Человечность

Небо было голубое, солнце заливало землю светом и теплом. Настроение у Крылова было такое же солнечное: вот она, Германия! Теперь очередь за Берлином, и долгожданное сбудется — победа, конец войны!

Танки съезжали с платформ, выкатывались на привокзальную площадь. Здесь стояла регулировщица в красноармейской форме. Вот так Крылов и представлял себе близкую победу: солнце и улыбка — обязательно солнце и девичья улыбка.

Миновав городок, поехали по асфальтированной дороге, между деревьями, кроны которых образовали зеленеющий ковер. Потом свернули в сторону, и вскоре Крылов увидел на опушке леса несколько тридцатьчетверок. Это были видавшие виды машины, потемневшие от фронта.

Колонна остановилась. Ротный соскочил на дорогу, представился молодцеватому полковнику:

— Командир маршевой роты старший лейтенант Егоров! Вверенные мне люди и материальная часть — в полном порядке!

— Давно вас ждем! Токарев, бери своих!

Крылов заглушил мотор и сидел охваченный волнением, словно чего-то ждал.

— Вылезай, покурим! — предложил Исакян.

Крылов выбрался из люка. К машине подходила группа командиров — впереди майор со звездой Героя на гимнастерке.

— Механик-водитель — старшина Крылов!

Во взгляде майора ему почудилось знакомое, давно исчезнувшее, полузабытое: так же смотрел когда-то комиссар Миронов. Это удивительное сходство наполнило Крылова волнующей радостью.

— Горел?

— Нет, товарищ майор, я из пехоты.

— Пойдешь ко мне, в разведбат!

Наконец-то закончились скитания Крылова по госпиталям, запасному и учебному полкам. Приезд в воинскую часть ставил его на прочную основу. Крылов радовался этой вновь обретенной прочности — новая весна не обманула его.

Маршевые роты влились в состав гвардейского танкового корпуса. Семь машин пополнили разведывательный батальон Героя Советского Союза майора Токарева. Старший лейтенант Егоров получил назначение в танковую бригаду.

— Ну, старшина, поедем домой. Довезешь?

— Довезу, товарищ майор.

— Давай по дороге! — он показал в сторону видневшегося вдали поселка с кирхой, легко поднялся на борт. — Заодно пехоту подбросим. Лезь сюда, лейтенант!

Крылов уже положил руки на броню — еще секунда, и он скрылся бы в люке, — но помедлил, взглянул в сторону. К машине подходил высокий худощавый лейтенант с поразительно знакомым лицом.

— Саша?..

— Ну вот и нам с тобой повезло, дипломат.

Они стояли друг перед другом — уже не те необстрелянные юнцы, какими когда-то были, а два зрелых человека, закаленных и прокаленных в горниле войны.

Они больше не сказали ни слова, а только смотрели друг на друга.

— Поехали, ребята, надо поторопиться! — напомнил майор Токарев.

Они обнялись.

— Поехали, Женька, нам тоже надо поторопиться, — сказал Саша.

Крылов еще никогда не чувствовал себя за рычагами так легко, как теперь. Все удавалось: и переключения передач, и подъемы, и спуски. Мотор ровно пел, и Крылову тоже хотелось петь.

В поселке пехотинцы соскочили на дорогу. Саша заглянул в люк:

— Я тебя найду.

Встречая пополнение, разведбатовцы высыпали на опушку леса.

— Дубравин, твои три первых, остальные Фролову! — распорядился комбат.

Русоволосый старший лейтенант с лихо надетой пилоткой, из-под которой выбивался чуб, запротестовал:

— У меня один на капитальном, товарищ майор, мне четыре надо!

— У тебя с этими девять? Девять.

— Так один на капитальном!

— Жадюга ты, Дубрава! — рассмеялся майор, и вместе с ним засмеялись разведчики.

— Заводи, заводи, мальчики! — донеслось до Крылова. Знакомой фамилии он не придал значения, но голос, а главное, «мальчики» могли принадлежать лишь единственному человеку.

— Фролов!..

— Где это я тебя видел?.. Крылов? Ты?!

Да, это был тот самый Фролов, теперь капитан, командир роты танковой разведки! Сколько потребовалось случайностей, чтобы так вот совпали пути двух людей!..

Позже, когда у них появилось свободное время, они долго вспоминали свое прошлое.

«Спросить или не спросить?» — Крылов припомнил далекую Орловщину и штрафную роту, шагавшую к переднему краю.

