Человечность

— Смотрите. — встревожилась учительница, показав на тополя.

Вышегор лишь мгновенье видел движущиеся на фоне снега белые пятна — в следующий миг уже ничего не было видно, кроме неровной полоски плетня, серых сугробов и серебристых тополей.

— Сейчас проверим, что там… — Алексей Никитич спустился с крыльца, пошел к плетню. Охваченный волнением, Вышегор принялся закуривать: на хуторе были наши разведчики!

Лагин миновал открытое место, обогнул вдоль стены двор и затаился: напротив было крыльцо.

Человек на крыльце прикуривал — цигарка вспыхнула, свет выхватил из серебристого полумрака кустистые брови, складку на переносице.

— Видел? — шепотом спросил Лагин.

— Неужели. Вышегор? — удивился Никиткин.

Вышегор уже шел к ним.

— Кто здесь?

— Лагин и Никиткин!

— Чего расшумелись? — упрекнул Фролов. — Вышегор? Жив?

Опасаясь, что разведчиков заметят соседи, Алексей Никитич поспешил увести всех в дом.

Разведчики не отказались выпить по глотку самогона и наскоро перекусили. Тем временем Вышегор переоделся. Фролов, Лагин и Никиткин снова видели перед собой того самого старшину, который ценой собственной жизни спас немало людей, а теперь воскрес из небытия и опять готов был ступить на солдатский путь.

О шинели для него Алексей Никитич позаботился еще у Дона. Вышегору недоставало лишь армейской шапки и рукавиц.

— Не возьму я тебя, старшина, без маскхалата, — нахмурился Фролов. — У нас работы много, а ты еще слаб…

— Со мной работы будет меньше, я ведь все тут знаю.

— Лена, неси Федорычу простынки, обойдемся. Лыжи он мои возьмет — получше ваших!

— Тогда пошли! — согласился Фролов.

Вышегор простился с Каргачевыми, Любови Тарасовне сказал:

— Жив буду — свидимся.

Через несколько минут разведчики исчезли в ночи. После их ухода Петька сонно спросил:

— Бать, кто приходил?

— Никто не приходил, спи.

Петька повернулся на бок и снова затих. Выкурив трубку, лег и Алексей Никитич, но заснул нескоро. К радости, что в Семенковском вот-вот будут наши, примешивалась тревога: будет бой, а война сейчас лютая.

Долго лежала без сна и Любовь Тарасовна. Она представляла себе, как разведчики удалялись по серебристой степи, и снег и луна казались ей теплыми.

Той же ночью разведчики возвратились в полк. Шли невесело: у хутора одну группу немцы обнаружили, и в перестрелке тяжело ранило Шубейко. Его еле-еле удалось вынести из-под огня. А когда все уже считали себя в безопасности, случилась новая беда: разведчики столкнулись с гитлеровцами, вероятно, заблудившимися в степи. В этой стычке ранило Фролова.

Лейтенант потерял много крови и, когда его передавали санитарам, был без сознания. В таком же — если не в худшем — состоянии был Шубейко.

Капитан Босых, выслушав донесение разведчиков, отдал приказ о выступлении полка. Разведчикам сказал:

— Фролову только что «старшего лейтенанта» присвоили. Жаль, что не знает. Лагин, завтракайте и опять за работу. Отоспитесь потом. А тебе, Федорыч, три минуты: рассказывай, где пропадал.

Выслушав Вышегора, он снял телефонную трубку:

— Особый? Капитан, ты? Вернулись, да-да, завтракают. Фролова нет. Нет, говорю. Никуда не сбежал — он тяжело ранен. Сдали санитарам. Разведчики сами сдали! Все.

Босых закурил папиросу, глубоко затянулся.

— Ерунда какая-то: капитан из особого получил приказ арестовать Фролова «за попытку перебежать на сторону врага вместе с вверенными ему людьми в дни августовского окружения полка». Ты что-нибудь понимаешь?

— Нет, ничего не понимаю. Этого не могло быть.

— То-то и оно. Ну, куда же тебя, Федорыч, определить?

— Дорога моя теперь — с разведчиками.

— У тебя гражданская профессия, кажется, — топограф? Другая тебе дорога, старшина. Приказ: всех топографов откомандировать в распоряжение Генштаба. Поедешь в Москву!

