Страница 33 из 68
— Допустим. А потом?
— Подлечим в лазарете и… снова выпишем.
— Надолго?
— До следующего сердцебиения.
— И долго это будет продолжаться?
Степан Степанович усмехнулся и пожал плечами.
— Пока начальство не удостоверится, что солдат Зиновий Литвин действительно болен неизлечимо. Думаю, что трех заходов будет достаточно.
6
Как и ожидалось, унтер Истигнеев с почти сладострастным рвением набросился на Зиновия Литвина, едва тот снова оказался в его подчинении.
Иначе и быть не могло. Несколько причин поощряли служебное усердие унтера. Зиновия Литвина прислали в гарнизон не вместе с другими новобранцами, а значительно позднее, когда те уже порядком отведали солдатской службы и многому уже обучились. Зиновию надо было догонять их, чтобы не выламываться из общего строя, чего такой ретивый службист, как унтер Истигнеев, допустить ни в коем разе не мог.
И окончательно переполнило чашу терпения и превратило солдата Зиновия Литвина чуть ли не в личного врага унтера Истигнеева неожиданное заступничество командира полуроты подпоручика Стеблова.
Истигнеев считал себя правым в своем сурово требовательном отношении к новобранцу Литвину, усматривая в этом свой долг, а ему мешали исполнять службу, как положено.
Любой из этих причин хватило бы, чтобы Зиновию Литвину небо показалось с овчинку. А тут все они соединились воедино!
Зиновий проходил строевую подготовку и все прочив солдатские учения вместе с остальными новобранцами. Но когда всех отпускали передохнуть, унтер Истигнеев забирал Зиновия и дополнительно муштровал его. Или же, препоручив обучение новобранцев младшему унтер-офицеру, сам занимался с одним Зиновием, доводя и его, и самого себя до полного изнеможения.
Как и предвидел Степан Степанович, недели столь усиленных занятий оказалось вполне достаточно, чтобы довести состояние здоровья Зиновия Литвина до необходимых кондиций. В указанный ему день и час он упал на учебном плацу, и сознание вернулось к нему не сразу.
Пришлось доставить его в лазарет; там обнаружили у него сильное сердцебиение и положили в ту же палату. Исполнено было с соблюдением всех медицинских правил, так, чтобы и повода не подать к подозрению.
Врачи тщательно и неотступно следовали раз избранному решению. Подержав Зиновия в лазарете несколько дольше, нежели в первый раз, выпустили, обязав его через два дня на третий являться на врачебный осмотр. И после одного такого очередного осмотра снова уложили в лазарет.
Пока Зиновий отлеживался, налаживая свое сердцебиение, бригадный врач написал представление командиру бригады о том, что солдат первого года службы Зиновий Яковлев Литвин в течение одного месяца был трижды помещаем в гарнизонный лазарет по причине серьезного расстройства сердечной деятельности. Как выяснилось, по состоянию здоровья Зиновий Литвин к исправному несению службы непригоден. Посему необходимо поставить его на комиссию на предмет определения пригодности к военной службе.
Представление ушло в Туркестанский военный округ, откуда по истечении положенного срока поступило предписание: поставить солдата Зиновия Литвина на комиссию, каковую провести на месте в крепости Термез силами гарнизонной медицинской службы.
Комиссия вынесла свое решение, и начальник гарнизона подписал приказ об увольнении солдата Зиновия Литвина с военной службы.
Первым поздравил Зиновия тот самый Степан Степанович, который показался когда-то ему столь равнодушным и безучастным ко всему на свете. Однако же радоваться, тем более ликовать пока еще было преждевременно. Для окончательного увольнения с военной службы требовалось подтверждение из Петербурга. Предстояло ждать, и никто не мог сказать, сколь длительным будет это ожидание.
Теперь каждый день тянулся для Зиновия дольше прежней недели. Тем более что старый его «радетель» унтер Истигнеев хотя и не гонял его но плацу, но зато посылал с другими нестроевыми на самые грязные и обидные работы.
