Человечность

В вечерних сумерках они вышли к новому селу. Они решили обойти его лесом. Они не предполагали, что их приняли бы здесь как дорогих гостей. Молва уже разнесла весть о появлении в округе партизан, расцветила ее несуществующими подробностями, и эта весть заставила местных полицаев бежать прочь.

Обойдя село, Крылов и Бурлак шли всю ночь и на рассвете оказались перед лесным хуторком.

У крайнего дома пожилой человек рубил хворост. Они несколько минут наблюдали за ним, потом Бурлак направился к дому, а Крылов остался на месте.

Человек поднял охапку дров, повернулся и увидел Бурлака.

— Ты, папаш, полицай?

— Не, не полицай.

— А где тут у вас полицай?

— На хуторе немае. Это тебе надо до села или в Шостку, там есть.

— Погреться не пустишь?

— А ты… кто ж будешь?

— Партизан, папаш.

Мужчина в нерешительности стоял на месте. Из двери выглянула пожилая женщина, за ней показались три детских головы. Хозяин поспешил к женщине, сердито цыкнул на детей, с любопытством разглядывавших огромного человека с карабином, повернулся.

— Заходи. Сейчас печку затопим…

Бурлак махнул рукой — из-за угла сарая вышел Крылов.

Хозяин заметно волновался, хозяйка держалась спокойнее и откровенно приглядывалась к гостям. Приди они без оружия — их приняли бы как прохожих, без волнения и страха, да и они сами чувствовали бы себя иначе, не играли нежданно-негаданно партизанскую роль. Хозяева без опасений могли бы рассказать соседям о своих гостях, а соседи восприняли бы появление незнакомых людей на хуторе как заурядную вещь. Но теперь-то не расскажешь: гости появились из-за огородов и с винтовками. А ну как полиция нагрянет? Докажи ей, что не связан с партизанами? Разбираться, что к чему, не станет, а тут дети.

Гости понимали беспокойство хозяина, но они совсем выдохлись за последние сутки, им надо было передохнуть, отогреться, узнать, как идти дальше.

— Разуюсь, хозяюшка, — Бурлак снял калоши, принялся разматывать портянки.

— Да, да, — торопливо согласился хозяин, прислушиваясь, не идет ли кто по улице.

— Может, на печку разрешишь, а?

— Да, да.

Для пожилых супругов этот декабрьский день был, наверное, самым тревожным в их жизни, но они приютили, обогрели и накормили гостей, а позже, когда минуют опасности, они, быть может, не раз припомнят, как на печи у них спали два партизана и какие страхи им самим пришлось тогда пережить…

Несмотря на усталость, Крылов заснул не сразу. Он подумал о том, что не сегодня-завтра выпадет снег, заметет дороги, безлюдные и днем. А им опять идти ночью, а ночью идти совсем скверно. Шестнадцать часов в темноте, и не у кого спросить куда. Потом — калоши.

Проснулся он к вечеру. В избе весело гудела железная печка. Хозяйка пряла, хозяин подшивал валенки.

— Вставай, Федь.

Они спустились вниз, вышли на улицу и ахнули: в воздухе висела сплошная снежная занавесь. Крупные хлопья медленно оседали на землю, на плетень, на крышу двора. Была глухая тишина.

— Зима.

— На печку бы опять…

Они вернулись в избу. Хозяйка накрывала на стол. Хозяин поставил перед Бурлаком валенки.

— Вот, надевай. Подшитые, они здоровше новых.

Хуторок они покинули с теплым чувством, которое, казалось, еще долго согревало их в темноте.

Снегопад прекратился, но темнота все плотнее сжимала пространство вокруг них. Если бы не постоянно меняющиеся неровности дороги и не шуршание снега под ногами, можно было подумать, что они вообще никуда не двигались. А двигались ли они на самом деле? Может быть, они только кружили на месте? Где-то впереди была Шостка, но где? Дорогу они определяли, лишь когда сбивались с нее. Что если они повернули на какую-нибудь тропу и теперь углублялись в дебри? Крылов представил себе эту черную лесную западню и невольно качнулся к Бурлаку.

— Ты чего, солдатик?

— Ничего… Как ноги?

— Как на печке!

