Страница 94 из 94
Но я произнес слишком много слов — люди моего костра не нуждались в таких длинных речах. Они не говорили о том, что было понятно каждому. Они знали, что все на земле — живое. Не только люди, птицы и звери, но и земля, вода, камни, леса. Я говорил так много, чтобы ты понял меня, юноша.
— Кто ты?
— Увы, этот вопрос для вас так же важен, как Орущий ящик. Но разве в нем есть смысл? Мои соплеменники прежде всего следили за тем, не нарушаю ли я Общий закон. Если бы ты пришел к их костру, как пришел к вашему костру я, они не спросили бы, кто ты. Они дали бы тебе место у огня, накормили тебя и выслушали не перебивая. Они оценили бы тебя не только по твоим словам, но и по твоим делам, а потом сами сказали бы, кто ты…
— Отец, неужели тебе не понравились мои друзья? В них немало хорошего…
— Друзья? Ты произнес пустые слова, твой разум тоже смущен веселящим напитком. Разве эти люди защитили тебя от ядовитой змеи? Сражались рядом с тобой против дамов или против пещерного медведя? Перевязали твои раны? Напоили тебя ключевой водой, когда ты готов был уйти в черные туманы? Почему же ты называешь их мужским словом «друзья»? Они принадлежат к рабэ, которые не чтут Человеческий закон, вырывают друг у друга женщин, оставляют голодными детей и поклоняются лишь куску мяса и веселящему напитку. Вместо души у них — Орущий ящик; они смелы лишь собравшись в кучу, хотя в этом нет никакой нужды, потому что по земле давно уже не бродят львы, тигры, медведи и леопарды. Те, кого ты называешь друзьями, ведут себя недостойно мужчин и женщин…
— Ты плохо знаешь их! Просто они любят порисоваться, чем-нибудь выделить себя!..
— Увы, юноша, ты сам плохо знаешь их. Они давно перепутали, что хорошо и что плохо, — старик с грустью взглянул на своего юного собеседника. — У тебя слабое зрение, ты не видишь дальше собственного носа. Но мне пора.
— Как тебя зовут? Где ты живешь? Где работаешь?
— Как меня зовут, ты знаешь: отец. Где живу? Пока здесь, у этого догорающего костра. Где работаю? У вас это главный вопрос. Мои соплеменники не поняли бы тебя. Они знали другое слово: «Жить».
— А что стало с ланнами и Рослыми Людьми? Ты ведь рассказал не все!
— Все рассказать нельзя. Что стало с ланнами и Рослыми Людьми, попробуй понять сам. Если ты сердцем и разумом примешь Общий закон, ты увидишь, где потомки Урбу, где рабэ, а где Рослые Люди или таинственные длиннолицые. Только поймешь ли? Вы научились делать то, что не умели делать люди моего костра, но потеряли вы больше, чем приобрели. Вы утратили истинную меру жизни, лишились воображения, перестали понимать друг друга, разучились думать и вслух говорить о том, что думаете. Вы утрачиваете волю и разум, вы производите только то, что убивает землю, воду и небо. Вы поклоняетесь вещам, насилию и пустым словам…
Восток румянился, небо бледнело, сквозь дымную пелену нового дня поднималось багровое солнце. Над широкой, укрощенной человеком рекой плыл туман.
Старик неторопливо удалялся по берегу — высокий, широкоплечий, прямой. Вот он ступил на отполированный временем камень, остановился, взглянул на реку, на поднимающийся вдали диск солнца, на реденькие леса, на Мертвую степь и незаметно растаял в воздухе. Молодой человек, не пожелавший бесноваться под рев Орущего ящика, лишь на мгновенье отвел взгляд от мудрого старца, и этого мгновенья оказалось достаточно, чтобы потерять его из виду.
«Странный старик…» — подумал юноша, спускаясь к воде. На берегу валялись обрывки газетной бумаги, пустые консервные банки, бутылки из-под веселящей жидкости и прочий хлам.
Юноша склонился над водой — она устало терлась о берег и будто жаловалась, что начинается новый день и что она пахнет не рыбой, а мазутом и нефтью. Кроме этой жалобы, не было слышно ничего. Ни рыбьего всплеска, ни птичьих голосов.
Туман редел, на противоположном берегу зарокотали трактора, равнодушно вспарывая живую плоть лугов, на середину Мертвой реки выплывал катер. Порыв ветра донес до юноши запахи отработанного бензина.
Юноша опустил в воду ладонь, поднес к лицу. Косые лучи солнца окрасили руку в оранжевый цвет, оранжевые капли устало скатились в воду.
Казалось, не вода текла в реке — текли слезы земли.