Страница 24 из 68
8
Сергей Васильевич Зубатов решил сделать карьеру на социализме. Он отнюдь не собирался покушаться на основы самодержавия, напротив, всю свою жизнь вплоть до последнего ее дня был одним из преданнейших и вернейших слуг престола Российского.
Его «идея», обеспечившая ему недобрую память в истории революционной борьбы российского рабочего класса, заключалась в том, чтобы, используя формы социализма и выхолостив их политическое содержание, приспособить массовое рабочее движение к целям охранительным.
Идея эта не сразу осенила Сергея Васильевича. Свою службу «царю и отечеству» он начал в качестве провокатора и довольно быстро преуспел в ней, выследив и выдав московской охранке крупную народовольческую организацию.
Способности его и рвение были замечены и отмечены. Наградами, чинами и продвижением по службе. И начав свою службу с середины восьмидесятых годов, Зубатов через несколько лет уже достиг поста помощника начальника московской охранки, а потом, потеснив своего патрона и покровителя Бердяева, Зубатов получил пост начальника Московского охранного отделения.
Служа в охранке, Зубатов убедился, что одним лишь кнутом не остановить неумолимо нарастающего рабочего движения. И пришел к мысли, ставшей затем твердым убеждением, что к кнуту необходимо как можно быстрее присовокупить и пряник.
Изо дня в день сталкиваясь с рабочими, уличенными или заподозренными в противоправительственной деятельности, Зубатов заметил, что первая обида рабочего человека — на своего хозяина, на фабриканта, заводчика и лишь у относительно немногих к обиде на хозяина присоединялась обида на царя и его правительство.
Тут уж не так сложно было добраться до мысли: укрепить в рабочих головах веру в благоволение к рабочему люду царя-батюшки. Внушить всем обиженным и недовольным, что только его монаршее заступничество может умерить алчность хозяев и облегчить их долю. А коль скоро удастся внушить такую мысль, то всех уверовавших в царское заступничество можно сплотить в массовую рабочую организацию, руководимую своими ставленниками, и, опираясь на «свою» организацию, обескровить с ее помощью организацию революционную.
Так вызрела у Сергея Васильевича Зубатова «идея» создания монархически настроенных рабочих организаций, получившая позднее наименование «полицейского социализма».
Для всякой организации, тем более для массовой, нужны вожди, хотя бы вожаки. Зубатов понимал, что в таком тонком деле не обойтись своими платными агентами, как бы хорошо они ни были замаскированы и законспирированы. Нужны были руководители из рабочих, искренне убежденные в правоте своего дела, руководители, которых знали бы рабочие, которым бы верили. Лучше бы всего из тех, кто уже пострадал в борьбе за рабочую долю. Надо было искать таких.
Зубатов вызвал к себе начальников полицейских частей города. Расспросил о задержанных в истекшем году по политическим делам. Почти у каждого пристава нашлось, чем поделиться.
Пристав Покровской части рассказал о молодом парне, отбившем задержанную подпольщицу у двух филеров.
— Как фамилия? — спросил Зубатов.
— Филеров?..
— На кой… они мне!.. — чертыхнулся Зубатов. — Парня этого как фамилия?
— Запамятовал, ваше высокоблагородие…
— Выясните и сообщите.
— Слушаюсь.
В конце того же дня Зубатову доложили, что повторно арестованному Литвину Зиновию Яковлеву административно определена мера пресечения — один год тюремного заключения. Каковое он отбывает в Таганской уголовной тюрьме с ноября прошлого года.
9
Куда и зачем везут, Зиновию не сказали. Забранное частой решеткой оконце заиндевело, и рассмотреть что-нибудь сквозь него было невозможно. Ехали не так долго, менее часа, и, когда тюремная карета остановилась, Зиновий понял, что из города его не вывезли. Решил, скорее всего, переводят в Бутырскую тюрьму. И обрадовался: подальше от Майснера.
Когда вывели из кареты, узнал памятное ему крыльцо. Снова он понадобился охранному отделению. Неужели сам всемогущий Бердяев в третий раз удостоит его личной беседы. С чего бы такое внимание скромной его пер-* соне?
