Страница 37 из 68
Члены Нижегородского комитета горячо поддержали решение 22-х, решительно осудили «июльскую декларацию» и приняли специальное постановление:
«1. Нижегородский комитет… высказывается за немедленный созыв III съезда;
2. протестует против того, что ЦК до сих пор не уведомил Нижегородский комитет о результатах производимой им, Центральным Комитетом, агитации против III съезда, и выражает свое недоверие Центральному Комитету за то, что он не попытался явиться политическим руководителем партии в настоящую историческую минуту;
3. приветствует появление новой литературной группы, руководимой Лениным, считая, что только отказ ЦК и Совета партии от политики партийного большинства заставил лучших партийных работников создать отдельную литературную группу».
О том, что рассказала членам комитета посланец Ленина товарищ Землячка, и о решении Нижегородского комитета Яков Свердлов в тот же вечер рассказал Зиновию, ставшему одним из самых пламенных пропагандистов решения комитета среди рабочих на фабриках и заводах.
По-видимому, Зиновий умело и успешно пропагандировал идеи Ленина. Иначе к чему бы представителю примиренческого ЦК, прибывшему в Нижний Новгород через некоторое время после отъезда Землячки, приглашать его к себе на беседу.
Когда Зиновию передали приглашение, он сперва было уперся:
— Не пойду.
— Надо сходить, — сказал Яков Свердлов, не то чтобы настаивая, а как бы советуя.
— Шибко он мне нужен. Не пойду.
— Уж не боишься ли ты, что он тебя переубедит?
— Ну уж нет! — вскинулся Зиновий. — Если такой разговор, тогда пойду.
— Конечно, надо пойти, — улыбнулся Свердлов. — Ни тому, ни другому из вас, я думаю, не удастся друг друга переубедить. Но очень уж хочется, чтобы члены этого ЦК знали, что в рабочем городе Нижнем не только комитет, но и рядовые члены партии твердо стоят на позициях Ленина.
Яков Свердлов оказался прав. Переубедить представителя ЦК Зиновию Литвину не удалось.
6
За несколько дней до Нового 1905 года Яков Свердлов пригласил Зиновия в Народный дом, где учителя городских школ устраивали литературный вечер для рабочих.
— Литературный вечер — это только легальная крыша, — пояснил Яков. — Разговор будет не только о литературе. Кстати, свою литературу мы — тоже прихватим, авось пригодится. — Он показал Зиновию свежий, еще пахнущий типографской краской очередной «Нижегородский рабочий листок».
Но Свердлову не пришлось пойти в Народный дом. Сообщили, что он срочно нужен Владимирскому. Зиновий отправился один.
Вместительный зал Народного дома был полон. В передних рядах не было ни единого свободного места, даже в проходе, разделившем надвое ряды стульев, теснились люди. Зиновий сел на одно из свободных мест в последних рядах зала, в конце концов, какая разница, с какого места держать речь. Голос у него достаточно громкий, так что услышат, где бы ни стоял.
В начальных номерах программы не было ничего предосудительного. Дородный полицейский пристав, сидевший у самой сцены, с видимым удовольствием прослушал «Сказку о рыбаке и рыбке» в исполнении миловидной молодой учительницы. Но благодушное выражение мигом исчезло с лица его, как только с подмостков вместо стихов зазвучала речь оратора, призывающего к единению рабочих и интеллигентов в борьбе против общего врага — самодержавия.
— Прекратить! — вскакивая со стула, крикнул пристав.
Но его начальственное приказание потонуло в гуле возмущенных голосов:
— Долой полицию!
— Долой царских стражников!
И перекрывая этот гул, из разных концов зала донеслось:
— Долой самодержавие! Да здравствует революция! Пристав уже вопил:
— Прекратить! Разойдись!.. Очистить помещение!.. Но голоса его не было слышно.
Тогда он сорвал с головы папаху и поднял высоко над головой. И тут же во всем здании погас свет, а в двери зрительного зала ворвались городовые. Плети, а затем и шашки обрушились на растерянную и испуганную толпу. Послышались яростные крики мужчин, истошные вопли женщин. В разных углах зажглись крохотные спичечные огоньки.
