Страница 11 из 57
— Разговорами, стало быть, занимается. Самое что ни на есть милое господское дело! А чем ты, господин хороший, окромя разговоров помочь нам можешь? Разговоры твои сладкие нам сейчас ни к чему!
Явное презрение, сквозившее в голосе круглолицего, задело Михаила до глубины души. Очень хотелось оборвать грубияна, пристыдить на виду у всех, но он сдержался и ответил как мог спокойно:
— Умный разговор — делу не помеха. Да и сами-то вы сейчас разве не разговорами занимаетесь?
— Мы бастуем! Ты чем можешь нам помочь?
— Пока только советом.
— Развелось вас, советчиков! — с откровенной злобой бросил ему круглолицый.
По его тут же одернули:
— Не ярись, Григорий! Пущай скажет…
— Говорите, Петр Петрович, — спокойно и уважительно произнес председатель.
Михаил спохватился и подумал, что он еще очень плохо осведомлен о положении дел на фабрике, а по сути дела, вовсе ничего не знает о них и лучше бы ему повременить с речами и послушать мнение рабочих, прежде чем вылезать со своими, прямо скажем, непрошеными, советами, но вовремя понял, что оказался в положении, когда отмалчиваться нельзя. Пришлось говорить.
Прежде всего Михаил честно признался, что к Воронинской мануфактуре подошел первый раз в жизни, и какая у них тут обстановка и какая расстановка сил, ему неведомо.
— А берешься советовать! — не преминул упрекнуть круглолицый его оппонент.
— Берусь! — сказал Михаил с мужеством отчаяния. — Потому берусь, что рабочая доля везде одна, что на вашей мануфактуре, что на любой другой. Везде хозяин норовит три шкуры содрать, и сдерет, если отпора не получит. И это мне так же хорошо известно, как и всякому другому… Вот потому и берусь советовать. А советы мои таковы. Первый совет: начали стачку — держитесь твердо, до победного конца. Второй: надо сделать так, чтобы на всех питерских заводах и фабриках знали о вашей забастовке. В этом деле и мы вам поможем. А третий совет — надо предъявить хозяину свои требования. И так предъявить, чтобы все знали, во имя чего вы бастуете и чего требуете от хозяина. Вот, пожалуй, и все. Хотя нет, не все. Чуть не позабыл самое главное. Требования ваши надо сейчас написать и не только вручить хозяину, но и расклеить по всей фабрике. Тогда, может быть, и ткачи за ум возьмутся. Словом, надо сейчас же написать. Вот тут и моя помощь пригодится.
Он толково выступил тогда, хотя первый раз в жизни выступал на столь многолюдном собрании. Правда, был за плечами опыт работы в кружках, но это совсем иное дело. Там шел к рабочим с готовыми истинами, надо было только достаточно понятно их изложить. Здесь от него ждали совета в живом, ему вовсе не знакомом деле, и надо было суметь дать разумный, то есть дельный совет. И убедить в том, что совет дельный, а это далеко не просто, особенно когда сам знаешь, что ораторских талантов за тобою не водится.
Вечером, когда пересказывал Кате все события этого удивительного и тревожного дня, сам дивился, как это все ему удалось.
Лаконичная речь Михаила рабочим явно пришлась по душе.
— Теперь, поди, согласен, Григорий, что умное слово — делу не помеха? — сказал Кузьма Лукич круглолицему крепышу.
— Еще верещал, надрывался: кто такой, да зачем пришел? — вставил кто-то.
Круглолицый крепыш оказался человеком мужественным и не стал увиливать.
— Стало быть, ошибся, — признался он чистосердечно, — и хорошо, что так… Куда бы хуже для всех нас, кабы не ошибся, а точно угадал.
Кузьма Лукич распорядился сходить к хозяину трактира за бумагой и чернилами, а когда то и другое принесли, велел передать Михаилу.
— Что писать? — спросил Михаил. — Говорите.
— Говорить все будем, — сказал Кузьма Лукич и обратился к рабочим: — Вставай по одному, у кого какие есть требования к хозяину.
Михаил едва успевал записывать. Когда поток предложений иссяк, Кузьма Лукич сказал:
— Теперь можете чаи гонять до седьмого пота, а мы тут все обмозгуем, потом Петр Петрович запишет, чтобы все складно было, и нам прочитает, а мы послушаем, все ли записано, не пропущено ли чего.
