Человечность

Паровоз мчался вперед, оглашая окрестности победным свистом. Дым лохматой косой стлался над крышами вагонов.

— Как вы тут — ничего? — машинист заглянул в тендер.

— В порядке!

— А ко мне пришли, говорят: работать будешь. Откажешься — семью в Германию, самого в лагерь. Мне-то так и так крышка, а им жить надо. Сам за все отвечу, один, а дети ни при чем. В эту сторону гоню порожняк, оттуда — всякую всячину. Оттуда немец со мной едет.

Машинист сплюнул, тоскливо посмотрел вперед, отвернулся:

— Уснул, что ли, Петро, шуруй!..

Паровоз глубоко вздохнул, будто собираясь с силами, и еще яростнее ринулся вперед. Деревья, поля и лощины слились в красивое зрелище — бег земли.

— Скоро Синельниково, — предупредил машинист, — чтобы как мыши — туда, за ящик!

Крылов и Бурлак сидели в углу за ящиком, и Бурлак рассказывал о последних днях бывшего десантного батальона.

— А мы тебя ждали. Все ждали. Ты-то как?

Синельниково было уже позади, а они все говорили и говорили.

— Вылезай — Днепр!

Паровоз выкатился на длинную ленту моста, пронесся мимо полосатой будки, в которой манекеном застыл солдат, некоторое время висел над водой, миновал еще одну будку с солдатом и уже спокойнее заскользил по земле Правобережья. Осень здесь была почти незаметна.

Контрастом к приречным лугам возникли развалины Днепропетровска. Ржавые скелеты заводов. Запустенье. Неуют.

Крылов, Антипин и Бурлак часа два ждали в захламленном привокзальном скверике, потом паровозная громада снова ринулась дальше. Еще километров пятьдесят.

Местечко Користовка. Паровоз замедлил ход, Крылов, Антипин и Бурлак спрыгнули на землю. С железной дорогой было покончено.

10

ОЖИДАНИЕ В ВОЛОКНОВКЕ. ФЕДЯ СНОВА ЗДОРОВ!

Приветливо светит предвечернее солнце. На сердце у Крылова легко и чуть-чуть торжественно, как у человека, только что закончившего важную и очень трудную работу. Крылов шагает по украинской земле, в памяти у него оживают картины давней-давней истории, он думает о том, как много людей и событий промелькнуло здесь, у Днепра. А жизнь продолжалась — она в солнце, травах, воде, людях.

— Откуда, хлопцы? Не зайдете ли в хату?

Именно такой он представлял себе Украину: участливой в беде.

Опрятная, выбеленная снаружи и изнутри хата, вышитые полотенца, наволочки и занавески. Связки лука, запах борща, жареных семечек и кукурузных початков. В таком уютном доме среди плетней сами по себе исчезали тревоги, растворялись в ничем не нарушаемом покое.

— Из Сталинграда? — интеллигентного вида человек лет пятидесяти откинул занавесь, оглядел случайных гостей. — И он из Сталинграда?

— И он.

Мужчина стал перед Бурлаком. Наступила минута неловкого молчания.

— Бежал?

— Ну и что?

— Раздевайся.

— Не бойся, сынок, — успокоила гостей хозяйка, — доктор это.

Доктор. После того, что они пережили, встреча с врачом была невероятной удачей.

Бурлак снял свитер, гимнастерку и нательную рубашку.

— И клетка же у тебя, парень. — удивлялся доктор. — Где ты такой вырос.

Бурлак шумно дышал. Его тело, разукрашенное шрамами, синяками и ссадинами, напоминало огромный, обтянутый кожей и мышцами скелет. Доктор тщательно прослушал у него грудь, прощупал живот: Бурлак охнул, охнул еще раз.

— Одевайся. Его надо немедленно лечить. Анна Федоровна, они переночуют у вас? Хорошо. Ждите меня завтра часам к десяти. И потом: если вы откуда-то и куда-то идете, зачем об этом знать посторонним?

Крылов и Антипин проводили доктора до коляски.

— Вот что: он вам больше не попутчик. Не представляю, как он еще ходит. Его надо оставить здесь, если он вам… дорог. Подумайте пока об этом. Выздоровеет — не пропадет.

Непривычно было видеть человека, который лечил людей. А он не только врачевал больных — он поддерживал у здоровых веру в человечность, по-своему сражался против жестокости и отчаяния. Его труд был равносилен подвигу, а что сам он оставался таким же аккуратным, спокойным, внимательным и уверенным в себе, каким его знали здесь еще до войны, убеждало людей в незыблемости гуманных начал, заложенных в человеке. Как ни осложнялись людские судьбы — врач исполнял свой долг.

