Страница 50 из 68
— Может быть, мне лучше подождать здесь? — спросила Наташа.
— Вот еще, стоять на морозе, заходи.
И, отворив обитую пегим войлоком дверь, пропустила Наташу в дом.
После яркого дневного света длинный коридор показался совсем темным, и Наташа с опаской остановилась у самого порога. Когда глаза несколько попривыкли, рассмотрела жестяной умывальник, подвешенный на вбитом в стену крюке, и под ним шайку, наполовину заполненную водой, а дальше два ряда узких дверей по обе стороны коридора.
Мария постучала в соседнюю с умывальником дверь.
— Кто там? Входи, — послышался из-за двери густой мужской голос.
Мария приоткрыла дверь, заглянула в комнату.
— Я не одна.
— Входи все, сколь есть.
— Входи, Наталья, — сказала Мария и, распахнув дверь, пропустила ее.
Сидевший на небрежно заправленной кровати худощавый молодой мужчина с расчесанными на косой пробор светлыми волосами поднялся неторопливо.
— Это моя новая подруга, Натальей зовут, — представила ее Мария.
— Тоже дружинница? — спросил мужчина довольно хмуро.
Мария коснулась губ кончиком пальца и с усмешкой возразила:
— Баб в дружинники покудова еще не берут. Модистка она, шляпница. И вообще по нарядам мастерица.
Наташа сразу даже и не поняла, с какой стати наделили ее такой профессией.
— Я чего зашла, Тимофей, — продолжала Мария. — На работу не ходи. Все забастовали.
— Все мне не указ, — совсем уже хмуро возразил Тимофей. — Я сроду не бастовал и сейчас не буду.
— Да пойми ты, все ушли из цехов. Ворота на замке.
— Это… стало быть, и завтра не работать, — сообразил наконец Тимофей.
— И послезавтра, и после послезавтра.
— А ты почему знаешь?
— На собрании объявили.
— Не таскалась бы ты лучше по этим собраниям, — с сердцем вымолвил Тимофей.
— А вот это не твоего ума дело, — резко бросила Мария и круто повернулась к двери: — Пошли, Наталья.
— Я тогда, однако, в деревню съезжу, ежели эта неделя нерабочая, чего мне здесь околачиваться, — сказал Тимофей. — Съезжу дня на два либо на три.
— По мне хоть навовсе уезжай, — сердито ответила Мария и даже дверью хлопнула…
— А ты, я вижу, куда как строга с мужем, — сказала Наташа, когда они вышли за ворота.
— Какой он мне муж! — Мария даже помрачнела и в сердцах махнула рукой.
— А кто же?
— Хахаль, — резко ответила Мария.
Ио Наташа словно не заметила ее резкости, спросила спокойно:
— А почему?
— Что почему?
— Ты такая… красивая, если бы захотела, разве не могла бы семью завести?
— Семью… — Мария пристально посмотрела на нее, сдвинув брови. — Нагляделась я на эти семьи. Та же каторга. Обложится ребятишками, потом день на фабрике, ночь у корыта. Да еще благоверный синяков наставит…
— А твой не дерется?
— А он мой до первого замаха. Он это понимает. Что он мне? Повернулась и пошла. Это, ежели повенчаны, тогда уж терпи.
— Однако все стремятся замуж.
— Дуры, потому и стремятся, — отрезала Мария. А после недолгого молчания спросила: — Сама-то замужем?
— Еще не успела, — отшутилась Наташа.
— Отчего же? Ты вон какая глазастая, да еще и ученая. Ты, какой тебе поглянется, такого и отхватишь.
— Да вот… — и Наташа грустно улыбнулась, — как-то все не до этого…
— Ладно уж, не прикидывайся, — Мария хихикнула. — Я на этот счет приметливая. Сразу разглядела, как вы с нашим командиром друг на друга смотрите. Да ты не смущайся. Я ведь не в укор. Он мужчина представительный и самостоятельный… — И, помолчав, сказала неожиданно: — Мне бы такого…
Когда пришли в Грузины и отыскали дом, где остановилась Наташа, она пригласила новую свою подругу согреться чашечкой чая. Мария, нисколько не жеманясь, приняла приглашение.
Полутемная арка вывела их в тесно застроенный двор. Три очень схожих между собой двухэтажных каменных флигеля заполняли его.
