Росские зори

— А если они согласятся на обмен лишь для того, чтобы освободить Фаруда и схватить нас с тобой?

— Я предупрежу их, что, если они попытаются сделать это, ты убьешь сармата. Но как бы они не хитрили, иди к ним, не оказывая сопротивления. В случае чего тебе придется ждать долго, ничего не предпринимай, жди!

Он поехал по лощине, скрылся из вида и снова появился уже на берегу. Его доспехи блестели в лучах восходящего солнца. Появление Фалея было так неожиданно, что сарматы на несколько мгновений замерли, глядя на него. Потом десятки конников ринулись к нему, выставив перед собой копья, но Фалей продолжал ехать не спеша. Он только поднял вверх руку — в знак мирных намерений. Так в подобных случаях поступали сарматы. Об этом он узнал из вечерней беседы с Фарудом и теперь вел себя в соответствии с обычаями степняков.

Копья, как по команде, поднялись вверх, потом сарматы шумно окружили Фалея — в их кольце он поехал к судам, уже готовым сняться с якорей.

Что произошло дальше, издали трудно было разглядеть. Вскоре корабли и сарматские конники скрылись за приречными зарослями.

Оставшись наедине с Фарудом, Останя почувствовал, как тяжела неизвестность. Вчерашний враг был свободен, а совсем рядом находились его соплеменники. Стоит ему выйти на открытое место, и их обнаружат, а тогда план Фалея может сорваться. Не лучше ли снова связать его? Глупо доверять недавнему врагу. Еще вчера он возглавлял отряд степняков, готовых на любую жестокость, вчера упорно сражался с россами, а сегодня Останя должен доверять ему только потому, что дважды разделил с ним пищу? Нет, уверенности в Фаруде у него не было, но он все равно не позволил себе каким-нибудь образом выразить недоверие: этому степняку поверил Фалей.

Сармат понимал опасения росса и стремился рассеять их. Он ничем не выдавал их местопребывания, а иногда даже говорил Остане:

— Не спеши, сын лохага Добромила. Степняки далеко видят — подождем, пока не отъедут дальше!

Останя соглашался с ним, придерживал коня, но постоянно был настороже, ожидая какой-нибудь хитрости со стороны сармата. Однако Фаруд не давал повода для недоверия к нему, и Останя понемногу успокоился.

Степь была домом Фаруда. Бескрайние просторы радовали его, он безошибочно ориентировался в них. По известным ему признакам он угадывал близость степных зверей. Из пернатых в степи больше всего было дроф. Останя знал этих великолепных птиц, — они жили в низовьях Вежи, — но такие скопления их видел впервые. Самки уже вывели пуховичков и изобретательно отвлекали внимание степных хищников от своих выводков, а самцы собирались в огромные стаи. Фаруду соседство дров не нравилось: птицы пугались людей и во множестве взмывали ввысь — это могло привлечь внимание сарматов. А когда Останя собрался пустить стрелу в летящую птицу, Фаруд предупреждающе замахал рукой:

— Нельзя! Они заметят стрелу или падающую птицу. Дай лук мне!

О пропитании позаботиться следовало, но было бы непростительным легкомыслием доверить степняку лук. Но все-таки Останя решился. Он чувствовал: Фаруду непросто переступить законы своего племени, если он сам заговорил о них. Он был не дьяволом, а обыкновенным человеком, подвластным зову различных чувств, в том числе признательности: росс победил его в открытом бою, даровал ему жизнь и разделил с ним пищу, а разделившие пищу следовали уже не законам войны, а законам жизни, в которой имело место взаимное доверие. После всего происшедшего Фаруд не может убить его.

— Дай мне лук! — приглушенным голосом повторил Фаруд, останавливая коня и делая своему спутнику знак не двигаться: в лощине у ручья кормилось стадо кабанов.

Останя протянул ему лук. Вспыхнуло и тут же погасло чувство опасности: тетива зазвенела, стрела, пущенная умелой рукой, сразила поросенка. Фаруд возвратил Остане лук, принес поросенка, попросил нож и ловко освежевал зверя.

