Страница 14 из 68
— Вот и все… — закончил свой рассказ Зиновий и улыбнулся виновато.
— Ну молодец! Ну молодец! — закричал Андрей.
— Что ты так вскинулся? — удивился Семен.
— Ну просто молодец! — повторил Андрей. — Про царя уж больно хорошо рассказал!
— Принимаем в организацию? — спросил Константин и обвел глазами присутствующих.
— Принимаем! — первым ответил Андрей.
— Принимаем! — подтвердил Семен, а за ним самою последнею и Мария.
— Теперь ты член нашей рабочей организации, — сказал Константин Зиновию. — Такой же, как мы все. А теперь расходимся. Первым уходишь ты. Потом Семен с Андреем. Последними мы с Марией. А следующий раз соберемся здесь же ровно через неделю. Тогда и получишь первое свое задание.
— Все понял, — сказал Зиновий.
Он от радости и гордости ног под собой не чуял. Тогда ни ему, ни его новым друзьям и товарищам и в голову не пришло, что назначенная встреча не состоится и что видят они друг друга в первый и в последний раз.
Когда Зиновий, как и было условлено, ушел первым, Мария сказала:
— Я тоже свой голос подала, а все не могу отделаться от мысли, что мы поспешили…
— Запоздалое раскаяние! — хмыкнул Семен.
И еще хотел что-то сказать, но Константин остановил его.
— Ты не забыла собрание в нашей квартире, на котором объединялись в Центральный рабочий кружок? — спросил он Марию. — Если не забыла, должна помнить, что главной задачей тогда поставлено было сплотить рабочих вокруг нашей организации. Конечно, невозможно, да и не нужно вовлекать в нелегальную организацию всех рабочих Москвы, но самые смелые и активные из них должны быть в наших рядах. Мы готовимся к борьбе, к жестокой борьбе, где каждый боец в счету. А этот парень, я уверен, будет хорошим бойцом.
3
В этом году осень выдалась ранняя и крутая. Уже в августе ударили злые заморозки. Зиновий не успел припасти теплой одежды, жестоко простыл и свалился в сильном жару. Ходить за больным было некому — в хоромы под лестницей гостя не приведешь, поэтому никто у него не бывал и никто из товарищей и не знал, где он в точности проживает. Знали только, что где-то в Сыромятниках…
К счастью, Зиновия заметила девчонка, дочь дворника, когда он выполз из своей каморки в поисках хотя бы глотка воды. Напоила и, расспросив, побежала на Балканы. Часа через два появилась мать с Рейзой. Сменяясь безотлучно сидели возле больного и выходили его.
Поправившись, Зиновий сразу же направился в привокзальный трактир, но никого из своих там не встретил.
В грустных раздумьях вышел из трактира. Брел, понурив голову, не видя никого. Очнулся только, когда хлопнули по плечу, так что едва ноги не подломились. Иван Калужанин стоял перед ним — глазастый, веселый, как всегда. У Зиновия обеденный час кончился, договорились встретиться вечером здесь же, на старом месте.
— Не зря говорится, нет худа без добра, — сказал Иван Калужанин, узнав о болезни Зиновия. — Хворать не сладко, но все же своя койка лучше тюремных нар.
И рассказал, что почти всю группу Константина арестовали прямо здесь, в трактире. Кто-то дознался и сообщил в полицию, что в трактире всегда в одном и том же месте собираются подпольщики. Кто предал, так и не выяснилось. Скорее всего, кто-нибудь из половых, пробегая мимо, услышал что-то подозрительное»… Па счастливому случаю, Мария в тот день тоже занемогла и не пришла,
— Тем и спаслась, рыжая!
— Она не рыжая! — вырвалось у Зиновия, и тут же он густо покраснел.
Иван Калужанин хотел было сделать вид, что не заметил смущения собеседника, но передумал и, глядя прямо в глаза Зиновию, спросил:
— По сердцу тебе пришлась?
У Зиновия не хватило мужества ответить так же прямо и чистосердечно.
