Человечность

Партизаны захохотали, заговорили наперебой, а Крылов подумал, что с фамилией Фоменко у него связан памятный эпизод. Еще случай, когда пути людские неожиданно пересекаются. Человек постоянно и что-то находит, и утрачивает.

— А, это ты? Как тебя? — взгляд Ломтева, полускрытый веками, будто прицеливался к Крылову. Лицо у Ломтева было какое-то стандартное, лишенное индивидуальных черт. Оно не располагало к себе, даже когда улыбалось, потому что и улыбка у Ломтева была стандартной, деланной, не согретой пониманием и добротой.

— Да он спит! — раздался смешок, и в доме опять грянул раскат хохота.

— Это правда, что Сенька… тех мадьяр положил, а? — глаза у Ломтева сузились в черточки, на незапоминающемся лице отразилась смесь любопытства и начальственной снисходительности. — Сколько их там было-то?

— Одиннадцать! — подсказал кто-то.

На каверзный вопрос Ломтева нельзя было ответить, не бросив тень на Сеньку и тем самым на себя и на Ольгу. То, что случилось в железнодорожном поселке, было слишком невероятно, слишком превосходило возможности одного человека, и Крылов поставил бы себя в рискованное положение, если бы возразил Ломтеву. Может быть, тот именно на это и рассчитывал? Крылов вспомнил разрывы гранат, убитых мадьяр, беспомощного Сеньку и понял, что не подыграет Ломтеву, не даст Сеньку в обиду.

— Правда.

Партизаны глухо зашумели. Крылов взглянул на Ольгу — от ее остановившегося взгляда ему стало тяжело, но он чувствовал, что так и надо было ответить Ломтеву.

— Ну а ты что делал? — в голосе у Ломтева заметно окрепли снисходительные нотки.

— Чай пил.

Оказавшись в центре внимания, Крылов невольно подумал о суде, внезапно устроенном здесь. Кто скажет теперь последнее слово?

Встал Фоменко, подошел к Крылову, жестко взглянул ему в глаза. Крылов не отвел взгляд.

— Расскажи, как было.

Крылов молчал: о том, что здесь хотели услышать, нельзя было рассказать.

— Ишь ты: чай пил. Тоже мне циркач! — съязвил Ломтев.

— Эх, парень-парень! — вмешался Ивакин. Это был спокойный малозаметный человек средних лет. О его комиссарской должности напоминала разве лишь перекинутая через плечо кожаная полевая сумка. — Чем молчать-то, лучше объясни, как это тебе удалось? Одиннадцать человек!.. И поверить трудно!..

Но Крылов молчал, потому что здесь нельзя было произнести ни слова, не оскорбив чего-то в себе и еще в двух людях, волею обстоятельств связанных с ним. Почувствовав наступающий перелом в настроении присутствующих, он ждал, когда можно было уйти, и, как только интерес к нему ослаб, он повернулся и вышел.

Падал снег. Крупные хлопья медленно оседали на дорогу, на сани, на спины лошадей.

— Женя!

Он вздрогнул от этого голоса, почувствовав, какая тяжесть угнетала его.

— Зачем ты ушел?

Нет, ничто не стояло между ним и Ольгой! Просто у них были очень трудные дни.

— По места-ам! — лесная дорога оживилась. Партизаны высыпали на улицу, растекались вдоль обоза.

— А, молчун! — мимоходом остановился Фоменко. — Он и с тобой, Ольга, так же разговорчив? Ну, может, теперь расскажешь?

Нет, Крылов не расскажет и теперь. Слишком многого пришлось бы коснуться. Да и зачем?

— Вы пограничник, товарищ старший лейтенант?

— Был. А почему это тебя интересует?

— Село Волокновку за Днепром знаете?

— Ну знаю…

— Ваши живы и здоровы: Софья Андреевна, Маша, Анна Федоровна.

Они шли теперь позади саней — Фоменко, Ивакин, Крылов и Ольга.

— Спасибо за весточку, обрадовал. А как ты оказался здесь?

Крылов рассказал, как он и Бурлак шли в брянские леса.

— Глуховский полицай Семен Кудлатый — уж не ваша ли работа?

— Бурлак.

Фоменко и Ивакин переглянулись.

— Вот оно что. А перестрелка у Шостки? Из тебя, молчун, надо все клещами тянуть!

