Страница 20 из 94
Но что за праздник, если недостаточно пищи? По обычаю предков, в Брачную ночь у ланнов должно быть изобилие мяса, однако в этот раз им придется довольствоваться главным образом рыбой.
К невзгодам ланны привыкли, а в праздничную ночь не место печали, хотя днем погиб великий охотник Лу и женщина с детьми потеряли мужа и отца. Мало ли бед на свете, к чему думать о них в брачную ночь? Днем один мужчина отправился к предкам, а ночью мужчинами станут юноши— стоит ли напрасно горевать? Женщина осталась без мужа, но вскоре она начнет свадебный танец с другим мужчиной, и у обеденного костра ее дети опять получат мясо…
Жизнь научила ланнов быстро забывать несчастья — ланнам было бы невыносимо трудно без такой короткой памяти, она помогала им преодолевать страхи и невзгоды. Пока ланн живет на земле, он думает только о жизни. Едва избежав смерти в битве со зверем, охотник уже забывает о случившемся; женщина, убив у изголовья спящего ребенка змею, как ни в чем не бывало продолжает делать свои дела.
Но ланны забывали не только плохое, но и хорошее. Стоило воину потерять здоровье, и они уже не помнили о его заслугах перед племенем. Ланны жили текущим днем, их памяти хватало лишь на одно поколение, а поколения сменялись, и ланны забывали о тех, кто жил до них. Так они забыли заслуги вождя Суа, который в свое время совершил немало славных и добрых дел, а когда болезнь выпила у него силы, ему не нашлось места у обеденного костра. Забыли ланны и о том, как Коло приготавливал пахучий сок, которым окрашивал кожи. Все реже вспоминали они и Гала, который пошел наперекор обычаям, чтобы накормить женщин, мальчишку Улу и больного Лока. Миновало немало дней, а его все не было — не возвращались же только те, кого поглотили черные туманы. Скорее всего, они поглотили и Гала, а если это так, то и говорить о нем незачем…
Только друзья да недруги помнили о нем. Риа, Луху, Улу и Лок продолжали с надеждой ждать его. Не забывал о нем Рего: могучий ланн видел в юноше будущего вождя племени и жалел, что Галу суждено было погибнуть на охотничьей тропе.
Рун и Баок воспринимали отсутствие Гала с удовлетворением: не было больше главного соперника, и теперь никто не помешает им исполнить с Риа брачный танец!
Вспоминали о нем Урбу и Нга. В неукротимой душе Урбу еще не улеглось недовольство Галом, а что Нга пожелала этого юнца, не укладывалось у него в сознании. Как все непонятное, поступок Нга вызывал любопытство Урбу и, как все неподвластное ему, разжигал в нем гнев. Случись такое с другой женщиной, Урбу, не колеблясь, послал бы ее к предкам, аНга он щадил: характером она напоминала его самого. Гнев Урбу питала не ревность, его возбуждал сам факт, что Нга, первая женщина племени, его жена, пожелала Гала, а он отказал ей, посмеялся над ней!
Сама Нга пребывала в растерянности. Она не привыкла от кого-нибудь зависеть. Она была уверена, что может завоевать любого мужчину, и ошиблась: Гал не пожелал ее, а именно его ей хотелось ласкать, как никого другого. Раньше ничего подобного с ней не случалось. Она была свободна в своих поступках и желаниях, а теперь испытывала горечь неудовлетворенности и неуверенности в себе. Впрочем, по-настоящему она еще не разобралась в своих запутанных чувствах. Ведь к Галу она испытывала не только нежность, она еще и ненавидела его за то, что он дружил с Риа. Ей хотелось подчинить себе юношу и потом защищать его ото всех, как тигрица защищает своих детей. Теперь, когда его не было с ланнами, неясные, трудные мысли тревожили ее. Она то впадала в ярость при воспоминании о том, что он отверг ее, то сожалела, что не стала на его сторону и не ушла с ним на охоту.
А больше всех тревожилась за Гала юная Риа. В Самую Короткую ночь ей предстояло вступить в брак. Немало юношей и мужчин пожелают ее любви, но сама она желала только Гала. Ни у кого из них не было таких теплых глаз и заботливых рук, как у него…
После ужина, закончившегося при свете догорающего дня, женщины очистили площадку от остатков пищи и — уже в сумерках — оживили костер. Весело вспыхнуло пламя, разогнало вечерний полумрак, высветлило площадку, людей на ней, выхватило из сумерек собак, подбиравших брошенные им кости.