Жизнь Вышегора круто изменялась, от неожиданности он даже растерялся. Ожила головная боль, омрачила возвращение в полк. Правда, знакомых здесь осталось мало, но это был тот самый полк, где служили его друзья, павшие за Доном. Незримые, они будто и теперь стояли рядом.

Он разыскал кухню — ему тут же подали котелок. Привычная армейская среда подействовала на него успокаивающе, головная боль ослабла, проснулся аппетит. Наконец-то Вышегор дома! Однополчане нашли его в ночном хуторе, никуда он от них не уедет! Ему однажды уже предлагали уехать. Не уехал, остался. Останется и теперь.

Подошли старший лейтенант Казеев и старшина Дрожжин. Разведчики повеселели: пополнение что надо!

Вскоре они приготовились в путь.

— А тебя, старшина, вызывают в строевой отдел, — сообщил Казеев. — Ступай, дорогой, ступай. Хватит с тебя.

— Живи, брат, сто лет! — сказал Дрожжин.

— Наверное, через Раменское поедете, товарищ старшина! — позавидовал Никиткин.

— Поправляйся, — пожелал Лагин. — Пиши.

Остальные ребята пожали ему руку.

Рассветало. Дул холодный ветер, началась легкая поземка. Ссутулившись, Вышегор смотрел, как удалялись товарищи. Они снова шли под огонь. Кто-то из них доживет до завтра, кто-то нет. А ему все-таки придется уехать, у него действительно другая дорога. Но он обязательно вернется сюда, в Семенковский. Жаль, что не сегодня. И Лагину забыл сказать о Крылове, не до того было.

— Напишу, Лагин!

Лагин оглянулся, помахал рукой. Однажды ему вот так же уже обещали написать и не написали. Не всякое обещание выполняется на войне.

Прежде чем покинуть полк, Вышегор оставил для Лагина письмо. Но оно не попадет к адресату: во время наступления на хутор Семенковский старший сержант Лагин будет ранен, и его с поля боя отправят в санбат.

10

СРЕДИ ЛЕСОВ

В брянских лесах партизан ждала нелегкая служба. Здесь по опушкам, где летом пролегали дороги, теперь скрытые под снегом, раскинулись партизанские заставы. Они кольцом опоясывали Малую Землю, куда не имела права ступить нога гитлеровца и полицая. А если это случалось, лесную тишину стирал винтовочный и пулеметный треск. На помощь заставам спешили подкрепления, брянский лес ощетинивался огнем, встречая непрошеных гостей, и снова наступала тишина. За заставами, на многокилометровых площадях нехоженого леса, жили десятки тысяч людей, располагались партизанские штабы, склады, госпитали — целое повстанческое государство. Крылов еще не знал об этом, шагая позади саней.

— У меня здесь мама и две сестры, — сказала Ольга. — Скоро увидишь.

Крылов не представлял себе Ольгу в домашней обстановке. Он привык к мысли, что партизанская среда — ее стихия, и теперь его немного смущало, что Ольга так же прочно была связана с семьей, как с партизанами, и что в лесу ее ждали близкие люди, по которым она соскучилась сама.

Обоз въезжал на Центральную базу. К дороге выходили люди в армейских шапках, полушубках, в ватных брюках и в валенках. У самого солидного бревенчатого дома стоял человек с чисто выбритым лицом и властным взглядом — командир партизанского соединения. Ломтев поспешил к нему. Они весело поприветствовали друг друга и не спеша ушли в дом. Среди встречающих было немало женщин — все молодые, крепкие. Ольгу здесь знали многие.

Обоз разгружался. Партизаны вносили в длинный барак звенящие на морозе бараньи туши, мешки с мукой, пшеницей и рожью. Колонна распадалась. Партизаны отъезжали от склада, собирались кучками, встречали знакомых.

Дальше поехали налегке. Почуяв близкий отдых, лошади резво затрусили по дороге. Крылов заметил под сеном не сданные Борзовым на склад мешки.

— Зачем оставил?

— Скоро узнаешь. Тут тебе не Старая Буда.

Показался новый поселок. Отрядная база. Приехали. Борзов бросил лошади охапку сена и куда-то ушел. Крылов оставался около саней, он ждал Ольгу. Она нашла его в сумерках:

— Идем!

Они ступили на тропинку между деревьями. Сбоку потянулись землянки с подслеповатыми оконцами. Ольга повернула за угол, миновала темное сооружение из жердей и соломы, от которого пахло коровой, миновала еще одну землянку и остановилась: