Звезда Парижа

Он уже раздевал ее взглядом, видел ее голой, а она смотрела на него, и в глазах ее был смех, будто она догадывалась обо всем, что он думает.

Морис откашлялся и попытался вернуть разговор в деловое русло.

— Признаюсь, мадемуазель, мне довольно странно слышать такое. Среди дам, знаете ли, как-то не принято… вести такие речи.

— Среди дам? Мой дорогой Морис! Но в том-то и преимущества моей профессии. Я, по крайней мере, сохраняю право говорить откровенно.

— Я хотел бы получить деньги, — прервал он ее.

Она улыбнулась:

— Давайте вексель.

Морис выложил сложенный вексель на стол. Адель кивнула, снова поворачиваясь к сейфу, не переставая болтать, будто деньги ее вовсе не волновали.

— У женщин моей профессии есть много особенностей, дорогой капитан, оттого мы так и привлекательны… Вы пытались обидеть меня, когда я спросила, почему мужчины предпочитают меня своим женам. Ну так вот, сейчас я вам скажу правду.

Она обернулась к нему, зубы ее белоснежно поблескивали в улыбке.

— Один мой друг сказал, что жена — это трапеза, приготовленная на углях, простая и пресная, а куртизанка… о, это творение знаменитого кулинара, скажем, Карема или Моне, затейливое, загадочное, притягательное и поданное под соответствующим соусом…

Понимаете меня? Надо уметь себя подать, показать в себе женщину, а ваши жены и, увы, ваша Катрин предпочитают это скрывать… Разве я не права?

— Я уже говорил вам, что не хочу упоминать о Катрин. Это женщина, достойная всяческого уважения.

Будто не слыша его, Адель непонятным тоном продолжала:

— Странные обычаи господствуют в нашем обществе — можно сказать, просто варварские. Браки устраиваются каким угодно способом, только не естественным, мужчины женятся на девушках, понятия не имея, что они представляют собой как женщины, даже не переспав с ними перед свадьбой. На мой взгляд, ничего нелепее и быть не может. Ведь не покупаете же вы обувь, не примерив ее для начала и не выяснив, подойдет ли она вам. Вот отчего так много мужчин у меня по четвергам. Да и я сама тщетно ищу мужчину, который подошел бы мне — да-да, перебираю целую кучу, а никак не найду.

Такое могла бы говорить девка из борделя, грязная и вульгарная, но подобных речей от женщины, одетой богато и принимающей посетителей в чудесном кабинете, Морис, ей-Богу, никогда не слышал. Резкость, бесстыдная откровенность ее слов даже как-то притуплялась, и капитан невольно подумал: «А ведь есть крупица здравого смысла в том, что она говорит», но, по правде сказать, не эти мысли занимали его сейчас.

Он только видел, как движутся ее тубы и жадным, лихорадочным взором наблюдал, как при каждом вздохе натягиваются кружева у нее на груди. У него пересохло во рту, кровь стучала в висках и, стыдясь собственного возбужденного состояния, презирая себя за него, он проговорил, чувствуя себя, как в тумане:

— Мне трудно судить. Всё это слишком тонкие вещи…

— Тонкие? Морис! Неужели у вас с Катрин было иначе?

Она подалась вперед к нему: голос ее звучал уже совсем близко, всеми порами кожи он чувствовал ее аромат. На миг всё расплылось у него перед глазами, осталось только ее лицо, и тут Адель, не давая ему опомниться, с придыханием прошептала:

— А что, если вы и есть тот мужчина, ради которого я ворошила всю кучу? Признайтесь: не хотелось бы вам это проверить?

И, пока она произносила эти слова, ее белые проворные руки ловко рванули в сторону вексель, лежащий на столе, и за какую-то секунду бумажка исчезла в складках ее одежды. Морис, ошеломленный тем, что произошло, не мог бы даже сказать, куда Адель ее дела: спрятала ли за корсаж или в какой-то потайной карман. Факт был налицо: она украла вексель. Украла нагло, беззастенчиво, и продолжала смотреть на него, дерзко усмехаясь.

— Мне не нравятся такие шутки, — произнес Морис.

Адель не ответила, попыталась отпрянуть назад, но он схватил ее за руку и сдавил так, что она вскрикнула. Он испытал почти животную радость, причинив ей боль. Всё его тело отозвалось на это чувство, и его мужской плоти стало тесно в брюках.

