Человечность

Когда переходили через дорогу, пуля чиркнула ему по голове — каски у него уже тогда не было, — на мгновенье потемнело в глазах, но тут же отпустило. А теперь опять ударило в то же место…

У ног темнели труп и станок «максима» — вот что ударило по голове! Саша потрогал рукой пулеметное колесо, подумал: «Всему бывает конец, даже батальону. И Женька Крылов где-то вот так же. Люди уходят внезапно…»

Саша побрел вдоль цепочки неподвижных тел. Неужели больше никого? Одному скверно, хуже некуда… Один из лежащих пошевелился.

— Ранен, друг? Малинин? Ты ранен?

— Н-нет…

Малинин не участвовал в батальонных атаках, он был с Вышегором и вместе с ним, не отставая ни на шаг, блуждал, пока они не пристали к батальону. Грачев тогда был жив. Он погиб позже, у дороги. Степь бугрилась, и Ботов повел людей вверх короткими передышками. Так приблизились вплотную, а у дороги залегли, прижатые к земле огнем из бронетранспортера. Он остановился перед цепью и сек без промаха. Ботов крикнул, чтобы приготовили гранаты. Вперед поползли Грачев и Седой. Грачев успел бросить гранату и тут же, дернувшись, замер лицом вниз. Перебегая, Саша оторвал растерявшегося Малинина от земли и в этот момент сам качнулся от тяжелого удара…

Малинин напоминал Саше Женьку Крылова — не характером, а внешне. Характер у Женьки был особый, один Саша знал, что Женька мог выкинуть. В нем всего было полно: задора и юмора, робости и дерзости. Проще сказать, чего у него не было. А у Малинина, пожалуй, больше всего было мягкости и робости.

— Немцы… — прошептал Малинин.

Саша тоже услышал топот и позвякивание. Оба поспешили к зарослям. Саша раздвинул ветви, не удержался, покатился в овраг. Рядом шелестела трава под телом Малинина.

Внизу Саша несколько минут тяжело дышал в прохладную землю. Так бы и лежать — не двигаясь: темень, трава и слабее боль в голове.

— Саша, дальше надо…

— Пошли.

Они услышали шелест листьев и приглушенные голоса.

— Чего ждете?

Фигуры надвинулись на Лагина.

— Куда идти — знаешь?

— Не больше твоего. Утро скоро.

Саша выругался — не то на боль в голове, не то просто так. Был батальон, а теперь вот кучка людей, которые не знают, что делать.

— Тс-с… — Кто-то шумно приближался, раздвигая ветви.

— Есть тут кто?

Над оврагом взметнулась ракета, оставляя на земле четкие движущиеся силуэты листьев. Свет выхватил из темноты кустистые брови, складку на переносице, небритые щеки. Старшина Вышегор!

— Пулеметчики есть?

— Есть.

— Где твой пулемет? — голос вонзился в Лагина.

— Разбило.

— Там «максим» и коробки с лентами. Ступай. И еще ты и ты. Остальным — ни с места. Один, два, три… восемь, девять — первое отделение. Командир… Фамилия? Красноармеец Прошин. Второе отделение — командир… красноармеец Филатов. Третье отделение — командир… красноармеец Жомов. За невыполнение приказов и бегство с поля боя — расстрел на месте. Отделению Прошина разведать выход из оврага в этом направлении, второе отделение здесь, третьему прикрыть пулеметчиков.

ВыполВвнийув на плечо немецкий пулемет, Вышегор поднялся вслед за Прошиным, наверху огляделся. Ночь кончилась, но утро еще подремывало — был тот предрассветный час, когда природа будто не решается стряхнуть с себя сон. За полем серела полоска леса. Красноармейцы Прошина осторожно продвигались вдоль оврага. «Не повезло им… — подумал Вышегор. — А кому везет на войне? Только тем, кто не воюет. И все-таки могло быть по-другому, не так: маршевой колонной прямо в окружение…»

Ночью старшина Вышегор шел замыкающим. Красноармеец впереди него беспокойно озирался по сторонам, хотя ничего нельзя было увидеть. Вышегор понимал парня: колонна двигалась шумно и неровно, а потом и вовсе стала. Люди восприняли остановку как привал и тотчас повалились на землю. Вышегор пошел вперед и вскоре столкнулся с Ботовым.

— Что случилось?

— Своих встретили. Надо догонять — колонна разорвалась…

Они вдвоем принялись будить спящих. Люди вскакивали, торопливо устремлялись дальше.

Вышегор видел, как дрогнула колонна, как беспорядочно подалась к кустам, выхваченным из ночи светом ракет. Возможно, в другое время люди повели бы себя иначе, но они доверились темноте, и пулеметные очереди захватили их врасплох. Лишь одна фигура выделилась из всех, метнулась на пулеметный огонь.

Едва погасла ракета, Вышегор бросился вперед: он был уверен, что колонну обстрелял ночной дозор. Ракета вспыхнула снова — пулеметчик менял ленту. Недалеко от него камнем упал красноармеец, полоснув автоматной очередью. Вышегор преодолел оставшиеся метры и с размаха опустил приклад ниже каски. Красноармеец был тут же.

— Седой? Ракетницу!..

Они услышали топот и голоса, развернули в их сторону пулемет. Седой переставил коробку, поправил ленту.

Там, куда направилась голова колонны, вспыхнуло небо, частая сеть пулеметных трасс повисла над степью. «Тоже не прошли… Ну, Седой, свети…»

Перед ними заколыхались грузные фигуры солдат. Вышегор прошил их длинными жесткими очередями. Теперь квиты, можно уходить.

Около убитых бойцов они перевели дух. Чуть в стороне лежал старший лейтенант Ботов, один из самых дорогих Вышегору людей и последний командир второго десантного батальона. Вышегор пережил первого и последнего, и оба они были для него больше, чем командиры.

С чем сравнить эти минуты, когда каждое мгновенье уносит кого-нибудь из близких, каждое отпечатывается в памяти, а собственная жизнь, тоже готовая оборваться в любой миг, вмещает в себя все ушедшие жизни, все, что было связано с ними, — дороги, надежды, воспоминания, мысли?… Вышегор не уехал в Раменское, остался здесь, и они остались. У них даже не будет могил, и никто не узнает, где и как они пали. А пали оба одинаково честно, как жили. Их долго будут ждать — одного в Ленинграде, другого — в Омске. Они немало успели сделать, но не успели сделать больше: одному было тридцать пять, другому двадцать семь. А красноармейцам, которые тоже остались здесь, было всего восемнадцать-девятнадцать. Они еще ничего не успели…

Вышегор повернул к зарослям. Он не сомневался, что найдет там людей. Дальше их поведет он.

— Старшина, пулеметчики вернулись, — сообщил Седой.

— Всех сюда.

Подтянулись оба отделения. Последним с пулеметным стволом на плече шел Лагин. Он тяжело дышал: эти несколько минут потребовали от него всех сил.

Непросто возвращаться туда, где мертвые и неизвестность. Саша Лагин невольно вспомнил старшину-санинструктора и санитаров, отправившихся на поле боя за ранеными и не вернувшихся назад. Теперь та же участь грозила ему. Преодолевая слабость, он поднялся наверх, в голове у него тупо пульсировала боль.

— Светает… — проговорил идущий за ним боец. По голосу Саша узнал Ляликова.

Нельзя было терять ни минуты. До того места оказалось не так уже близко. На полпути Саша перевел дух.

— Немцы… — предупредил Малинин. Он был третьим.

Собравшись с силами, Саша бросился вперед, и, когда он плюхнулся на землю рядом с пулеметным стволом, он подумал, что уже не сможет встать на ноги.

— Станок!.. И ленты!.. — только теперь Саша заметил, что Малинина с ними не было.

Путь назад был так же долог и труден. Уже достигнув зарослей, Саша решил, что судьба покровительствовала ему. Рядом устало дышал Ляликов. Эти пять минут сблизили их больше, чем пять минувших месяцев.

— О Крылове что-нибудь знаешь?

— Нет.

Малинин был с красноармейцами Жомова.

— Бери, — Саша показал на пулеметные коробки.

Начали спуск вниз.

4

ДНЕМ БЫЛ ВЗВОД

Занимался серый рассвет. Из-за горизонта, еще невидимое, спешило солнце. Вышегор в последний раз оглядел полоску степи и пошел вперед, за ним вытягивалась цепочка настороженных людей. На опушке он пересчитал их: двадцать девять человек. Последними шли пулеметчики. Лицо у Лагина было бледное, на затылке сгустилась кровь.