— Вроде бы этот, — сказала Наташа. Подошла поближе, пригляделась к входной двери и уже решительно произнесла: — Этот!
Пока поднимались по деревянной поскрипывающей лестнице на второй этаж, Мария спросила:
— Не обозналась?
— Нет. Ручка на двери со щербинкой, — объяснила Наташа.
Комнатка, куда они вошли, крохотная, узенькая, едва протиснуться мимо койки, стоящей у стены, с маленьким окошечком, приподнятым высоко от пола, больше годилась бы для чулана: да таковым, наверно, и было ее изначальное предназначение.
— Ну и хоромы тебе сыскали, — сказала Мария.
— Не век тут жить, — отшутилась Наташа.
Достала из горки объемистый пузатый чайник с голубыми цветочками по крутым бокам и скрылась за дверью. Довольно быстро вернулась, и началось чаепитие. Наташа, налив Марии чаю, хотела бросить в чашку несколько кусочков сахара.
Но Мария перехватила ее руку.
— Баловство! — сказала она неодобрительно. — Да, вприкуску-то слаще… А вот чай хорош, густой…
— С детства привыкла, — сказала Наташа. — У нас в Сибири всегда крепкий чай заваривают.
— А ты откуда из Сибири? — полюбопытствовала Мария.
— Из Омска…
И дальше слово за слово разговорились по душам.
Мария Козырева поведала, как росла сиротой в деревне у чужих людей, как убежала в Москву, поступила в услужение, потом подросла и стал ее караулить по углам хозяйский сын-гимназист. Пришлось уйти от хозяев, хоть уходить и неохота было, хорошие были хозяева. Поступила на Прохоровскую фабрику, сошлась с Тимофеем и живет хоть и сытно и нарядно (Тимофей подмастером работает, жалованье хорошее, и на нее не скупится), а все равно тоскливо. Вот теперь только, как начались митинги и собрания, а потом и забастовку объявили, повеселела жизнь…
В свою очередь узнала о Наташиной судьбе. И немало подивилась услышанному.
Наташа — не чета ей. Родилась и выросла в состоятельной семье. Отец — священник. Да не в какой-нибудь захудалой сельской церквушке, а в городском соборе… А Наташа пошла по другой дорожке. Еще когда училась в Питере, участвовала в рабочих кружках. И в Москву приехала поэтому же…
Почему именно в Москву приехала, не сказала Наташа. А Мария не стала допытываться. Чего спрашивать, когда и так все ясно…
6
В точном соответствии с призывом Московского Совета в 12 часов дня 7 декабря повсеместно началась забастовка в Москве. Остановились фабрики, заводы, железные дороги. Прекратился выход московских газет, кроме «Известий Московского Совета рабочих депутатов», первый з| номер которых вышел в этот день.
Стачка охватила все районы Москвы. Особенно дружно выступили рабочие Пресни, Замоскворечья, Рогожско-Симоновского и Бутырского районов.
На Пресне, кроме Прохоровской мануфактуры, в первый же день забастовала фабрика Шмита, лакокрасочный завод Мамонтова, мастерские Брестской железной дороги. В Замоскворечье — металлические заводы Бром-лея, Густава Листа, Гоппера, ситценабивная фабрика Цинделя. В Рогожско-Симоновском районе — металлургический завод Гужона, машиностроительные заводы Гаккенталя, Вестингауза, Барк и Гана. В Бутырском — парфюмерная фабрика Ралле, Миусский трамвайный парк.
В тот день остановились сотни предприятий, на которых работало более ста тысяч человек. На второй день стачка охватила почти все предприятия Москвы, бастовало около ста пятидесяти тысяч.
Отмечая мощный подъем московских рабочих, «Известия Московского Совета» 8 декабря писали в редакционной статье:
«Вчерашний день будет великим днем в жизни Москвы… Никогда еще московский пролетариат не выступал с таким единством, такой грозной и могучей армией… Пусть еще разрастается стачка, пусть теперь вслед за железными дорогами, газетами, заводами остановятся магазины, банки, общественные учреждения, а там настанет и развязка. Грудь с грудью сойдемся мы с нашими врагами, задавим их своей массой и победим… Победа близка! Будьте, товарищи, смелы, решительны и умейте, не дрогнув, смотреть в глаза нищеты и смерти в борьбе за свободу!»