Доктор уехал, Крылов и Антипин присели у плетня покурить.

— Втроем не пройти: слишком заметно.

Крылов понимал, как серьезны опасения Ильи, но чувства Крылова восставали против этой правды. Ему казалось, что Илья рассуждал чересчур трезво и не хотел учитывать ничего, кроме фактов. А факт — это еще не все: вот Крылов на железной дороге отдался порыву, и Федя Бурлак был спасен.

— Пошли в хату.

— Можно вас сюда, хлопцы? — позвал женский голос за перегородкой. Они неловко вступили в спальную — из белизны простыней и наволочек на них смотрели усталые глаза. — У меня воспаление легких, сейчас мне лучше. Садитесь. Ваш товарищ рассказал, как вы его спасли. Мне приятно познакомиться с вами. Скажите, у нас еще есть армия? Это так тяжело — ничего не знать…

Крылов вспомнил бесконечную вереницу военнопленных, кипящее немецкими самолетами небо, тяжелые танковые тараны, вооруженную до зубов гитлеровскую пехоту, и у него стало тревожно на сердце. Но он подумал также о не покорившемся оккупантам народе, и его тревога ослабевала.

— Конечно есть и обязательно придет сюда. Немцев разбили под Москвой — разобьют и под Сталинградом.

— Спасибо. А то уже нечем жить. У меня муж в армии, командир. О вашем товарище здесь позаботятся, не беспокойтесь…

Они вышли из спальной.

— Не повезло мне, солдатик, — проговорил Бурлак.

— Обойдется, Федь. Мы подождем.

Илья молчал.

— Мамаша, полицейские тут есть? — спросил он утром у хозяйки.

— Двое. Один живет недалеко, а другой, Михайла, на том краю. Этот все рыбу в Днепре ловит.

Приехал доктор, спокойный, вежливый, еще раз осмотрел Бурлака.

— Отвезу тебя, парень, в одно место, лечить будем. А они пусть идут. Согласен?

— Куда вы его отвезете?

— Я же сказал: в одно место, в одно надежное место, насколько это возможно в нынешние времена.

— Останусь, Жень. Пропадете вы со мной.

Бурлак побрел к двери. На улице доктор помог ему сесть в коляску, сел сам, взял в руки вожжи.

— Мы тебя подождем, Федь!

Коляска выехала из села.

Решив ждать Бурлака, Крылов успокоился: он не простил бы себе, что бросил товарища.

— Ну и что же будем делать? — сомневался Илья.

— Сам не знаю. Что-нибудь придумаем.

— Дурак ты. С ним врач, а у нас зима на носу.

— Еще не скоро! Пойдем с хозяйкой поговорим.

Они зашли в хату.

— Анна Федоровна, где бы нам тут пристроиться, пока Федя не выздоровеет? Нам бы работу какую.

— Мама, — спросила из-за перегородки дочь, — а у нас ничего нет?

— Разве крышу подправить?..

Так началась жизнь Крылова и Антипина в приднепровском селе Волокновке. Покончив с крышей, они перекочевали в другую хату. Здесь их заметил полицейский. Он остановился у плетня и разглядывал их с любопытством человека, наделенного властью.

— Навоевались, теперь за лозу?

— Мы не пленные.

— Болтай, все вы не пленные.

— У нас документы есть.

— Что ж тогда к старосте не пошли?

— А чего к нему ходить? Мы здесь временно, нам в Киев надо.

— Будете тут болтаться, возьмем и — на железную дорогу, там наработаетесь! — полицейский принялся закуривать.

— Попробуй нашего табачку, — предложил Илья. Полицейский не отказался. — Ноги вот растер. Поработаю — может, сапоги где достану.

— Записывайся в полицию — будут сапоги, как у меня! — полицай похлопал ладонью по голенищу крепких яловых сапог.

— Давно служишь-то?

— В прошлом году, как наших погнали, в окружение попал. Оттуда домой, здесь и записался.

— Тебе хорошо: и дом цел, и баба под боком.

— Живем — ничего. В других местах партизаны, а у нас тихо. За Днепром какой-то Ковпак объявился, цыган. Хитер, говорят, как черт. Набрал банду, все в немецкой форме. Въедет в село, полиция ему честь отдает, а он из автоматов…