— А я тебя видел… в сорок третьем, под Дмитровском-Орловским. Но, может быть, я обознался.

— Нет. Это был я. Один гад в особый отдел накапал, себя выгораживал.

Фролов рассказал, где и как познакомился с Чумичевым.

— Вышел из госпиталя, а меня под трибунал и в штрафную. Пока разобрались, в чем дело, чуть концы не отдал. — Фролов закурил, помолчал, стряхнул с себя воспоминания. — С этим все, кончено. Давай по старой памяти в мою команду! Только Дубрава не отдаст.

У Крылова было такое чувство, будто он вернулся домой.

Пятнадцатого апреля комбат построил батальон:

— Ну, ребятки, теперь на Берлин! Мы впереди всех. Чтоб с громом — самим чертям тошно было!..

После построения старший лейтенант Дубравин собрал ротных водителей, скользнул взглядом по новеньким, которых еще не видел в деле.

— Не растягиваться, не отставать. Ясно? А ты, Зуев, чтобы в рот ни капли.

— Как всегда! — ухмыльнулся худощавый водитель лет тридцати. Остальные заулыбались.

— Как всегда. Столб-то сбил?

— Не на месте поставили! — поддержал Зуева его сосед.

— Ты, Окунек, помалкивай, тоже хорош!

— А что, товарищ старший лейтенант, по сто грамм дают? — заинтересовался Рябинин. Взгляд у Дубравина стал разяще-насмешливым.

— Ты кто?

— Рябинин, товарищ старший лейтенант! — он обдал Дубравина своей сногсшибательной улыбкой, но она, кажется, не произвела никакого впечатления на ротного.

— У тебя сколько моточасов?

— Сорок два.

— Так вот слушай, Рябинин, любитель наливочки. У тебя сорок два, а у Зуева четыре тысячи двести. Понял? А у Окунька три тысячи семьсот. Ясно? Или объяснить?

— Ясно, товарищ старший лейтенант, а как насчет сто грамм?

На этот раз улыбка все-таки поразила Дубравина:

— Еще один на мою голову свалился! Если только замечу, что от тебя пахнет водкой, выгоню из машины к…!

Но он уже заметно потеплел:

— По местам, готовьтесь к маршу.

К Одеру выехали ночью и через час были на передовой. Машину ротного вел Зуев, за ним шел Окунек. Крылов ехал третьим. Передние машины внезапно исчезали в ночном полумраке, и это случалось именно там, где Крылов особенно старался не отстать, — на подъемах, рытвинах, крутых поворотах. Танк впереди, казалось, скользил по дороге, как невесомая тень, даже не замечая препятствий, которые держали Крылова в постоянном напряжении. Он еще не водил машину с такой затратой сил, как в эту ночь. Теперь он понимал, что значило просидеть за рычагами четыре тысячи двести часов — всю войну. Равняться на первоклассных водителей было нелегко.

Ехали без задержек. Экипаж подремывал на ходу, молчал старшина Блинков, бывалый танкист, занявший место Егорова. В ночи, казалось, не было ничего, кроме дороги, гула моторов и силуэта танка впереди.

Но вот машина Окунька замедлила ход — Крылов двигался теперь чуть ли не впритык к ней. Потянулось мелколесье, впереди изредка вспыхивали ракеты, беззвучно мелькали трассирующие пули. Передовая. Крылов почувствовал уже забытое им возбуждение. Чуть-чуть посветлело. По сторонам теперь он различал частые силуэты орудий. Дорога побежала вниз. Одер. Внизу Крылов притормозил, а машина Окунька заскользила по мосту, слилась с противоположным берегом.

— Давай! — потребовал человек в плащ-палатке. Крылов въехал на мост. Слева по воде хлопнуло несколько снарядов, один провыл в небе, унесся вдаль.

На другом берегу батальон занял исходные позиции, а позади на плацдарм все текли и текли машины.

Крылов физически ощутил мощь затаившихся здесь танков и самоходок — разве можно было остановить такую лавину! С тех пор, как он покинул передовою, война стала иной. Он вспомнил два сиротливых танка в донской степи тысяча девятьсот сорок второго года, вспомнил, как в сорок третьем пять-восемь тридцатьчетверок принимали на себя массированный огонь немцев под Дмитровском-Орловским, как в начале сорок четвертого танкисты насмерть стояли в могилевских лесах, прикрывая отход пехотной дивизии. Теперь им уже не так тяжело.