Этот январский день тысяча восемьсот девяносто четвертого года навсегда остался в памяти Михаила Александрова. В первый раз пришлось ему наблюдать живой эпизод классовой борьбы труда и капитала, и не только наблюдать, но и принять в нем непосредственное участие.
Этот день сыграл немалую роль и в личной его судьбе. Никакие предосторожности, предпринятые стачечным комитетом, не смогли обезопасить участников собрания. Как и на многих других питерских предприятиях, у охранки и среди рабочих Воронинской мануфактуры были свои осведомители. Все, что происходило за закрытыми дверями трактира, в тот же вечер стало известно охранному отделению. И с этого дня дамоклов меч навис над головами Михаила и Кати.
А через несколько дней как-то под вечер прибежал запыхавшийся Коля Белецкий и сообщил, что студенческая сходка по поводу семидесятипятилетия университета будет завтра, 8 февраля, в доме № 41 по Разъезжей улице. Сходка эта будет накануне официального торжества, которое состоится в актовом зале университета. Ну, понимаете, девятого числа это начальство устраивает, а восьмого — значит, завтра — студенты, в противовес начальству…
— Коля, где вы достали такую потрясающую беке-пгу? — спросила Катя, не дав ему договорить.
— А что? — слегка насупился Коля Белецкий. — Очень хорошая бекеша. Незаменима в целях конспирации. Студенческая шинель каждому лезет в глаза.
— Тоже мне конспиратор! — усмехнулась Катя, но не обидно, а с ласковой снисходительностью.
Из всех членов их «Группы народовольцев» она выделяла двух неразлучных юных друзей — Мишу Сунданского и Колю Белецкого, «Чистые, смелые души. На этих можно положиться», — не раз говорила она Михаилу.
— Напрасно вы так, Екатерина Михайловна, — возразил Коля Белецкий, — мы теперь очень строго соблюдаем все правила конспирации. Я вот никогда не подхожу к вашему дому по переулку, а всегда с Невского и проходным двором.
— Верю, Коля, верю, — успокоила его Катя. — Но я перебила вас, и вы не досказали нам о сходке.
— Да уже почти все сказал… еще вот что: сходка будет в кухмистерской Петрова, на каждую персону порция холодной закуски и пара чаю. Билет стоит рубль. Я принес вам два билета.
— Неужели ты пойдешь на эту говорильню? — спросила Катя Михаила.
— А вы не хотите идти, Екатерина Михайловна? — поразился Коля Белецкий. — Там будет профессор Тимирязев из Москвы, известный писатель Засодимский…
— Графа Льва Толстого не будет? — спросила Катя с усмешкой.
— Нет, надо сходить, — сказал Михаил, — понять, чем дышат нынче студенты, да и профессора… Послушать, о чем будут речи… Это и для нас очень важно. Так что выдавай мне, супруга, рубль па пропой.
Отдав билет Михаилу, Коля Белецкий попрощался и заторопился уходить.
— Обиделись, Коля? — спросила Катя.
— Что вы, Екатерина Михайловна… — смутился Белецкий. — Мне теперь надо успеть отнести билет Скабичевскому, а если его не застану, то Келлеру или Зотову, а это концы не малые…
У входа в кухмистерскую Петрова толпились студенты. Михаила встретили Миша Сущинский и Коля Белецкий и тут же повели в зал, чтобы успеть занять место поближе к главному столу, поставленному поодаль от прочих, по-видимому, для руководителей сходки и наиболее именитых гостей.
Михаил сразу заметил, что приборы на столах поставлены очень тесно, и сказал с усмешкой, что если среди приглашенных окажется хотя бы половина гостей истинно мужской комплекции, ну вот хотя бы такой, какою природа наделила его, то места за столом для всех явно не хватит.
На это Миша Сущинский возразил, что среди тех студентов, которые придут в кухмистерскую сегодня, дородных будет куда меньше, нежели тощих, и что по этой причине опасения Михаила Степановича совершенно неосновательны.
— Но почему все же решили втиснуть в этот зал такую уйму народа, — недоумевал Михаил, — чем руководствовались? Желанием просветить возможно большее количество прозелитов или желанием уменьшить паевой взнос каждого?