— Отдайте, — произнес он, наслаждаясь испугом, который заметил, в ее глазах.

Адель поначалу вправду была испугана. Раньше она как-то не подумала, насколько выше, крупнее и сильнее ее этот капитан исполинского телосложения, но, инстинктивно угадав, что события развиваются правильно, она не поддалась страху и с упрямством покачала головой… Не выпуская ее руки, больно сжимая ее запястье, Морис рванул ее к себе. Его охватила в этот миг злость, и хотел он только одного: отобрать у этой мерзавки вексель.

— Отдайте, не то мне придется применить силу.

— Силу? Обожаю это. Я, возможно, только об этом и мечтала!

У него была догадка, что бумага исчезла где-то в ее рукаве… Морис принялся обыскивать ее. Она, задыхаясь, вырывалась, и непонятная, странная улыбка не сходила с ее губ. Сначала он пытался действовать осторожно, даже щадить ее женскую стыдливость (хотя о какой, к черту, стыдливости могла идти речь?), но эта ее улыбка разозлила его, придала азарта и возбудила. Она защищала руками грудь, словно подсказывала, что вексель находится за корсажем.

Морис, обхватив ее за талию, попытался отвести ее руки в стороны, не применяя, однако, всей своей силы. Завязалась настоящая борьба — азартная, с прерывистым дыханием, злобными, дерзкими, дразнящими взглядами, которые бросала она на капитана, и вдруг, в какой-то миг Морис понял, что она не столько борется с ним, сколько прижимается к нему.

Да, Адель сопротивлялась, каждую победу ему приходилось отвоевывать, перед ним мелькало ее лицо, раскрасневшееся от усилий, ее голые руки, но в то же время она и прижималась к нему, так, что он мог почувствовать ее всю — живот, бедра, бешено дышащую грудь. Его мужская плоть, вздыбленная и напряженная донельзя, оказалась прижата прямо к ее ногам и, уяснив это, Адель тихо расхохоталась. Ее смех обдал Мориса душистым теплом, и вот тут-то он, разгоряченный и распаленный, вовсе забыл о векселе и о том, по какой причине он прикасается к Адель. Исчезло, пропало в горячей мгле и утратило смысл всё, кроме ее смеющегося рта, ее тела, которым Морис бешено желал овладеть, и ощущения тугой, горячей крови, бьющей в виски. От этого ощущения Морис снова почувствовал себя юным, необыкновенно сильным, способным совершить всё, что угодно.

Не помня себя, он поймал губами этот смеющийся, ускользающих от него рот, впился в него поцелуем, сходя с ума от шелковистой нежности ее плоти, безумно-сладостного аромата ее губ и того, как жадно, страстно и вместе с тем зло она ответила ему.

Две женские руки поднялись и обхватили его шею. Морис прижал к себе ее бедра так сильно, что из ее груди вырвался крик.

Она ответила ему совершенно искренне, в этом не было сомнения… ответила даже с некоторым облегчением — уж слишком долго Морис противился. Потом ее тело выгнулось, сопротивляясь, словно пытаясь выскользнуть из его объятий, и это раззадорило Мориса еще больше. Ничего на свете он не желал так, как господства над этой бесстыдной, невероятно красивой девкой. Прежде очень деликатный с дамами, он почувствовал, что в нем просыпается дьявол. Она сопротивлялась, но он преодолел ее сопротивление, разорвал корсаж, до боли сжал молодые упругие груди, впился бешеным поцелуем в сосок, даже прикусил его зубами, так, что она вскрикнула, но продолжала прижимать к себе его темноволосую голову.

Его руки скользнули ей на спину, под ягодицы, ощущая упругость ее плоти. Морис резко и властно подсадил Адель на край стола, жестким движением развел ее ноги в стороны, потом расстегнулся сам, и его вздыбленная, очень крупная плоть получила свободу. На Адель нижнего белья не было — ничего, кроме чулок, ее стройные, бесстыдно раздвинутые ноги белели в полумраке кабинета… сама она сидела неподвижно, чуть откинувшись назад, упираясь кулаками в стол.

Глаза ее были полузакрыты, грудь вздымалась, а под длинными ресницами мерцал вызывающе-выжидающий огонь. Морис приблизился, за талию притягивая ее к себе. Адель сперва выгнулась, потом подалась к нему, обхватывая его шею руками, и они соединились.