Повесть о Скандербеге

В последнем примере нетрудно заметить еще одну особенность творческого метода автора русской повести: ритмическую структуру некоторых из сочиненных им речей действующих лиц, близкую к произведениям русского устного поэтического народного творчества. Близость эта усиливается постоянным употреблением парных словосочетаний, испокон веков бытующих в русских былинах и сказках: «добрый молодец», «злая смерть», «прямая правда» и многие другие.

Относительно лексики русской повести о Скандербеге необходимо еще отметить две особенности: обилие просторечных русских слов и выражений, а также значительное количество оставленных без перевода польских слов. Наряду с такими типично русскими народными словами и выражениями, как «почать», «зычать», «туды и сюды», «тутошние люди» и многие другие, употребляются польские слова: «тять» (рубить, сечь), «рушиться» (двигаться), «посесть» (овладеть), «место» (в смысле «город»), «прапор» (знамя), «шальный» (от польского «szalony») и другие.

Употребление польских слов дает основание сделать предположение относительно места создания русской повести о Скандербеге: она могла быть создана там, где издавна существовала живая связь родственных по происхождению славянских языков — польского и русского. Известно, что из пограничных с Польшей украинских и белорусских земель в русскую литературу пришли многочисленные произведения зарубежных литератур самых разнообразных жанров, начиная от нравоучительных «Великого зерцала» и «Римских деяний» и кончая остросатирическими «фацециями» и «жартами». Все эти произведения на русской почве подверглись настолько значительной переработке, что их никак нельзя считать произведениями заимствованными, переводными.

Следует отметить, выражаясь словами одного из современных исследователей древнерусской литературы, что материал западной повествовательной литературы скоро «обнародился», захватив гораздо больший круг читателей, чем это мог сделать материал предшествующей переводной литературы.[391] То же относится и к публикуемой в настоящем издании «Повести о Скандербеге». В ней налицо и значительная переработка ее польского источника, и литературное оформление, выдержанное в лучших традициях русской литературы и публицистики, и просторечный, яркий, образный язык, делающий это произведение доступным самым широким читательским массам. Поэтому «Повесть о Скандербеге» должна встать в ряд таких перешедших в Россию через Украину и Белоруссию произведений зарубежной литературы, переработанных и ассимилированных русскими книжниками, как «Римские деяния», «Повесть об Аполлоне, короле Тирском» (встречающиеся, кстати сказать, в двух случаях в одном рукописном сборнике с «Повестью о Скандербеге») и многие другие.

Если литературное оформление «Повести о Скандербеге» дает основание для предположения о месте ее создания, то идейно-политическое содержание этого произведения, его направленность, дает право отнести его к определенному времени.

Отношение русских людей к туркам, точнее — к завоевательной политике османских султанов, отразившееся в древнерусской литературе и публицистике, развивалось в XV — XVII вв. в основном в следующих направлениях.

В первых откликах русской литературы на события 1453 г. — в цикле повестей о падении Царьграда — звучали отчетливые нотки сочувствия к грекам, скорби о судьбе «царствующего града», падение которого осмыслялось, однако, как «божья кара» за вероотступничество, за унию с католицизмом. «Безбожные турки» изображались в этих повестях самыми мрачными красками как клятвопреступники, убийцы, оскорбители и разорители святынь и т. п.

Через сто лет, когда уже изгладилось в памяти русских писателей и публицистов непосредственное впечатление от взятия и разорения Константинополя турками, в русскую литературу начинают проникать отголоски реакции западноевропейских, католических писателей и публицистов на эти события, о которых уже говорилось в начале настоящей статьи. Во второй половине XVI в. завоеватель Константинополя султан Магомет II оказался в русской литературе и публицистике уже настолько «реабилитированным», что создалась возможность появления таких произведений, как сочинения Ивана Пересветова, в которых, хоть и в аллегорической форме, этот султан представлялся уже образцом политического деятеля.

Совсем другое отношение сложилось в России к туркам и к их знаменитому султану «Магомету-завоевателю» в начале XVII в. Теперь, когда волна турецкой агрессии, разлившись по Балканскому полуострову, подходила к границам нашей страны, трудно и невозможно было уже изображать турок носителями «порядка», законности, прогресса и культуры. Набеги крымских татар и турок на южнорусские земли, сопровождавшиеся грабежом, разорением, насилием и угоном в плен мирного населения, были у всех на виду.

История Скандербега, изложенная в хронике Бельского, была в такой ситуации настоящей находкой для русских писателей-публицистов. Она давала богатый, интересно и занимательно изложенный материал о героической борьбе албанского народа с турецкой агрессией, проходившей в условиях не только огромного материально-технического превосходства противника, но и в условиях почти полного отсутствия помощи со стороны соседних государств, в обстановке незатухавших феодальных распрей. Все это напоминало русским людям только что пережитые времена — времена героической борьбы нашего народа с боярской «смутой» и иностранной интервенцией, борьбы, проходившей также без помощи извне. Живые впечатления современника водили пером неизвестного русского писателя, когда он перерабатывал хронику М. Бельского в русскую повесть о народном герое Албании; отсюда — неподдельная взволнованность его рассказа, его публицистическая страстность, в весьма малой степени обнаруживающаяся у Бельского, который писал историю Скандербега как беспристрастный хронист, заботившийся больше всего о приведении в известную систему сведений, почерпнутых из самых разнообразных источников.

Предположение о появлении в русской литературе «Повести о Скандербеге» в первые десятилетия XVII в. подтверждает также и то обстоятельство, что старейший из известных списков повести — Соловецкий — относится к середине того же столетия.

Отнесение «Повести о Скандербеге» к началу XVII в. объясняет, наконец, и чрезвычайную яркость образов ее героев. Эти образы борцов за свободу и независимость своей родины, так же как и образы иноземных поработителей, были близки автору русской повести. Он не только знал их по произведениям русского былинного эпоса или древнерусской литературы, главным образом по историческим и воинским повестям периода татаро-монгольского нашествия, но и видел их вокруг себя среди многочисленных знаменитых и безымянных героев освободительной борьбы украинского и белорусского народов. Поэтому в русской повести, в отличие от западноевропейских версий биографии Скандербега, последний и предстоит перед нами как подлинный народный герой, каким великий воин Албании был и остается для своего народа до наших дней.

СПИСКИ «ПОВЕСТИ О СКАНДЕРБЕГЕ»

«Повесть о Скандербеге» известна нам в девяти списках.

1. Рукопись библиотеки Соловецкого монастыря (ныне в Государственной Публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде), № 1495/36. Отдельная рукопись, 66 лл. в 4°. Скоропись середины XVII в. (По этому списку и опубликован текст повести в настоящем издании).

2. Рукопись собрания М. П. Погодина (там же), № 1604, лл. 355-414 об. Тетрадь в сборнике-конволюте в 4°, состоящем из 15 отдельных рукописей. Скоропись второй половины XVII в.

3. Рукопись собрания А. А. Титова (там же), № 2421 (по охранному каталогу), лл. 95 об. — 152. Тетрадь в сборнике-конволюте в 4°, состоящем из трех рукописей. Скоропись второй половины XVII в. (заглавие — полууставом, киноварью).

4. Рукопись собрания Ярославского областного архива, № 124, лл. 120-180. Сборник в 4° нескольких почерков. Скоропись второй половины XVII в. (заглавие и заголовки отдельных частей — киноварью). В тексте — многочисленные исправления (по подчищенному) позднейшим почерком.

391

Н. К. Гудзий. История древней русской литературы. Изд. 5, М., 1953, стр. 440.