Повесть о Скандербеге

В речах и письмах действующих лиц автор русской повести местами стремится также более четко, чем в хронике Бельского, охарактеризовать взаимоотношения между своими героями. Так, например, в письмах Скандербега к турецкому султану автор русской повести, опуская в титуле султана имеющееся у Бельского слово «князь», подчеркивает разницу между законным властителем своей страны «князем албанским» Скандербегом и выскочкой, получившим престол в результате интриг и убийств, «турецким атаманом» Муратом. Со своей стороны, Мурат считал Скандербега своим мятежным вассалом. Последнее в русской повести подчеркивается тем, что все довольно многочисленные эпитеты, которые употребляет Мурат в хронике Бельского по отношению к Скандербегу («отступник», «злодей», «разбойник» и другие), заменены здесь одним словом — «вор». В XVII в. это слово чаще всего употреблялось в отношении «мятежников» против «законной власти».

Особенно интересны добавления, внесенные автором русской повести в последнюю, предсмертную, речь Скандербега[385] к своему сыну, заслуживающую особого внимания: в ней дается не только завершение образа Скандербега и излагается его политическое «кредо», здесь налицо попытка автора русской повести нарисовать портрет «идеального монарха» в духе своего времени. У Барлетия эта речь пространна, риторична, содержит ссылки на примеры из древней истории. В славянских повестях все это значительно сокращено; автор же русской повести в изложении этой речи не только сокращает, но и дополняет Бельского, что видно из сравнения речи Скандербега в польской хронике и в русской повести. При сравнении обнаруживается, что у Бельского отсутствуют следующие фразы, имеющиеся в русской повести: «Не буди ленив, пиров не добре люби, войны не откладывай на пришлые часы — для того царства погибают... не токмо царю или какову правителю — и всякому человеку добро правда». Автору русской повести принадлежит также рассуждение о сребролюбии с заключительной сентенцией, звучащей как пословица: «добро злато в людех, а не в сокровищах». Наконец, переосмыслена и одна из заключительных фраз речи Скандербега. У Бельского сказано: «Мог бы я тебе многое иное сказать, но счастья дать не могу, а счастье от добрых дел приходит»;[386] в русской же повести имеется следующее: «Могл бы яз тебя, сыну мой милый, всему доброму научить, а разума части тебе не могу дати — то дар божий есть. А от доброго разума и счастье бывает».

Не трудно заметить, что многие из мыслей, которые русский автор добавил от себя в монолог Скандербега, перекликаются с идеями, высказанными в некоторых произведениях русской литературы и публицистики конца XVI — начала XVII в., дающих оценку деятельности Ивана Грозного, Бориса Годунова, Василия Шуйского. Можно отметить почти буквальные совпадения некоторых выражений с фразами одного малоизвестного произведения русской публицистики начала XVII в., специально посвященного вопросам государственного устройства, в котором трактуются проблемы отношений между царем и его подданными.[387] Так при очевидном влиянии политических идей своего времени автор русской повести о Скандербеге сочинил последнюю и важнейшую по значению речь своего героя.

Для полноты характеристики метода использования автором русской повести своего источника в части изложения речей действующих лиц, следует еще сказать, что получается, когда автор русской повести перестает критически относиться к своему источнику и перерабатывать его. Лучше всего это продемонстрировать на примере, который уже привлекался в начале настоящей статьи, когда говорилось о методах использования своих источников первым биографом Скандербега — Марином Барлетием. Последний допустил в сочиненном им от имени Скандербега письме к турецкому султану значительное искажение образа народного героя Албании, приписав ему идеи, принадлежавшие римскому папе Пию II.

В славянской версии биографии Скандербега начало письма сокращено и несколько переработано. И в южнославянской повести и у Бельского Скандербег прежде всего остроумно издевается над пышным и многословным титулом султана и заявляет, что он не имеет уже права на такой титул. Далее, вслед за Барлетием, от лица Скандербега излагается популярная в византийской историографии теория «смены царств». Все это целиком перешло и в русскую повесть (в ней только несколько сокращен список древних государств, последовательно сменявших друг друга), так же как и дальнейшее требование немедленного и поголовного принятия христианства султаном и его подданными.

