Страница 51 из 68
Всеобщая стачка в Москве стала вдохновляющим примером для всей России. Уже через сутки — 8 декабря — в Петербурге забастовали 305 предприятий. А еще через день остановили работу 349 фабрик и заводов, среди них крупнейшие питерские заводы: Путиловский, Балтийский, Обуховский…
Движение охватило всю страну. 8 декабря в Ростове забастовали рабочие главных железнодорожных мастерских, остановились заводы и шахты в Екатеринославе и во многих городах и заводских поселках Донбасса. 9-го забастовали рабочие Мотовилихинского завода в Перми; 10-го началась стачка тифлисских железнодорожников, затем рабочих Нижнего Новгорода и Сормова, железнодорожников Риги, и, наконец, забастовочная волна всколыхнула Сибирь, докатилась до Красноярска и Читы.
7
В тот вечер на «малой кухне» было жарко.
Началось с того, что депутат Иван Куклев сообщил — рабочие прямо «берут за грудки» и спрашивают: «Что дальше?»
— И что я им должен отвечать?
— Ждать сигнала, — как всегда немногословно, высказался Медведь.
— Я примерно так и ответил, — сказал Иван Куклев, — а мне говорят: «Мы что, телята? Ждать, а чего ждать, неизвестно?»
— И мне так сказано было, — поддержал товарища депутат Иван Баулин. — Недовольны рабочие. Объявили стачку, восстанием поманили, а где оно, восстание-то?
— И все так говорят? — спросил его Седой.
— Нет, не все, — должен был признаться Иван Баулин. — Много и таких, которые одного слова «восстание» пугаются. Некоторые даже уходят со спален в Замоскворечье. Говорят, там спокойнее. Есть и такие, что в деревню подались.
— Вот видите, товарищи, какие дела, — сказал Седой, выслушав его. — Что же получается? Где же рабочая солидарность?
— Рабочая солидарность проявится, когда от слов перейдем к делу, — сказал Василий Осипов.
— Золотые слова! — подтвердил Седой. — И я такого же мнения, товарищ Осипов. Пора начинать. Но одним начинать нельзя. Одну Пресню задавят запросто. Надо, чтобы все разом. Пресня и Симоново, Лефортово и Замоскворечье, Бутырки и Сокольники. Тогда уже не генерал-губернатор Дубасов, а мы будем хозяевами в Москве… Да, видно, не все еще готовы. Ведь и мы, если по совести сказать, не совсем еще готовы.
— Так что же делать? — повторно спросил депутат Иван Куклев. — Ждать?
— Нет! — твердо ответил Седой. — Не ждать, а готовиться!
Прямо из «малой кухни» Седой, Медведь и с ними еще несколько пресненских депутатов и свободные от дежурства дружинники отправились в «Аквариум». Когда они пришли, собрание уже было в разгаре. Проходило оно крайне бурно. Только что стало известно, накануне поздно вечером охранка арестовала боевой штаб готовящегося восстания — Федеративный совет, и в числе прочих его членов руководителей московских большевиков Виргилия Шанцера (Марата) и Михаила Васильева-Южина. Все выступающие призывали к немедленному вооруженному восстанию, и каждый призыв встречался одобрительными возгласами и бурными аплодисментами переполненного зала.
Председательствовал на собрании член Исполнительной комиссии Московского комитета Мартын Николаевич Лядов. После ареста Шанцера и Васильева-Южина только он из членов Исполнительной комиссии остался на свободе, и теперь ему — одному из ближайших соратников Ленина, профессиональному революционеру, делегату Второго, Третьего съездов партии — выпало принять на себя груз забот по руководству восстанием.
Мартын Николаевич жадно вслушивался в речи ораторов, призывавших к восстанию, и эта увлеченность отражалась на его худощавом с тонкими правильными чертами лице.
Седой прошел на сцену. Лядов его пригласил сесть рядом с собой. Седой сообщил, что на Пресне готовится массовая демонстрация и что пресненские рабочие рвутся в бой.
— Выступи и расскажи о настроениях пресненцев, — предложил ему Мартын Николаевич.
— Я и сам хотел просить слова, — сказал Зиновий.
Но выступать ему не пришлось.
Из-за кулис на сцену вбежал начальник дружины, охранявшей собрание.
