Страница 10 из 57
— Петр Петрович!
Михаил насторожился. Петром Петровичем он был для слушателей кружка, в котором вел занятия. Но среди них не было рабочих Воронинской мануфактуры, и поэтому здесь некому было его знать…
Второй раз окликнули громче и настойчивее. Стало быть, признали его и отмалчиваться не имело смысла.
Михаил оглянулся и увидел знакомое лицо. Рабочий этот присутствовал на занятиях кружка, которые Михаил вел на Выборгской стороне, в квартире Михаила Хорькова и Якова Майорова. Михаил не знал, как зовут рабочего, который его окликнул, — тот всего два или три раза появлялся на занятиях кружка, — но лицо, узкое, худощавое, в редких оспинах, запомнилось. И Михаил без опаски подошел к нему.
— Не ходите, Петр Петрович, заберут, — сказал рабочий Михаилу, понизив голос.
— Почему заберут?
— А вон, гляньте, рядом с урядником усатый стоит в поддевке. Это старший мастер ткацкого цеха, он указывает, кого пропускать. Бастует-то только красильный цех, а ткацкий пока не пристал к забастовщикам. Вот они и стоят у проходной: ткачам — заходи, а красильщиков не пропускают, чтобы не подбивали, значит, ткачей на забастовку.
— Я-то не красильщик, — возразил Михаил.
— А вас мастер сразу разглядит, да и городовые тоже, что вы человек здесь на фабрике вовсе сторонний, и сразу заберут в участок.
— Так уж и разглядят, — усомнился Михаил. — Чем я отличаюсь от любого фабричного рабочего?
Его собеседник усмехнулся добродушно:
— Одежду и обутки вы сменили, это точно, ну а по рукам враз признать можно… Кожа-то у вас на руках чистая и гладкая.
— Досадно, — сказал Михаил, — я-то надеялся, что сумею пройти в цех к бастующим.
— Да их никого и нету в цехе, — сказал рябоватый, — не пускают. А ежели вам надо повидать забастовщиков, так они собрались за углом в трактире. Вроде как чаю попить. Там сейчас весь стачечный комитет.
— Отведите, пожалуйста, меня к ним, — попросил Михаил, — уж не знаю, извините, как вас звать-величать?
— Евдоким, по батьке Петров, — ответил рябоватый.
— Пожалуйста, Евдоким Петрович, — еще раз повторил свою просьбу Михаил.
Евдоким Петрович какое-то время помешкал, как бы размышляя, можно ли уважить просьбу, потом решился.
— Идемте, Петр Петрович.
На высоком крылечке трактира под ярко размалеванной вывеской стояли двое, мирно покуривая. Но когда Михаил со своим спутником хотели пройти мимо них, рослый бородатый мужчина молча преградил им путь.
А товарищ его, совсем молоденький, безусый еще паренек, спросил Михаила:
— Кто таков?
— Свой, — ответил Евдоким Петрович.
Но, как видно, его ручательства было недостаточно.
— Кому свой, — сказал бородатый густым басом, — а нам, однако, видится, — чужой.
— Второй раз ты меня заподозрил, Иван Митрофанович, — сказал ему Михаил.
Этого картинного бородача он узнал сразу, хотя и видел его только однажды, и прошло с того дня года полтора, никак не меньше.
Когда связная центрального рабочего кружка — швея Наталья Григорьева привела его в первый раз на Большой Сампсоньевский в квартиру Хорькова и Майорова, там в числе прочих пришедших на занятие был и этот чернобородый. Михаил хорошо запомнил его, потому что именно этот бородач тогда допрашивал его с особым пристрастием. И в продолжение всей беседы, которую вел Михаил с рабочими, не раз ловил он па себе пристальный и недоверчивый взгляд чернобородого. И это было до того неприятно, что Михаил то и дело сбивался с мысли, и занятия в тот день прошли гораздо хуже, нежели обычно.
И только когда занятия уже окончились и Михаил перед уходом достал кошелек и, вытряхнув из него все, что там было — что-то около восьми рублей — передал деньги Хорькову и сказал, что надо к следующему воскресенью купить стол и чайную посуду, чтобы всегда стояла на столе и, в случае чего, собрание можно было выдать за обычное чаепитие, — только после этого чернобородый подошел к Михаилу, представился Иваном Митрофановичем и сказал:
— Теперь вижу, что понапрасну засомневался. Не обессудьте, что плохо подумал, — и, усмехнувшись в бороду, добавил: — Обжегся на молочке, дуешь и на водичку! Да и то сказать, Петр Петрович, не милуют нашего брата, за всякие такие вот беседы…
После этого разговорились по душам и расстались с Иваном Митрофановичем в самом добром расположении друг к другу.