А следовать за караваном становилось все труднее: берега реки были то открытые — тогда приходилось ждать, пока суда и конные сарматы не скроются вдали, то изрезаны ручьями — и тогда надо было искать брод. На это уходило немало времени и сил, к тому же сарматы были теперь настороже. Останя вовремя заметил, как от отряда отделилась группа всадников и принялся рыскать по степи. Нетрудно было понять, кто их интересовал…

При виде всадников по лицу Фаруда пробежало выражение торжества, но он тут же справился с собой и показал, что надо отойти в степь.

Они скрытно отъехали от реки и потеряли из вида суда и конников. Позднее, оглядев с возвышенного места округу, они опять заметили всадников: сарматы возвращались к реке. Дождавшись, пока степняки не скрылись вдали, Останя решился в укромном месте развести небольшой костер и зажарить поросенка. Фаруд одобрил намерение Остани и ловко взялся за дело. Сухой хворост горел почти без дыма, и можно было не опасаться, что степняки их обнаружат.

Был полдень, степь разогрелась под солнцем, от земли исходило марево. Вокруг не видно было ни души. Хоть в этом Остане повезло: окажись на пути становище кочевников, ничто не спасло бы его от смерти или рабства. Звери и птицы укрылись от зноя в траве, в кустарнике, в глубоких балках, на дне которых били родники и текли ручьи. Покой и однообразие степи не обманывали Останю: он понимал, что в ее бесконечных складках таится многообразная жизнь, в ее необозримых просторах не прекращается борьба всех против всех — людей против людей, людей против животных, зверя против зверя… Здесь, на необъятной травянистой арене, залитой жгучим солнцем, каждое живое существо за кем-то охотилось и остерегалось другого, и каждое, независимо от рода и племени, вынуждено было изобретательно отстаивать свою жизнь. Побеждал тот, кто имел какие-нибудь преимущества перед другими и кто в совершенстве постиг язык степей.

Останя чувствовал себя здесь неуверенно: степь задавала ему загадку за загадкой. Еще вчера ему и в голову не приходило, как трудно будет в степи скрытно наблюдать за степняками. Не подумал он и о том, что у Данапра могло быть какое-нибудь сарматское кочевье, которое положит предел его усилиям спасти Даринку. Кочевий на пути пока не было, но их вероятность не исключалась. Исход предприятия зависел теперь от Фалея. Если все сложится благополучно, то им надо будет как можно скорее перебраться на росский берег…

Время тянулось невыносимо долго, но вот солнце начало наконец клониться к горизонту. Скоро караван остановится и станет известно, что у Фалея. Если подаст знак — все благополучно, не подаст — случилось несчастье. Тогда Остане придется рассчитывать только на себя. За день он совсем вымотался, не лучше выглядел и Лось: совершать такие долгие переходы под палящим солнцем им еще не доводилось.

Потом на далеком правом берегу Останя заметил людей. Мелькнула мысль: не россы ли? Увы, не они. Пешими россы в степь не ходили, а здесь было немало пеших. Готы!..

Фаруд тоже заметил готов, и по его лицу опять пробежала довольная ухмылка — теперь он даже не скрывал ее от своего победителя. Появление готов осложняло обстановку, но не ухудшало ее — по крайней мере, для него, Фаруда. Хуже всего придется эллинам: они попадут под еще большую зависимость от степняков, так как уже не смогут отгородиться от них широкой полосой воды; плыть посредине реки или вблизи правого берега значило теперь стать удобной мишенью для готских лучников. В этих условиях соглашение сарматов с эллинами стало совсем ненадежным. Сарматы не тронут купцов лишь до тех пор, пока не возникнет благоприятный момент для захвата речного каравана. Так же непрочна была и зависимость Фаруда от россов: из пленного Фаруд теперь наверняка превратится в хозяина положения. Надо только затаиться, выждать подходящий момент…

Фаруд действовал заодно с россом не потому, что тот чтил закон степи. Все было гораздо сложнее. Он бы давно предал сына лохага Добромила, у него хватило бы на это хитрости и изворотливости; он не сделал этого по далеко идущим соображениям: предай он росса — и главная добыча достанется Фараку, а этого-то Фаруд допустить не мог.