— Казаки окружили сад, — доложил он председательствующему. — Хватают поголовно всех и обыскивают. У кого находят оружие — бьют смертным боем…
— Твой совет? — спросил Лядов у Седого. — Принимать бой или уходить?
— Принимать бой нельзя, — ответил Седой. — Казаки — это только для затравки. Конечно, к площади подтянут пехоту с пулеметами, а то и с артиллерией. Уходить тоже нельзя. Всех, кого заподозрят, казаки шашками посекут.
— Выходит, ни так ни эдак, — усмехнулся Мартын Николаевич. — Что же предпримем?
Седой на какую-то минуту задумался.
— На собрании не все наши люди, — сказал он. — Много и таких, кто из любопытства заглянул. Обывателей, так сказать. Их, надеюсь, казаки не тронут. Сказать им, собрание закрыто, пора по домам. И пусть уходят подобру-поздорову. А нам прорываться в обход.
— Дельно, — поддержал появившийся из-за кулис Медведь. — Я уже посмотрел. Забор можно разобрать и выйти во двор Комиссаровского училища. Там сильная боевая дружина. Если казаки вздумают преследовать, можем и бой принять.
После неизбежной сумятицы и суматохи разобрались кому куда и определились два потока. Один через входные двери к воротам, ведущим на Большую Садовую. Другой — через кулисы и театральный вход в глубь двора, а там через пролом в заборе во двор Комиссаровского училища, где молодые дружинники встречали гостей и разводили их по классным комнатам.
Свою пресненскую дружину Седой поместил в отдельной комнате на втором этаже. Разбил на три взвода, назначил начальников взводов: себя, Медведя и Владимира Мазурина. Определил время вахты: первому взводу до полуночи, второму — от полуночи до трех часов утра, третьему — от трех часов до шести.
— А после шести опять первому взводу? — спросил кто-то из дружинников.
— К шести часам здесь не должно быть ни единой души, — ответил Седой.
Он сам развел и выставил караулы ко всем входам и выходам и на лестницах, ведущих с этажа на этаж. Трем бойцам училищной дружины, выделенным ему для связи, приказал обойти помещения, уложить всех спать и проверить, везде ли погашены огни. После этого проверил, где улеглись Медведь и Мазурин — чтобы, если понадобится, ночью сразу найти их, — а потом отошел к окну и присел па подоконник, так, чтобы виден был выход из переулка на Тверскую. Редкие огни в окнах окрестных домов гасли один за другим, и скоро за окном ничего уже было не различить. Только поодаль, на углу Тверской и Старопименовского переулка, горели костры, вокруг которых грелись солдаты.
Стояла настороженная тишина, время от времени разрываемая одиночными выстрелами, а иногда и винтовочными залпами. Через несколько часов он узнает о зловещей сути этих залпов, пока же они лишь напоминали ему, что враг — рядом.
Время шло; интервалы между залпами и выстрелами становились все продолжительнее, и наконец все стихло, И ничто не отвлекало его от глубоких раздумий…
Теперь уже ясно, что восстание неотвратимо. После сегодняшнего налета казаков на мирное собрание, после наглых обысков и избиений даже самые умеренные или, проще сказать, трусливые должны понять, что силе надо противопоставить силу. Жизнь подтвердила правоту тех, кто, подобно ему, призывал к восстанию.
И правильно поступали они на Пресне, положив все силы на создание боевых дружин, на вооружение рабочих. Если бы в каждом районе так, уже завтра Москва была бы в руках восставшего пролетариата… Готовых к борьбе людей и сейчас много, пусть в одном районе больше, в другом меньше, а по всей Москве наберутся тысячи убежденных бойцов.
И вспомнилось ему, как на бюро Московского комитета разгорелся жаркий спор, когда обсуждали план вооруженного восстания. Виргилий Шанцер требовал оттянуть все боевые дружины в центр, объединить в одну боевую армию и ударить по главной цели. Взять штурмом резиденцию генерал-губернатора, провозгласить в Москве власть Советов рабочих депутатов и обратиться с революционным призывом ко всей России. Ему возражал Станислав Вольский. Он предлагал начать повсеместные восстания в районах, утвердить там власть Советов рабочих депутатов, окружить железным кольцом правительственный центр и принудить его к капитуляции.