Звезда Парижа

— Фиалку? — переспросил он, явно застигнутый врасплох ее появлением. — Я возмещу вам убытки, мадемуазель, но только после того, как вы вспомните о своих обязательствах передо мной.

— Как вы меркантильны, — сказала она, приближаясь к нему, — можно сказать, непростительно меркантильны для аристократа…

Что же я, по-вашему, должна преподнести моему старику деньги вместо цветка?

Она шла между куртинами явно не торопясь, но и не замедляя шаг. Странная ироническая улыбка не сходила с ее губ. Даже не приглядываясь, можно было понять, что талия ее не стянута корсетом — настолько свободны были линии ее тела под платьем из голубых кружев, весьма изысканным, но и весьма прозрачным. В такие наряды дамы облачаются, когда ждут любовников, а не выходят к гостям… Голубые кружева струились по ее телу живописными складками, и их прозрачность позволяла видеть, что ноги у Адель обтянуты шелковыми чулками, а чулки скреплены подвязками. Обнаженные плечи были лишь слегка прикрыты неким подобием кружевной шали, а вообще-то вся верхняя часть тела мадемуазель Эрио была обнажена чуть ли не до сосков. Морис отвел взгляд, побуждаемый какой-то нелепой боязнью оскорбить ее женскую стыдливость, но успел заметить, что кожа у нее — какая-то необыкновенная… цвета сливок, только чуть золотистая, и вовсе без изъяна.

Она засмеялась:

— Впрочем, то, что вы цените деньги, должно очень нравиться вашей жене. Имея такого мужа, можно не бояться, что он потратится на девку — ему мелочность не позволит.

Морис с первых же минут ощутил, что она сегодня совсем иная, не такая, как в банке Перpeгo.

Нынче ее тон был развязен, если не груб, а своими последними словами она так бесцеремонно вторгалась в его личную жизнь, что капитан д'Альбон вскипел.

— Я просил бы вас даже не заикаться о моей жене, сударыня.

— Ага! Так вы ее, оказывается, любите?

— Безусловно.

— И уважаете?

— Разумеется.

— И правда, — протянула она насмешливо, — отчего бы ее не уважать? Она порядочная женщина.

— Я не собираюсь обсуждать Катрин с вами.

— Нет, отчего же? — Она насмешливо передернула плечами и продолжала: — С недавних пор меня ужасно мучит одна загадка, Морис. У меня, как вы знаете, бывает очень много мужчин, и словно на смех, у них у всех, как на подбор, жены — порядочные женщины. И представьте, я думаю: что заставляет этих мужчин проводить вечера со мной, смотреть, как я бесстыдно танцую, любоваться мной, ловить мои взгляды, а если есть деньги, даже добиваться высшего для них блаженства — покупать меня?

Морис не понимал, зачем она ведет все эти речи, но чувствовал, что она желает задеть его, и поэтому грубо произнес:

— Если вы не можете сами этого понять, я объясню: к вам, мадемуазель, они являются как скоты и ищут у вас самых низменных удовольствий…

— Ха-ха-ха! — Она явно потешалась. — А у жен они их, по-вашему, не находят?

— Вы сами говорили, — напомнил Морис краснея, — их жены — порядочные женщины.

Она хотела что-то сказать, но какой-то миг молчала, наклонив голову и с ироническим вниманием глядя на него. Потом тряхнула распущенными светлыми волосами — Морису они напомнили шелковистый водопад, и мужское желание вдруг вскипело в нем с такой силой, что у него перехватило дыхание. Адель прошлась по дорожке и, с нервной грацией оборачиваясь, просто-таки хлестнула его насмешливой фразой — будто угадала все, что он только что почувствовал:

— Ха, можно ли поверить, что такой великолепный мужчина, как вы, шести футов росту, привлекательный и широкоплечий, настолько презирает эти удовольствия, что даже чурается их? Или вы, мой дорогой, решили поколебать репутацию настоящих французских гвардейцев?

Кровь бросилась Морису в лицо. Словно наперекор всему, во что он верил, его тело отзывалось на ее слова, голос, улыбки. Он был как в тумане и видел только ее кожу, до которой так хотелось бы дотронуться, ее бедра, ее ноги, обтянутые чулками и бесстыдно просвечивающие сквозь голубые кружева платья. Ломая все приличия, она добивалась того, что его тянуло к ней больше, чем когда-либо в жизни тянуло к Катрин, и на какой-то миг он ощутил, что готов душу продать, лишь бы обладать этой девкой.