Хорошо, что рядом Федя Бурлак. Он — что Саша. Когда-то, в такой же вот темноте, Женька Крылов и Саша Лагин шли домой из военкомата, и Женька со страхом думал, как сказать матери, что он уходил в армию. То давнишнее улеглось, заслонилось другими событиями. Теперь он вспоминал тот вечер со снисходительной улыбкой: тогда его ждали теплый дом, мать и сестра, он поужинал и уснул на диване, под одеялом, на чистой простыни. Все познается в сравнении, и нет меры ни плохому, ни хорошему. Но неужели он когда-нибудь спокойно подумает и об этой вот ночи, снисходительно улыбнется, припоминая, как они с Бурлаком натыкались на деревья, как шли к неведомой Шостке?..

Лес пропадал то слева, то справа, они куда-то поднимались, куда-то спускались и наконец вступили в ельник. Они ткнулись влево, вправо, повернули назад — всюду частоколом стояли деревья. Дорога исчезла неведомо куда. Они попытались идти лесом — сверху на них густо посыпался снег. — Отдохнем, — предложил Бурлак. — Покури.

Они нащупали изогнутый у земли березовый ствол, сели, побежденные лесом и темнотой. Вокруг зазвенела тишина.

Крылов свернул цигарку, убрал в карман бумагу и кисет. Оставалось самое сложное — покурить. Он осторожно извлек из внутреннего кармана пиджака трубочку с фитилем, продвинул фитиль чуть-чуть вверх, так, чтобы обожженный конец выступил наружу, наощупь приложил его к кремню и, прежде чем ударить по кремню обломком напильника, подумал: «Если загорится, все будет хорошо…» В последнее время он стал прибегать к таким нехитрым уловкам. Если они предвещали плохой конец, он старался тут же забыть о них, а если они сулили удачу, он считал их абсолютно верными.

Искорка получилась тщедушной. Он забеспокоился, что в темноте испортит фитиль, собьет с него пепел, — тогда уж никакая искра не поможет.

— Подожди-ка.

Далеко-далеко от них залаяла собака. Ее голос был единственным вестником живого в черном лесу. Крылов опять ударил — вылетел веселый сноп искр. Фитиль затлел, желтое пятно быстро увеличивалось. Крылов раздул его, выровнял со всех сторон, потом прикурил и опять спрятал конец фитиля в трубочке от школьной ручки. «Будет хорошо!» — подумал с удовлетворением. Конечно, в такую ночь не бродить бы неведомо где, а спать в теплой избе, — днем-то идти лучше, все упорядоченно, и видно дорогу. Но и теперь приятно вот так посидеть на березе, покурить, слыша далекий собачий лай, и думать, что все будет хорошо.

Они снова шли неизвестно куда, потому что лай прекратился.

Рассвет застал их на косогоре среди сосен. Внизу круто изгибалась заснеженная дорога, за ней скучились дома — низкие, повыше, квадратные, длинные. Только крыши были однообразно белые, и над ними курились дымки. Шостка!

— Туда или?..

На повороте дороги внезапно выросли конные. Передний уже вскидывал винтовку. Сухо и неуместно лопнул выстрел, залаяли голоса, взлетела бледно-розовая ракета. Пулеметная очередь окончательно прогнала утреннюю тишину.

Крылов и Бурлак повернули назад, за ними предательски потянулась снежная борозда.

Спеша отдалиться от Шостки, они долго не останавливались. Винтовки значили для них теперь не больше, чем обыкновенная дубина. Крылов и не заметил, как кончились патроны. Он помнил, что стрелял, торопливо вскидывая винтовку, но что он израсходовал все три обоймы, не помнил.

Они пересекли какую-то дорогу, миновали овражек, похожий на заброшенный карьер, поднялись в ельник, вышли на опушку и невольно подались назад: перед ними была. Шостка. Они узнали ее по железнодорожной насыпи и бревенчатым баракам. Только теперь они смотрели на поселок с противоположной стороны: они описали полукруг!

День был пасмурный, начался легкий снегопад.

— Отдохнем маленько. — предложил Бурлак.

Снегопад усиливался — повалили крупные хлопья, заполнили все пространство, вытеснили воздух.

Кое-как определив по стволам берез северо-восток, они вышли в поле и неожиданно попали на дорогу. Она привела их в лес, снова вывела в поле и здесь бесследно исчезла в пуховой снежной белизне. Они шли теперь наугад, не зная куда, пока не уперлись в изгородь. За ней выбеленная снегом, уютно расположилась изба.