Брачная ночь началась.
Мужчины расположились по одну сторону костра — с другой, напротив них, уселись женщины и дети; с двух остальных сторон, тоже напротив, разместились юноши и девушки.
Все с нетерпением ждали начала праздника — танца Вождей.
Урбу сидел на бревне, тяжелый, весь в пламени огненно-рыжих волос. Как у всех ланнов, на нем был лишь набедренный пояс из мягкой кожи. Глядя мимо огня, Урбу медленно качнулся — с этого момента никто не смел произнести ни слова. Все смотрели на Урбу, он первый начал песнь Власти.
Урбу качнулся еще и еще — послышалось негромкое ворчание: Урбу запел песнь предков, песнь Медведя. Ворчание становилось громче, будто медведь приближался к костру.
Урбу привстал — Урбу больше не было. Был медведь. Грозный рев прокатился по площадке. За краем ее, на границе света и тьмы, злобно откликнулись собаки.
Ланны замерли. Древний закон Власти давал Урбу право медведя. Урбу стал медведем, он мог сейчас растерзать всякого, кто прервал бы его песнь.
Урбу вступил в освещенный пламенем круг — не человек, а матерый зверь, вставший на задние лапы, — затопал вокруг костра, пристально глядя на ланнов. В руках-лапах у него перекатывалась палица.
Под взглядом огненно-рыжего человека-зверя дети в испуге жались к матерям, женщины опускали головы, признавая его власть над ними. Но мужчины оставались неподвижны — воины не должны страшиться хищников!
Урбу-медведь обошел вокруг костра, продолжая следить за ланнами. Он ждал соперника, он стремился своим внешним видом устрашить его. Если никто из ланнов не примет его вызов, Урбу станет единоличным вождем племени. Если соперник найдется и тоже исполнит песнь Власти, племя признает двух вождей. Выйдет третий и тоже не дрогнет перед Урбу — и третий станет вождем. Но если и четвертый устоит против Урбу, тогда у ланнов вовсе не будет постоянных вождей, а власть перейдет к совету воинов. Таков древний закон. Горе ланнам, если у них только один вождь, а остальные мужчины трусливо склоняются перед ним! Когда вождь — один, наступают беды, потому что единоличный вождь подменяет древние законы своей собственной волей…
Урбу пел песнь Власти, огромный, огненно-рыжий, будто отделившийся от пламени костра, а ланны молчали, завороженные игрой его мускулистого тела. Но вот в песню Урбу медленно, тягуче и свободно вплелась песня леопарда. Это запел Рего. Он неподвижно сидел на месте и смотрел в ночь, и ланнам почудилось, что пел не он, а леопард, который вселился в него. Теперь племя следило за Рего. Его песня становилась громче, и ее почти нельзя было отличить от песни настоящего леопарда!
Рего вскочил, — не Рего, а леопард. Даже бывалые охотники вздрогнули: так яростен и могуч был его голос. Рего выпрямился, гибкий, огромный, с широченными плечами. Отблески пламени играли на его каменных мускулах и тяжелой палице.
Урбу-медведь взревел, встречая соперника, в волосатых руках повернулась палица. Племя затаило дыхание: начиналось самое главное.
Урбу отпрыгнул и тут же размахнулся — две самые грозные палицы ланнов столкнулись в воздухе с силой, способной оглушить быка. Ни одна не выпала из рук, не отлетела в сторону: сила была равна силе. Урбу и Рего не спешили повторить удар, но внимательно следили друг за другом. Обычай предписывал соперникам трижды помериться силой — только после этого танец вождей закончится.
Новый выпад — палицы опять скрещиваются в воздухе. Урбу неистовствует, соперничество двух могучих воинов грозит вылиться в смертельный поединок. И так бывало. Один из воинов насмерть поражал другого у праздничного костра. Нет злее несчастья, чем смерть ланна в Брачную ночь. Тогда духи предков перестают покровительствовать племени, а чужие духи насылают на ланнов нескончаемые беды…
Подобно хищнику перед прыжком, Урбу выбирал момент, чтобы сокрушить своего соперника, но Рего не терял хладнокровия. После третьего выпада Урбу ланны с радостными возгласами вскочили с мест: у них по-прежнему будет два вождя!