Человечность

Они сунули винтовки под хворост, постучали в дверь.

— Мамаша, не пустишь переночевать?

— Вы кто?

— С дороги сбились…

Какое же это наслаждение — почувствовать домашнее тепло, раздеться, расслабиться!

— Кто же вы будете? — хозяйка собирала на стол. Звон посуды казался им сладкой музыкой.

Они привыкли к мимолетным беседам, когда надо было сообщить о себе самое общее, а от собеседника узнать как можно больше. Тот обычно спрашивал из любопытства, а им надо было знать местность и обстановку.

— До дома добираемся, в Брянск.

— А вы бы железной дорогой — побыстрее…

— Тише едешь — дальше будешь. Сторонкой спокойнее. Тут все леса?

— Сплошь леса.

— А где бы получше пройти?

— Уж и не знаю, что посоветовать. В Ямполе, говорят, немцы, а дальше партизаны…

Хороша долгая декабрьская ночь, когда лежишь, успокоенный, в теплой избе, постель мягка, а сон скор и сладок.

— Хозяюшка, нам затемно встать бы: день-то короткий, а идти далеко.

— Разбужу, спите.

Эту долгую декабрьскую ночь бывшие одноклассники из Покровки провели по-разному. Курсант радиошколы Паша Карасев спал на казарменной койке. Миша Петров работал на заводе в третью смену, Саша Лагин подремывал в сталинградском окопе, Левка Грошов бодрствовал на подмосковной даче, куда приехал с новой подружкой, Костя Настин стоял в карауле и гадал, увидит ли он Лиду Суслину до того, как маршевая рота отправится на вокзал; младший лейтенант Пятериков покачивался в купе пассажирского поезда, направляясь к месту назначения — в зауральский городок.

А неуютнее всех в эту ночь было молодому матросу Вале Пилкину. Из Покровки он уехал в Архангельск, там его призвали на службу, оттуда он попал в далекий северный порт, где четыре месяца постигал азы матросской науки. Потом его зачислили в экипаж подводной лодки, которая этой ночью отправлялась на боевое задание.

Валя шел по скользкому трапу, жесткий косой снег хлестал его по лицу, весь мир состоял из ревущего моря, хлесткого снега и оледенелых поручней.

Каждый одноклассник шагал своим путем, и никто не знал, каков будет завтрашний день.

14

В ЗАПАДНЕ

Отдохнувшие, повеселевшие, да еще с парой лепешек про запас, Крылов и Бурлак вышли на дорогу, а она оказалась самой унылой из всех дорог, оставшихся позади. На пути у них не было никакого жилья. Лес будто омертвел.

— Волки, что ли, завыли бы, Федь. Как на кладбище.

— Это кажется, что ничего. Лес всегда живой, в лесу хорошо.

Наконец, впереди блеснул просвет. Поляна. Среди редких ветел темнели бугорки печей и остатки изгородей.

— Партизанский хутор.

Из крайней печи выскочила кошка. Тревожно мяуча, приблизилась к ним, но тут же бросилась наутек. На месте партизанского хутора опять застыла мрачная тишина. Она угрожала им, взвинчивала нервы. Оба чувствовали: в лесу теперь может случиться все. Подтверждая их опасения, снежная целина уперлась в наезженный тракт. Они пошли параллельно ему и увидели среди поредевших берез несколько присыпанных снегом изб. Обыкновенный лесной хуторок, каких немало осталось позади и с какими у Крылова и Бурлака были связаны добрые воспоминания. Обоих потянуло к теплу, к горячему борщу, к чаю.

Они спрятали в снегу винтовки и направились в хуторок. Останавливаясь на ночлег, они обычно выбирали избу среднюю — не лучше и не хуже других.

— Туда, что ли?

— Пошли.

Они поднялись на крыльцо, веником смахнули с обуви снег.

— Можно?

— Входи! — отозвался мужской голос.

На скамье у окна сидел мужчина лет сорока, хозяйка что-то доставала из печи. Больше никого не было.

— Здравствуйте. Погреться можно?

— Отчего нельзя — можно. Издалека будете?

— До дома добираемся.

— Ну ладно, поговорим потом. Ты, мать, приготовь хлопцам поесть, проголодались, видать. Схожу за дровами.

Здоровый мужчина в доме настораживал их, но тепло радовало, они не спеша раздевались.

— Руки вверх! — с порога, из распахнутой двери, на них нацелились две винтовки, два небольших темных отверстия. Рядом с хозяином стоял парень лет семнадцати.

— Думали, к дуракам пришли? Знаем мы вашего брата. А ну одевайтесь — в Ямполе погреетесь!