Но за столом в большом кабинете под поясным портретом государя императора сидел не Бердяев, а другой, впрочем, тоже в мундире с погонами полковника.
Вместе с Зиновием в кабинет вошли конвоиры. Движением руки сидевший за столом отпустил их. Когда конвойные вышли, полковник заглянул в лежащую перед ним бумагу, потом спросил:
— Зиновий Литвин?
— Так точно, ваше высокоблагородие! — ответил Зиновий.
— Моя фамилия Зубатов, зовут меня Сергей Васильевич, — представился полковник и вслед за этим пригласил с радушным жестом: — Садитесь, Зиновий Яковлевич!
Зиновий сперва ушам своим не поверил; потом, повинуясь повторному жесту Зубатова, подошел и сел в стоящее возле стола полумягкое кресло.
— Вы, я вижу, удивлены, Зиновий Яковлевич? — спросил полковник, пряча улыбку в аккуратно подкрученных усиках.
Зиновий не нашел сразу пригодного ответа и решил, что надежнее промолчать.
Полковник понимающе и даже слегка сокрушенно покачал головой, показав Зиновию тщательно расчесанный пробор.
— К сожалению, наше почтенное и, смею утверждать, весьма полезное учреждение вызывает к себе этакое… — полковник сделал рукою какой-то неопределенный жест, — некоторое, я бы сказал, огорчительное недоверие… Вот, я вижу, и у вас тоже, — продолжал Зубатов. — Остерегаетесь. Вас можно понять, вы бывали здесь при полковнике Бердяеве. Должен вам признаться, что, весьма уважая служебное рвение моего предшественника, я в то же время всегда полагал методы, применяемые им… несколько… устаревшими. Но времена меняются. И теперь наше учреждение, все наше ведомство основывает свою деятельность совсем на иных принципах. Вот учитывая именно это, скажите чистосердечно, можете ли вы в сию минуту отнестись с полным доверием ко мне и возглавляемому мною учреждению?
— Как прикажете, ваше высокоблагородие, — послушно ответил Зиновий.
Он давно уже понял, что неспроста матерый волк пытается укрыться под овечьей шкурой. В таких обстоятельствах разумнее всего было казаться предельно простодушным.
— Приказать я, конечно, могу, — усмехнулся Зубатов. — Но я бы желал, чтобы доверие было не по приказу, а вполне искренним. Как говорится, от чистого сердца. Я объясню, почему это так важно. Я вас пригласил…
На этих словах уже Зиновий с трудом удержался от усмешки, но пересилил себя и продолжал внимательно и преданно смотреть в рот полковнику.
— …чтобы поговорить с вами обстоятельно и откровенно. Но откровенность, полагаю, вы с этим согласитесь, возможна лишь при полном взаимном доверии. Не так ли?
— Так точно, ваше высокоблагородие.
— Так вот, Зиновий Яковлевич, — продолжал полковник сугубо доверительным тоном, — для начала условимся. Первое — разговор наш, независимо от того, придем ли мы к взаимному согласию или нет, останется строго между нами. Второе — разговор мы ведем без чинов, на равных, и посему благоволите именовать меня просто Сергеем Васильевичем, так же как и я вас Зиновием Яковлевичем.
— Никак невозможно, ваше высокоблагородие. Как же я осмелюсь?
Улыбка не сходила с холеного, чисто выбритого лица полковника, но уже заметно было, что под улыбкой прячется раздражение, которое хозяин кабинета старается всеми силами сдержать и не выказать. Заметив это, Зиновий удостоверился, что избрал правильную линию поведения, и твердо решил держаться ее и дальше, ни в коем случае не поддаваясь ни на какие посулы сладкоречивого полковника.
— Сдается мне, — сказал полковник, — что вы хитрее, нежели я полагал. Советую не забывать, что хитрить полезно лишь в меру. И ничуть не больше. А то можно и пересолить…
— Вы, ваше высокоблагородие, приказали говорить откровенно. Вот и я, как есть, начистоту…
Но Зубатов, похоже, даже и не слышал этих слов. Углубившись в свои мысли, он отсутствующим взором смотрел куда-то мимо сидящего перед ним арестанта.