Страница 126 из 163
Ведущие государственные деятели и императоры поздней Византии четко осознавали, что у них уже не было сил, чтобы восстановить господство христианской Римской империи как на Балканах, так и (что было более важно) в Малой Азии. Они были вынуждены пойти на теологический и церковный компромисс, чтобы получить поддержку с Запада, с помощью которой было возможно добиться уничтожения неверных и победы истинной веры[1464]. Эти усилия достичь компромисса разбились о неспособность Запада пойти на компромисс и неприятие народом Византии латинской «ереси». Наступательные военные операции становились все более непрактичными по причине нехватки ресурсов, и по мере того как Империя все больше и больше становилась жертвой сил, расположенных вдоль ее разбитых на куски границ, дипломатические средства стали играть все большую и большую роль в ее политике. А разрыв между идеологической теорией Восточного Римского государства и его хранимой Богом Империи и реалиями их постоянно сужающейся территориальной основы требовал все новых и новых компромиссов[1465]. Новая ситуация побуждала к уходу в новые теории решения проблемы будущего царства Божьего на земле, которые позволили найти компромисс между Православной Церковью и Османской империей и ее султанами. Между тем фатализм, с которым Империя продолжала сражаться на протяжении двух последних веков, будучи раздираема гражданскими смутами и экономическими неурядицами, получал дополнительный импульс от византийской интерпретации семи веков существования мира. Согласно этим верованиям, христианская Римская империя была последней империей, существующей перед началом правления Антихриста и Второго Пришествия. Некоторые из подсчетов предполагали, что седьмым веком должен был стать четырнадцатый или пятнадцатый век, а для многих византийцев судьба Империи была уже решена, и усилия изменить этот предопределенный вопрос были бессмысленным[1466].
В целом создается впечатление, что в период от IV до XII в. Восточная Римская, а затем и Византийская империя выработала несколько вариантов системы организации глубокой обороны. Все эти вариации были результатом соотношения между тремя основными факторами, определявшими политическое и социально-экономическое положение византийского мира. Первым из них были ресурсы, которыми правительство располагало для организации обучения, вооружения и поддержания существования армии, и способы добычи и распределения этих ресурсов. Вторым фактором стало международное положение, и особенно — уровень политической организации и развития идеологии, достигнутый противниками Византии, и, наконец, третьим — организационно-технические возможности этих последних.
Система обороны Поздней Римской империи была целиком ориентирована на оборонительные действия. Крупномасштабные наступательные операции, как правило, предполагали переброску значительных сил из других регионов, который становились уязвимыми для неприятельских вторжений.
Римляне, равно как и их последователи в Средние века, несомненно, имели четкое представление о границе как о линии — символе политического и культурного разграничения. Однако подобные линейные разделения не имели особого военного значения и представляли собой лишь ограниченную стратегическую ценность. В противоположность последним происходит создание пограничных зон. В них местные гарнизоны, опирающиеся на укрепленные центры, могли отражать атаки неприятеля, либо встретив его в поле и вынудив покинуть пределы Империи, либо заняв оборону на своих базах и совершая вылазки с целью измотать врага, замедлить его продвижение, лишить его поставок продовольствия и в конечном счете как можно скорее сделать набег бесполезным и невыгодным. Та же самая система должна была противостоять вызовам более серьезного характера, когда противник был более многочислен и лучше организован. Оборонительная стратегия позволяла противнику перейти границу, но далее обеспечивала то, что ему придется натолкнуться на большое число «опасных точек», т. е. крупных укрепленных центров, снабженных находившимися там гарнизонами. Если они были атакованы, ресурсы противника и линии его коммуникаций оказывались крайне уязвимыми, по мере того как он растрачивал свои силы и время на их захват. Если враг обходил эти крепости, находившиеся в них войска совершали вылазки, чтобы расстроить вражеские колонны, мешать им собирать фураж и продовольствие и ограничить их свободу передвижения. В то же самое время эти действия давали возможность сконцентрировать другие мобильные подразделения и двинуться с ними, чтобы встретить неприятельское вторжение. Война превратилась в непрерывные маневры и борьбу на истощение, поскольку вражеские отряды также пытались избежать столкновения с римской армией и уйти обратно со своей добычей, а римские военачальники стремились либо окружить неприятеля и обеспечить над ним численное превосходство перед решительным сражением, либо, желая избежать настоящего сражения, вынудить врага отступить по причине нехватки продовольствия[1467].
