Страница 125 из 163
Византийские правители и военачальники могли действовать на основе последовательных и постоянных стратегических планов при условии наличия военных и материальных ресурсов и политической воли. Иллюстрацией этого положения являются завоевания конца X в. и последовательность дальнейших стратегических мероприятий. Но существовала ли в Византии какая-либо «глобальная стратегия»?
Поскольку защита границ и сохранение территориальной ценности были гарантиями выживания Империи, на что были постоянно направлены и ее распространенная по всему миру международная дипломатия, и управление ее снабженческой и фискальной системы, ответ, несомненно, мог бы быть положительным. Впрочем, «глобальная стратегия» включает в себя больше, чем только это, особенно в смысле наличия долгосрочных военно-политических целей и методов, которые, постоянно присутствуя в имперской идеологии, лишь эпизодически, как уже отмечалось, приобретали форму специальных проектов.
На протяжении долгой истории Империи основной характерной чертой византийского военного мышления была оборонительная стратегия, что, несомненно, было результатом стратегического положения государства. Различные средства на различных театрах военных действий использовались для достижения одной и той же цели.
Византия просуществовала в течение столь долгого времени потому, что она могла себя защитить, разумно использовала естественные рубежи и искусственные границы в кризисные годы VII–VIII столетий и устанавливала необходимые политические и дипломатические отношения в последующее время. Каковыми бы ни были специфические особенности ее исторического и политического увядания после 1204 г., общий упадок Византийской Империи шел рука об руку с ее сокращавшейся способностью сбора ресурсов, необходимых для того, чтобы держаться против сил, которые поодиночке или совместно намного превосходили ее в этом отношении. Таким образом, византийская стратегия была прагматической реакцией на внешнеполитические события, лишь для виду наполненной политико-идеологическими императивами христианской Римской империи. Это хорошо видно на примере императора Юстиниана I в VI столетии, который постоянно повторяли его преемники. Политические и стратегические условия существования Восточноримской или Византийской империи превращали «великую стратегию» в нечто очевидно невозможное.
Несмотря на общие элементы, которые можно проследить в отношении византийцев к войне на протяжении всего времени существования Империи, фокус внимания правительства и общества в целом колебался в зависимости от основных тенденций развития Византии, также завися от их врагов и соседей. Так, в X в., ставшем временем больших военных успехов, территориальной экспансии и перемен на международной арене, военное дело и борьба за веру приобрели новые оттенки или по крайней мере вывели на поверхность те элементы византийской политической идеологии, которые ранее существовали на более глубинном уровне (если не считать войны Ираклия против персов) и делали упор на завоевание, подчинение врага интересам Византии (т. е. интересам Господа), гегемонию и относительно жесткую линию в международных отношениях. Например, когда в 965 г. болгарские послы прибыли ко двору Никифора Фоки, чтобы просить обычную ежегодную дань, которую Византия платила как часть брачного соглашения, когда царь Петр женился на внучке Романа I Марии, но которую болгары воспринимали несколько иначе, император отказался это делать, предпринял короткую предупредительную экспедицию к болгарской границе и призвал на помощь северных союзников Империи, Киевскую Русь во главе с князем Святославом[1456].
Все это изменилось в течение XI в., когда уверенность и богатство, международное уважение и военное преобладание, вызванные войнами конца X в., считались чем-то вполне естественным. Мир, установленный благодаря успехам оружия, казался незыблемым, а потому необходимость в больших и дорогих армиях, несомненно, стала значительно меньшей. Говоря словами византийской идеологии, это было весьма благоприятное положение дел, а императорский эпитет εὶρηνοποιός («миротворец») отражал важнейшие византийские ценности и подчеркивал позитивные, филантропические основания, которые искали христианские повелители Империи, чтобы осуществлять руководство избранным народом. «Многие лета императорам-миротворцам!», «Наконец-то мир!» и «Радуйся, римская армия!» — это совершенно стандартные восклицания, звучавшие на официальных церемониях в Константинополе не только в X столетии, но и в более раннее время[1457]. Византийское предпочтение мира было представлено иностранцам, особенно — тем, которых обычно считали варварами, как признак силы и божественной поддержки, а вовсе не признак слабости (Leo, Tact., II, 49)[1458]. Это, конечно, был способ, которым византийцы представляли свои ценности и своему собственному обществу. Говоря о своем отце, императоре Алексее I, Анна Комнина подчеркивает: «… Алексей… до невероятной степени заботился о мире; он тщательно заботился о его поддержании, а его отсутствие было для него предметом беспокойства… По природе он был человеком мира, однако когда обстоятельства его вынуждали, становился очень воинственным» (An., Alex., XII, 5). Конечно, хотя подобные тексты время от времени появлялись в риторических сочинениях, они являются постоянным элементом исторических описаний правлений и характеров различных императоров.