Зиновий вспомнил, что в кармане у него только что купленная газета. Зажег ее и, встав на стул, как факел, взметнул над головой. В ломком свете увидел возле себя трех девушек, отшатнувшихся в ужасе от городового, который замахнулся на них шашкой. По счастью, горящую газету Зиновий держал в левой руке. Успел перехватить руку полицейского и что есть силы пнул его жестким носком сапога. Городовой выронил шашку и упал.
Вспыхнул свет. Мужчины, вооружившись ножками стульев, вытеснили городовых из зала.
— Помогите, пожалуйста! — попросила одна из девушек, обращаясь к Зиновию.
Рука ее сестры была в крови. Зиновий подхватил раненую и двинулся с ней к выходу,
— Не надо туда, — сказала третья девушка, с темными, в кружок подстриженными волосами, — Идите за мной. Здесь есть запасной выход.
На улице огляделись. Девушка, которая обратилась к Зиновию за помощью — ее звали Антониной Романовой, — осторожно платком завязала раненую руку.
7
В городе еще не улеглось волнение, вызванное полицейским погромом в Народном доме, как пришли вести о расстреле рабочей демонстрации в Петербурге.
Первые сообщения были сбивчивы и даже противоречивы. Непреложным было одно: еще одна кровавая бойня учинена над мирными людьми. Ужасали масштабы злодеяния: тысячи людей — среди них старики, женщины и дети — были в этот день убиты или тяжело ранены.
По мере того как прояснились обстоятельства, праведный неудержимый гнев охватывал сердца людей. Царские опричники расстреливали не мятежную демонстрацию, а мирное верноподданное шествие. Рабочие и их семьи шли с иконами, царскими портретами и хоругвями. Шли к царю с покорнейшим прошением, подписанным десятками тысяч рабочих:
«Государь! Мы, рабочие и жители города Санкт-Петербурга разных сословий, наши жены, и дети, и беспомощные старцы родители, пришли к тебе, государь, искать правды и защиты…»
После изложения насущных просьб рабочих шли слова, которые должны бы, казалось, тронуть и каменное сердце:
«Повели и поклянись исполнить их, и ты сделаешь Россию и счастливой, и славной, а имя твое запечатлеешь в сердцах наших и наших потомков на вечные времена, а не повелишь, не отзовешься на нашу мольбу, мы умрем здесь, на этой площади, перед твоим дворцом. Нам некуда больше идти и незачем. У нас только два пути: или к свободе и счастью, или в могилу. Пусть наша жизнь будет жертвой для исстрадавшейся России. Нам не жаль этой жертвы, мы охотно приносим ее».
Да, должны бы, казалось, растрогать и самое черствое сердце!.. Но только не сердце царя-батюшки. Он хладнокровно избрал для рабочих второй путь. В могилу.
Как только известие о Кровавом воскресенье достигло Нижнего Новгорода, комитет немедленно разослал своих агитаторов по заводам и фабрикам. Большевистские агитаторы — Зиновий Литвин в их числе — призывали рабочих организованно протестовать против жестокой расправы над их братьями в Питере.
Уже 10 января состоялся митинг на Сормовском заводе. Рабочие решили следующий день бастовать в знак протеста и бросили клич о сборе средств для семей рабочих, расстрелянных в Петербурге. 14 января прекратили работу на Молитовской фабрике, затем повторно забастовали сормовцы. Большевистская типография выпустила листовки: «К городским и сормовским рабочим», «В бой за свободу», «Ко всем рабочим и работницам».
С первых дней февраля в Нижнем развернулось массовое стачечное движение. Одни за другими прекращала работу рабочие Курбатовского судостроительного, механического завода Доброва, завода общества «Мазут», мельницы Башкирова, цинковального завода «Славянин», фабрики «Электрон», гильзовой фабрики «Аппак», затонов и судоремонтных заводов на Волге и Оке.
Наконец 18 февраля остановились одиннадцать городских типографий, десятки мелких кустарных мастерских и даже приказчики магазинов и лавок перестали работать, не вышли на работу служащие многих городских учреждений.