Комиссар и начальник штаба ушли вперед. Обоз ехал медленно, но дорога стала для Крылова уютной, лес утратил свое однообразие, потеплел, наполнился музыкой. Ольга опять шагала рядом. И Федя Бурлак шагал тут же — он теперь был во взводе Максимыча.

9

ВЫШЕГОР ВОЗВРАЩАЕТСЯ В ПОЛК

Стрелковый полк капитана Босых, вновь пополненный людьми, наступал северо-западнее Сталинграда.

Впереди полка двигались разведчики.

— Лейтенант, там хутор, — предупредил Шубейко и остановился, переводя дыхание. Нелегко прокладывать лыжню по такому рыхлому снегу. Будто не на лыжах ступаешь, а так.

Лейтенант Фролов вгляделся в лунную снежную белизну. Подтянулись остальные разведчики.

— Тихо. Сейчас бы на печку. — вздохнул Никиткин.

— Тихо у старой тети, — проговорил Фролов.

— Семенковский? — поинтересовался Лагин.

— Он вроде, если не напутали чего.

— Не должны, лейтенант, — заверил Шубейко.

— Кто тут кому должен, один черт знает. Проверь-ка, нет ли чего в стогу.

Фролов был не в духе: перед выходом на разведку его ни с того ни с сего вызвал к себе капитан из особого отдела и с пристрастием допросил, чем он занимался в окружении за Доном. Только вмешательство командира полка положило конец этому странному допросу.

— Порядок, лейтенант!

— Отдохнем, Лагин, поставь часового. Сменяться через пятнадцать минут.

Долгая декабрьская ночь лишь начиналась, можно было не спешить. Разведчики укрылись в стогу.

— Как дома, — одобрил Никиткин. — Сутки проспал бы.

— Не проспал бы — жрать захотел.

— Я и сейчас хочу.

— Кончайте травить, — вступился третий, но Никиткин не умолкал.

— Лейтенант, ты в Москве жил?

— В Москве. На Малой Молчановке.

Лейтенант вспомнил двухэтажный деревянный дом, двор, полный ребят, окно, под которым ждал одноклассницу Нину Луневу. В памяти ожили веселые трамвайные звонки, тропинка в парке, стадион, метро, волнующий полумрак театра, где бывал с Ниной. Уж очень быстро пролетели те годы: жили, будто все время боясь куда-то опоздать. Теперь, глядя на свое прошлое, он понимал, что рос именно так, чтобы в конце концов стать командиром полковой разведки, которой в эту ночь предстояло исходить окрестности хутора Семенковского…

— А я в деревне, Москву даже не видел. Из нашей семьи никто в Москве не был.

— Спи, Никиткин. Везде хорошо, где нас нет, — Фролов опять подумал о капитане из особого отдела. И чего это ему вдруг понадобилось копаться в прошлом? Делать, что ли, нечего? Уж не тот ли гад накапал — Чумичев?

Лейтенант сдвинул сноп, прикрывавший вход в укрытие, высунулся наружу.

— Как — ничего? — спросил у часового.

— Заяц пробежал…

Фролов лег на свое место. Никиткин прав: проспать сутки ничего не стоило. В стогу тепло и уютно, а в степи ветер, холод и война. Хоть ненадолго бы отдохнуть от всего этого. В баню бы московскую, потом щей с мясом, горячих, и под одеяло, спать…

Рядом заворочался Лагин. Он тоже уснул не сразу. Он думал о письме, которое получил перед выходом на разведку. Это был официальный ответ на его запрос о Гале: «Сержант Клевцова выбыла из части»., но куда и как — не сообщалось.

— Подъем!

Два часа пролетели мгновенно. Разведчики покинули укрытие, и ледяной ветер с остервенением набросился на них, словно мстя им за минуты тепла и покоя.

Разделившись на группы, разведчики начали свою трудную работу.

Сам Фролов, взяв с собой Лагина и Никиткина, отправился на хутор.

Вышегор торопливо вышел на крыльцо. В ружейно-пулеметной стрельбе, которая разбудила его, не было ничего особенного: немцы постреливали каждую ночь. Но неужели ему лишь почудился знакомый автоматный треск?

Не почудился! В степи весело, наперебой протрещало несколько очередей из ППШ!

Вышел и Алексей Никитич, прислушался к ночи.

— Ты чего, Федорыч?

За ним, наскоро одевшись, выглянула Любовь Тарасовна.

— Что случилось? — спросила полушепотом.

Из степи опять донеслись автоматные очереди.

— Слышали? Наши!..