Организационно-техническое превосходство, которым располагали римляне на Балканах, означало то, что вплоть до конца VI в. эта стратегия успешно срабатывала уже на первом уровне, когда отряды варваров отступали на свою территорию после кратковременного захвата рабов и военной добычи. Впрочем, археологические данные показывают, что эта система никогда не работала именно таким образом и что уже с самого начала глубинная оборона предполагала совсем иной и гораздо более разработанный принцип поселения и распределения военных ресурсов, чем дают нам письменные свидетельства. Против персов, в техническом отношении не уступавших римлянам и способных вести успешную долгосрочную осаду, римская оборона обычно срабатывала именно на втором уровне. Мелкие набеги, естественно, происходили, их совершали как персы, так и арабы. Однако крупные наступления в глубь римской территории были очень хорошо спланированы и имели не только специфические цели, как-то: получение дани и захват добычи — но и долгосрочные политические и стратегические задачи. Иногда опорные пункты могли попасть в руки неприятеля, однако по большей части римская оборонительная система работала достаточно эффективно, разумеется, если принимать во внимание политическую и территориальную целостность Империи[1468].
Однако в конце VI — начале VII в. эта система подверглась серьезной опасности сразу на обоих фронтах. Агрессивные действия Маврикия против аваров на Балканах, похоже, были весьма успешными, но их долгосрочные перспективы остаются неясными, поскольку переворот Фоки, жертвой которого стал император, означал возврат к более пассивной оборонительной стратегии и постоянному продолжающемуся переселению славянских иммигрантов на римскую территорию. К середине VII в. византийцы продолжали контролировать некоторые районы Подунавья и дунайскую дельту, равно как и побережье Эгейского моря, но этот контроль едва ли распространялся на внутренние области, удаленные от больших укрепленных поселений и основных магистральных артерий. Первые персидские успехи на востоке были облегчены недовольством значительной части восточной армии, что позволило полководцам Сасанидов вести переговоры с каждой из армий Империи и пройти через систему обороны в Сирии и Палестине, перед тем как обратиться против Египта и Анатолии. Разгром персов Ираклием позволил новому императору начать восстановление старой системы обороны со значительной степенью успеха, однако арабское завоевание окончательно положило конец этому процессу и полностью изменило стратегическую географию Ближнего и Среднего Востока.
Новая система стратегии, ставшая результатом этой ситуации, имела еще более определенную оборонительную направленность, хотя в смысле развития института она органически вырастает из позднеримских учреждений. Постепенно возникают три зоны обороны — внешний территориальный пояс, подвергавшийся постоянным рейдам и опустошениям и основанный на системе твердынь, крепостей и фортов, которые часто переходили из рук в руки, но с которыми всегда приходилось иметь дело, перед тем как предпринять какое-либо долгосрочное проникновение на территорию Византии; внутренний территориальный пояс, в котором базировались войска, использовавшиеся для отражения вражеских атак и концентрировавшиеся в более защищенных центрах, также игравших роль административных и фискальных центров своей округи; и, наконец, третья зона, «область сердцевины», также временами подвергавшаяся нападениям противника и организованная по тому же принципу, что и предыдущая. Последняя зона также обеспечивала ресурсы для поддержания имперской столицы и центрального правительства и их армий и была последней линией обороны, за которой находился уже собственно Константинополь. Это была в высшей степени подвижная система, которая могла выдержать даже очень сильное давление, несущее с собой экономический ущерб и демографические перемены (как, например, завоевание и оккупация части «сердцевины» в 674–678 и 717 — 18 гг.), однако, взяв на вооружение тактику измора и уклонения от боевых действий и полагаясь на крупные укрепленные центры и распыление сил, она делала решительный удар крайне затруднительным предприятием для противника, а полномасштабную оккупацию и подчинение провинций — делом исключительно дорогостоящим.
1464
Laurent V. L'idée de guerre sainte… Р. 89–90.
1465
Oikonomides N. Byzantine Diplomacy А.D. 1204–1453: means and ends // Byzantine Diplomacy… Р. 126 — 128.
1466
Mango С. Byzantium: The Empire of New Rome. L, 1980. Ch. 11.
1467
Haldon J. Warfare, state and society… P. 62.
1468
О византийской идее границы см.: Kaegi W. Е. Reconceptualizing Byzantium's eastern frontiers in the seventh century // Shifting Frontiers in Late Antiquity / ed. R. W. Mathisen and Н. S. Sivan. Aldershot, 1996. Р. 83–92; Kaegl W. Е. The frontier: barrier or bridge? // The 17th International Byzantine Congress. Major Papers. Washington, 1986. Р. 279–303. Obolensky D. The Balkans in the ninth century: barrier or bridge? // Byzantium and the West c. 850 — 1200 / ed. J. D. Howard-Johnston. Amsterdam, 1988. Р. 47–66.