В самом деле, сокращение военных расходов также фигурировало в контексте разногласий и борьбы партий внутри политической элиты Империи, когда современники достаточно грубо, но иногда достаточно точно описывают политическую борьбу как столкновение между «военной» и «гражданской» (т. е. константинопольской бюрократической) группировками. Одним из результатов этого процесса в XI в. была демобилизация большого числа пограничных войск на востоке, замена военной службы в некоторых провинциях и на границе денежными выплатами, поскольку последние были более контролируемыми и перераспределялись согласно пожеланиям правящих придворных кругов, и отстранение в середине века «военного элемента» социальной и политической элитой от императорского правительства[1459]. Хотя правительство понимало необходимость найти альтернативу чисто военной стратегии и пыталось ликвидировать потенциальную угрозу на дунайской границе путем экономических средств, результатом этой политики были неспособность дать адекватный ответ на вызовы со стороны ранее недооцениваемых, а иногда и просто неожиданных внешних противников сначала печенегов на Балканах, а затем и турок-сельджуков в Малой Азии. Затем наступил и полный коллапс политической системы в результате гражданской смуты и внешнего вторжения[1460].
Таким образом, то, что традиционно считается признаком благодушия и высокомерия, характерного для политики императоров в середине XI в., на самом деле попросту являлось отражением несколько иного аспекта императорской идеологии.
Мир, бывший главной целью византийской внешней политики, уже был достигнут, и Империя могла гордиться этим достижением. Другой стороной этого успеха была агрессивная уверенность в себе, типичная для отношений второй половины X в.[1461] В течение XII в. и то, и другое сменилось отношениями, более близкими к периоду VII — начала X вв. Война все еще оставалась делом, которое в случае успеха могло принести славу имени ромеев, а те все еще оставались избранным народом, сражающимся за дело Бога на земле. Тем не менее прагматические соображения становились все более и более значимыми[1462]. Глобальные планы, частично возродившиеся в период правления Мануила I (1143–1180 гг.), уже не играли столь значительной роли; преобладал фаталистический реализм. В условиях очевидного территориального уменьшения Империи и соответствующего упадка ее военных ресурсов и политического влияния, ставших заметными в течение двух последних столетий абсолютно для всех, обращение к мысли, что успех варваров и неверных стал Божьим наказанием за грехи избранного народа становится все более частым. Приходит понимание того, что однажды Империя погибнет, и эта мысль, невозможная ранее, становится все более и более распространенной. Победу еще можно одержать, но и она находится в руках Господа. Автор хроники Георгий Пахимер вкладывает в уста императора Михаила VIII речь, которую тот произносит перед жителями Константинополя вскоре после его освобождения от латинян 1261 году. Она содержит все классические топосы императорской идеологии, когда война воспринимается как Божье наказание, а победа ромеев — как награда за праведность. Господь «воспользовался италиками», восстановление Города произошло благодаря божественной поддержке, а сохранение этой последней зависит от благочестия ромеев и их преданности истинной вере. Последуют и дальнейшие победы, а Господь отомстит за ущерб, причиненный ромеям, сокрушив гордость их врагов, точно так же, как в Ветхом Завете Господь отомстил за обиды, нанесенные израильтянам, своему избранному народу (Pachimer., 236)[1463].
1456
Whittow M. The Making of Orthodox Byzantium… Р. 294 и далее.
1457
Беляев Д. Ф. Byzantina. T. 1. С. 124–135.
1458
О византийском представлении о мире см. Малахов С. Н. Концепция мира в политической идеологии Византии первой половины X в.; Николай Мистик и Федор Дафнопат // АДСВ. 1995. Вып. 27. С. 19–31.
1459
Angold М. The Byzantine Empire… Р. 128.
1460
Haldon J. Warfare, state and society… Р. 48.
1461
Ibid. Р. 48 — 49.
1462
Birkenmeier J. W. The Development of the Komnenian Army… Р. 31–33. Haldon J. Warfare, state and society… Р. 50.
1463
Genakoplos D. Byzantium: Church, Society and Civilization See through contemporary eyes. Chicago, 1984. Р. 36–37.