Но Иван Митрофанович больше на занятиях не появлялся, — от Хорькова Михаил узнал, что у нового его знакомца возникли нелады с полицией и пришлось срочно уехать из Петербурга, и вот теперь лишь довелось снова встретиться.
Наверное, только по голосу и признал Михаила Иван Митрофанович.
— Ну скажи ты, — пророкотал он, — какая оказия! Вот уж, нежданно-негаданно, Петр Петрович! — и, схватив руку Михаила, крепко пожал ее.
— Правильно сообщили нам, Гаврюха, — сказал он, обращаясь к молоденькому своему товарищу, — это свой человек. Проходите, милости просим, Петр Петрович!
В трактире, как и положено, было дымно и шумно.
Но еще с порога Михаил заметил, что обстановка несколько отличается от обычной для таких заведений. Не было распивающих чаи бородачей-извозчиков, в зипунах, опоясанных цветными кушаками; не видно было ни одной студенческой фуражки. Все столы были заняты, но, судя по одежде, помещение заполнили рабочие-красильщики.
Потом уже Михаилу Объяснили, что, решив собраться именно здесь, стачечный комитет сказал хозяину заведения, что посторонних в трактир сегодня не будут пускать, но что в убытке хозяин не останется, потому что народу будет битком. Трактирщика строго предупредили, что полицию тревожить не надо, намекнув при этом, что трактир деревянный, и, в случае чего, может, неровен час, и сгореть начисто. А предупредив, кроме того, поставили на крыльцо и на задворках охрану, наказав ей до той поры, пока не разрешит стачечный комитет, никого из трактира и со двора не выпускать.
Петра Петровича провели к столу, где сидели члены стачечного комитета.
В середине этого главного стола сидел пожилой рабочий в кожаном картузе. Михаилу запомнились его живые глаза и скуластое лицо в седоватой бородке. Судя по тому, что к его словам прислушивались с особым вниманием, он и был председателем стачечного комитета. Иван Митрофанович подошел к нему и, склонившись, сказал ему что-то, после чего сразу же возвратился на свой пост на крыльце трактира.
— Присаживайтесь к нам, Петр Петрович, — сказал председатель стачечного комитета и, подвинувшись на лавке, освободил Михаилу место рядом с собой.
И сразу же продолжил прерванную появлением Михаила речь.
— …и выходит, товарищи, как умом ни раскидывай, теперь все дело в том, поддержат или не поддержат нас ткачи. Все дело в этом. Ежели ткачи не поддержат, хозяин сломит нас. Сколь мы ни перемогайся, одни против хозяина не сдюжим. Он будет выпускать суровье, а красить отдаст на Маркеловскую мануфактуру. Ему и горя мало. А вот ежели ткачи забастуют, тогда хозяину полный разор. Тогда ему придется пойти на уступки рабочим…
— Это и глупому понятно… — подал голос молодой рабочий, сидевший в конце стола.
— Не гоноши, Пантелей. Понятно не каждому, — возразил сосед, высокий тощий старик, — ткачам, стало быть, не понятно…
— Стало быть, объяснить надо! — выкрикнул кто-то.
— Обождите, ребята, — степенно и веско произнес круглолицый крепыш, сидевший напротив Михаила и не спускавший с него глаз. — Про наши дела погодим. Разъясненья прошу! — И он перевел глаза на председателя. — Кого это ты, Кузьма Лукич, рядом с собой посадил? Уговаривались чужих не пускать. А этот господин не с нашей фабрики. Не рабочий он. Сразу видать, хоть и вырядился в нашу лопотину.
— Это Петр Петрович, — спокойно ответил председатель.
— А хоть бы Иван Иваныч! — грубо возразил круглолицый. — Не нашего поля ягода. Зачем к нам пожаловал? По какому такому праву заявился в наши дела встревать?
За соседними столами зашумели.
— Петр Петрович наш товарищ, — все так же спокойно пояснил председатель стачечного комитета. — Мы его знаем не первый день. Он давно ведет занятия в рабочих кружках на Выборгской стороне.