— Вижу… — сказал, помолчав, Иван Калужапии. — Ну, если такое дело, тогда ж вовсе нельзя от тебя утаивать…
И рассказал, что, когда разбирались в причинах провала, многие были взяты под подозрение…
Зиновий, бледный, вскинув голову, вперил в него горящий взгляд…
— Да… — кивнул Иван Калужанин. — И ты тоже…
Надо было говорить, кричать… но спазма перехватила горло, сдавила сердце, и он сидел неподвижно, будто оцепенев, только крупные капли пота бежали по серым щекам…
— Ты не убивайся… — произнес наконец Иван Калужанин. — Не все так подумали…
— А она? — вырвались первые слова у Зиновия.
И опять Иван Калужанин ответил не сразу.
— Мария? Она первая вспомнила Никиту Голодного.
— Его-то почему?
— Он уехал в то же время, как и тебя не стало. Вот она и вспомнила о Никите… и заодно и о тебе…
Зиновий сидел, уставясь куда-то вдаль ничего не видящими глазами… Даже в самые первые дни болезни, когда лежал один, мучимый жаждой и болью, легче было.
— Не убивайся, — снова произнес Иван Калужанин. — Не все так плохо про тебя подумали, а теперь уж, наверное, и никто не подумает.
— Почему? — почти равнодушно спросил Зиновий.
— Проверяли. Узнали, где ты был…
— Кто проверял?
— Я проверял.
Зиновий не шелохнулся, как будто и не слышал. После долгого молчания спросил:
— И как мне теперь жить, Иван?
— Как раньше жил. Ты ни в чем не виноват.
Не было еще такой ужасной ночи в жизни Зиновия… «Ты ни в чем не виноват…» Какую цену имеют эти слова? Я и без того знаю, что не виноват. Люди не знают. Люди, к которым я шел и пришел, чтобы бороться вместе с ними… Она не знает… Она первая заподозрила меня…
Так как же все-таки жить? Как и чем доказать, что не предатель? Самому вызываться на самые опасные дела? Не поможет. Если останусь жив, скажут: «Они своего берегут». Если погибну, скажут: «Он свое сделал, больше им не нужен…» — и еще добавят: «Собаке собачья смерть…» Что же мне делать?»
Не было еще такой ужасной ночи в жизни Зиновия…
4
Немало прошло времени, пока стерто было последнее пятнышко подозрения, и еще больше, пока сам Зиновий перестал чувствовать себя подозреваемым.
Он добился, что ему поручили самую опасную работу: получать в подпольной типографии листовки и разносить их по предприятиям.
Окончательно дело решилось после того, как с ним побеседовал Михаил Владимирский, один из руководителей московского «Рабочего союза». Как его звали, Зиновию осталось неизвестно. «С тобой будет говорить студент», — сказали Зиновию. Но был ли тот действительно студентом, или такая у него была подпольная кличка, Зиновий допытываться не стал.
Встретились они на квартире одного из товарищей Зиновия. Когда он пришел, «студент» уже дожидался его.
— Присаживайтесь, побеседуем, — сказал «студент», приглашая Зиновия рядом с собой на широкую дубовую скамью.
Чем-то, не то голосом, не то повадкой, напомнил оп Зиновию Константина, с которым ему так и не пришлось больше увидеться, хотя ни фигурой, ни лицом не был похож на брата Марии. Ростом был пониже, похудощавее и вместо окладистой бородки и шелковистых усов на бледном лице топорщились подстриженные рыжеватые усики. Только взгляд прикрытых очками глаз был такой же твердый и проницательный.
— Товарищи советуют поручить вам разноску листовок из типографии по предприятиям, — сказал «студент».
— Готов выполнять любое задание, — ответил Зиновий.
— Это хорошо… — как бы про себя произнес «студент» и спросил: — Вы отдаете себе отчет, насколько это опасное дело? Попадетесь в лапы охранки, не помилуют. Не только под суд, но и бить будут… жестоко…
Зиновий усмехнулся:
— Я в семье младший был, в приходском самый маленький в классе, потом в мастерской полтора года на побегушках да на подхвате… Битьем меня не удивишь.
— Да… — опять как бы сам себе сказал «студент», — видно, не с того конца я разговор начал. Дело, видите ли, в том, что с листовками никак нельзя попадаться. Типография — это наше оружие, может быть, самое сильное. Мы бережем ее как зеницу ока. Провал типографии — жестокий удар по нашему делу. И прошу вас всегда помнить: если провалитесь вы, следом провалится и типография. Какой вывод? — и тут же сам ответил себе: — Нельзя вам проваливаться…