Потом стыд охватил его — не за минутное желание, нет, это он считал даже естественным, а за то, что на минуту его покинуло презрение, которое должен был испытывать к шлюхе. Не только шлюхе, но и обманщице, низкой и развращенной… Понимая, что его провоцируют, Морис решил, что не поддастся.

— Не знаю, мадемуазель, какие гвардейцы вас посещали. Видимо, вам следует быть разборчивее. Что касается меня, то я человек женатый, счастливый в семейной жизни и уважающий свою жену, а уважение, если только вы можете это понять, — гораздо важнее, чем минутные удовольствия.

— Ах, Боже мой! Может, вы еще расскажете мне, что тело бренно, а душа бессмертна?

Она издевалась. Он резко ответил, решив пресечь этот ненужный разговор:

— Я пришел за деньгами. Только это я хочу получить от вас. Увы, как мне ни неприятно говорить об этом женщине, но я всё-таки вам напомню: возвращать долги необходимо, иначе этим займет суд.

Адель внимательно смотрела на него. Капитан д'Альбон преподнес ей сюрприз своим поведением: она полагала, что больше Морис и не трепыхнется, а он, оказывается, еще сопротивляется. Впрочем, этого следовало ожидать. Он ни разу не посетил ее вечера по четвергам. Не пытался с ней встретиться, а когда пришел, пытается уверить, что интересуют его только деньги…

Хотя, если поразмыслить, так даже интереснее. Может, ей попался мужчина, который сможет противостоять ей два-три часа — другие сдавались сразу без всякого боя. В том, что и он сдастся, она не сомневалась, ибо опытным взглядом видела, что эта самая Катрин держит своего мужа на чересчур скудном и однообразном пайке.

Не торопясь с ответом, она подняла поврежденную фиалку, повертела в руках, с сожалением глядя на цветок, и только потом повернулась к капитану д'Альбону. Ее юбки колоколом взметнулись вокруг стройных ног, и на Мориса повеяло таким умопомрачительным запахом гвоздики, что у него на секунду опять затуманилось в голове.

— Идемте, мой друг, — проговорила она весело. — Не беспокойтесь о деньгах: я верну их вам. Исключительно ради того, чтобы не доставлять беспокойств вашей милейшей жене…

Она повела его в кабинет. Походка Адель была легка, как у сильфиды, но стройные крутые бедра покачивались вполне осязаемо и под кружевным бельем угадывалось тело — сильное, гибкое, черт возьми, желанное. В любой другой ситуации Морис был бы рад, что судьба послала ему встречу с такой женщиной и что его так откровенно завлекают, но эта Адель… она ведь насмехалась над всем, что было ему дорого, пыталась поставить всё с ног на голову, без зазрения совести издевалась над Катрин, которую Морис если и не любил так, как это описывается в романах, то ценил и уважал безмерно.

По крайней мере, она была матерью его детей и ничем не заслужила насмешек. И как бы там ни было, менее всего такая особа, как Адель Эрио, могла позволить себе столь иронический тон.

Адель привела его в кабинет князя Тюфякина, обшитый резным дубом и обставленный старинной мебелью черного дерева. Делая вид, что роется в сейфе, она весело, беспечно, с подозрительной ласковостью сказала, опалив Мориса испытующим взором зеленых глаз:

— Вы не думайте, капитан д'Альбон, я ничего против вашей жены не имею. И обидеть вас тоже не хочу… Не в моих привычках оскорблять столь интересных мужчин. Я лишь оттого сегодня так болтлива, что меня мучает любопытство. — Ее глаза лукаво прищурились. — Не могу поверить, чтобы вы всегда были так уж скромны… Скажите, капитан д'Альбон, неужто вас никогда не тянуло налево? Признайтесь! Ну, а если взять меня — неужели вы ни разу не позволили в отношении меня нескромных мыслей? Ответьте как на духу, и если вы скажете мне «да, ни разу», клянусь вам, я сразу потеряю к вам всякий интерес и оставлю вас в покое!

Самые недвусмысленные намеки срывались с ее нежных розовых губ, таких соблазнительно полных, и у Мориса холодок пробежал от поясницы к бедрам. Это было черт знает что такое: у него, капитана гвардии, от слов этой ничтожной девицы багровело лицо и мучительно-сладостные видения проносились перед глазами.