Наконец пришло из Петербурга «настоящее увольнение». В бумаге значилось, что Зиновию Литвину надлежит явиться в то воинское присутствие, коим он был призван на военную службу. Таким образом, круг замыкался, и ему надлежало снова ехать на родину, в Коломну.
7
Коломенский воинский начальник нимало не обрадовался возвращению Зиновия Литвина. Но удивился изрядно. Из такой дали, с самой афганской границы, редко возвращались. А вот этому смутьяну повезло. Еще больше пришлось удивиться, когда узнал причину возвращения.
Прочитав бумагу, в коей значилось, что солдат Зиновий Литвин по болезни признан негодным к военной службе, воинский начальник уставился с недоумением на вновь прибывшего. Никак не смахивал тот на больного и немощного… Тут следовало разобраться по существу. И воинский начальник приказал снова направить Зиновия Литвина на комиссию.
Зиновий не на шутку обеспокоился. Не столько за себя, сколько за врачей, оставшихся в далеком Термезе. Как оказалось, беспокоился напрасно. Коломенские врачи правильно поняли врачей термезских и подтвердили заключение о непригодности к военной службе.
Тетя Настя встретила Зиновия как родного, а когда увидела, какой пригожий бухарский полушалок привезен ей в подарок, то и вовсе расцвела. О том, что жить будет у них, и слова не было сказано: ни к чему слова, когда и так все понятно.
А на следующий день Зиновий отправился подыскивать себе работу. После довольно продолжительного размышления решил для начала зайти в мастерскую Андрея Силыча Старовойтова. Не сразу решился идти потому, что не забыл еще, с какими муками отдирал себя от Кати Старовойтовой… и неизвестно еще, осилил бы себя или нет…
Но, поразмыслив, рассудил: прошло без малого пять лет. Ни одной весточки о себе не подал, так что, скорее всего, его и не числят больше на этом свете… А Катенька… Катенька давно уже не Старовойтова, и опасаться либо остерегаться ни ее, ни себя нет никакой причины…
Вот и знакомая улица. Те же одноэтажные домишки, та же афишная тумба на перекрестке, залепленная давними, пожелтевшими от дождей и солнца афишками. Вот и знакомый домик с тесовой крышей. И все та же вывеска: «Слесарных, жестяных и медных дел мастер», надпись на которой надо было уже не читать, а скорее угадывать.
Толкнул дверь, вошел в мастерскую. Те же груды рухляди на верстаке и на полу. А вот Андрей Силыч уже не тот, постарел заметно. И не в том дело, что обзавелся седой козлиной бородкой, а усох весь — и телом, и лицом. Рубаха болтается словно с чужого плеча, и на лице один нос остался.
А принял Андрей Силыч Зиновия не просто приветливо, а душевно. Не дожидаясь просьб, работу сам предложил и домой на обед повел.
Зиновий не стал отказываться: принял приглашение с большой охотой. Но когда, миновав знакомые сенцы, взялся рукой за дверную скобу, словно споткнулся и почувствовал, как екнуло сердце. Что как на пороге Катенька?..
Катеньни в доме не было. И за обеденным столом тоже. А Дарья Степановна непритворно обрадовалась, засуетилась, не знала, чем и попотчевать.
За обедом пришлось Зиновию поведать о своих подневольных странствиях из города в город, о службе солдатской в далеких диковинных краях на берегу Амударьи, которая рыщет по песчаной степи, то и дело меняя свое русло.
— А что же весточки ни одной не послал? — спросила Дарья Степановна.
Зиновий посмотрел ей в глаза, усмехнулся невесело:
— Сперва гоняли меня, как бродячую собаку, с места на место. Сегодня в Рязани, завтра в Тамбове… А когда попал на афганскую границу, так порешил, что обратной дороги не будет… Чего уж об этом весточки слать?..
— Однако выбрался, — сказала Дарья Степановна.
— Хорошие люди помогли, — объяснил Зиновий. — Спасли, можно сказать. Если бы не они…
О Катеньке не было сказано ни слова. И он не спросил. И они, ни Андрей Силыч, ни Дарья Степановна, ни единого раза о ней не помянули.