Он приказал жене обыскать нежданных гостей — она проделала это с чисто женской обстоятельностью, выложив на стол все их мелкие вещи. Топорик по знаку мужа она тотчас унесла за дверь.

— Не партизаны мы, домой идем.

— Будет тебе дом, стерва! А тебе ботинки больше не нужны. Отбегался! Принеси ему какие-нибудь опорки.

Женщина унесла ботинки и вернулась в избу с парой рваных калош.

— Сгодятся, до Ямполя дойдет!

Дальше все запуталось: в окно стукнули так, что едва не вылетели стекла:

— Фомич, партизаны!

В мгновенье оба полицая исчезли, даже не закрыв дверь. За ними, охая, потрусила хозяйка.

Ошеломленные такой переменой, Крылов и Бурлак поспешно оделись. Черт побери, куда же эта баба дела ботинки? Уж не закинула ли на чердак? Э, да ладно, обойдемся без них!

Крылов намотал на ноги портянки, взялся за калоши. Рвань-то какая. Чем же привязать? Он опять побежал в сени, схватил клок пакли, висевшей на перегородке.

— Что там, Федь? — он закрепил калоши, рассовал по карманам свои вещицы.

— Никого.

Что же делать? Уйдешь отсюда, а партизаны — сюда, или выскочишь на дорогу и — прямо на полицейских.

Смеркалось. Они услышали голос Фомича:

— Партизаны, партизаны! Черт тебе показался, а не партизаны! Только тех двоих упустил, кость им в горло…

Оставался последний шанс.

— Раздеваемся, Федь. Быстрей на печку!

Полицейские поругивались уже недалеко от дома.

— А если бы сюда приехали?

— Приехали, приехали! Черта бы приехали бы, только время потерял! Стойте здесь…

На крыльце, а потом в сенях заскрипели половицы. В избу Фомич вступил, держа наготове винтовку.

— Уехали? — спросил с печки Бурлак. — Ну и хорошо. А низковато у тебя тут, у нас на печке просторнее.

— Здесь?.. Я думал, вы партизаны.

— Мы привыкли, нас всю дорогу пугают. А что мы такое сделали? Мы к тебе погреться, а ты «руки вверх».

В избу вошли еще три полицая.

— Ну ладно, — Фомич прислонил к стене винтовку, зажег керосиновую лампу, — слезайте с печки. Гришка, отведи их на ночь к Верке. Завтра пойдете через Ямполь.

— Зачем через Ямполь? Мы лучше сторонкой.

Полицейские, посмеиваясь, разглядывали Бурлака.

— Чего сторонкой? — ворчал Фомич. — Если за вами ничего такого нет, нечего бояться!

— Все-таки. Ты ботинки-то и топорик не забудь вернуть.

— Давай веди! — заторопил Фомич полицейского. — Обойдетесь и так! Не будете шляться где не надо — вон откуда приперли, из леса!

Ночь прошла в беспокойном сне. Крылов тихо вставал, выходил на крыльцо. Была непроглядная темень, дул ветер, поскрипывали мерзлые деревья. Бурлаку тоже плохо спалось. Оба чувствовали: и в доме, и на улице за ними следят.

На рассвете они вышли из хутора. Ямполь — слева, они повернули направо.

— Э-эй!.. — Фомич сердито махал рукой. — Куда поперли? Давай назад, на Ямполь!

— Так ведь подумают что.

— Подумают, подумают! Черта подумают! Раз за вами ничего такого. А ну назад!

Они повернули на Ямполь. В километре от хутора начиналось село, к нему вела наезженная дорога. На окраине ждали двое полицейских — одноглазый старик и молодой парень.

— Руки вверх! — одноглазый щелкнул затвором.

Крылова и Бурлака, окруженных толпой сельчан, повели к большому бревенчатому дому. Вслед за полицейскими в помещение втиснулось человек сорок.

— Выкладывайте, кто такие! — потребовал старший полицай. — Документы есть?

— А как же без документов — до дому идем, солдатик.

— Какой я тебе солдатик!

— Ты не обижайся. Нас вот всю дорогу пугают «руки вверх» да «руки вверх», а мы не обижаемся: порядок есть порядок. Вот читай, кто я, читай: Герасименко Федор Иванович, в Киеву живу, на Хрящатике, а теперь к сестре иду. Читай, читай. Фомич, полицай из хутора, у меня топорик отобрал, а с моего товарища ботинки снял. Ты смотри, что Фомичева баба ему дала. А у него пропуск от самого коменданта.