Если можно еще поверить, что Скандербег изложил в письме к турецкому султану не принадлежащие ему, но популярные в то время идеи «смены царств», так как источники и, в первую очередь, сохранившиеся в итальянских архивах письма Скандербега, свидетельствуют о его большой эрудиции (об этом см. комментарий, стр. 214), то уж никак нельзя представить себе, чтобы такой трезвый и здравомыслящий политик, каким изображен он у Барлетия и каким он и был в действительности, мог предложить туркам в качестве непременного условия мира поголовное принятие христианства. Здесь первый биограф Скандербега, а вслед за ним Мартин Бельский и автор русской повести допускают явное искажение действительности, искажение образа народного героя Албании. Это искажение особенно заметно в русской повести, где образ Скандербега. как мудрого политика и народного вождя очерчен наиболее ярко.

Итак, значительно переосмыслив идейное содержание биографии Скандербега, несколько переработав ее композиционно, пересмотрев отдельные художественные приемы, переработав характеристики действующих лиц, неизвестный русский писатель создал по материалу хроники М. Бельского и по ее канве новое произведение, существенно отличающееся от своего источника.

Некоторые же языковые особенности обоих произведений сближают их. Язык русской повести о Скандербеге, так же как и язык ее источника — хроники М. Бельского, — характеризуется прежде всего широким использованием просторечных слов и выражений, употреблением фольклорных образов и сравнений.

Важно отметить, что многие из фольклорных образов и сравнений, перешедших в русскую повесть из ее источников, имеются уже у Барлетия и в южнославянской повести. Последнее обстоятельство увеличивает их ценность, так как в этих образах дошли до нас отголоски народных преданий и песен, которые сложили о Скандербеге его соратники и современники в Албании и соседних с нею славянских странах.

Приведем несколько примеров образов и сравнений народнопоэтического происхождения, отсутствующих у Барлетия, но имеющихся в «Повести о Скандербеге-Черноевиче» и в хронике М. Бельского, оставленных автором русской повести без изменения или же переосмысленных им.

К первым относится чрезвычайно выразительное, почерпнутое из повседневной практики сравнение боевого порядка албанских войск с растянутым в воде неводом. Далее, только в славянских повестях имеется не менее выразительное сравнение султана Магомета со злой собакой. Таким сравнением подчеркивалась хорошо известная современникам жестокость турецкого султана, ярко проявившаяся в тех двух аналогичных ситуациях, при описании которых оно применено: во время долгих и безуспешных осад Круи и Константинополя.

Что же касается случаев переосмысления автором русской повести образов и сравнений из числа имеющихся в хронике М. Бельского, то для примера приведем уже отмеченное выше при разборе книги Барлетия сравнение осажденных в крепости с животными, прячущимися от волка. Составитель русской повести усиливает это сравнение жителей осажденного города с напуганными животными противопоставлением «целоумных людей» «бешеным», сравнивая последних с овцами. В результате сравнение получилось более выразительным, чем у Барлетия и у Бельского.

В русской повести, хоть и не очень часто, попадаются образы и сравнения, отсутствующие у Бельского. Приведем по этому поводу всего два примера, характеризующие творческий метод автора русской повести с разных сторон. Первый — просторечное сравнение, звучащее как пословица: «Хотя недруг с воробья, а ты ево ставь болши лебедя»;[388] второй — сравнение книжное, риторическое, в русской повести редкое и выпадающее из общего стиля ее изложения: «... притягаешь... гладкими словесы, что магнит железо».[389] Сравнениями первого типа русская повесть изобилует, причем часто они идут одно за другим, как бы нанизываясь друг на друга. Вот одна из таких «цепочек» сравнений, с помощью которой автор русской повести сделал максимально выразительной речь турецкого полководца: «...не то храбрость храбраго, что побивает много, — то храбрость храбраго, что может кто сердце свое утолить. Не то похвала твоя, Скандербеже, что многих побиваешь, — то похвала твоя...»[390].

385

Наст. изд., стр. 51-52.

386

М. Bielski. Kronika.., л. 258.

387

Произведение так прямо и названо: "Описание вин или причин, которыми ж погибели и к разорению всякия царства приходят и которыми делами в целости и в покою содержатца и строятца". См.: Труды отд. древнерусской лит. Инст. русской лит. АН СССР, X, 1954, стр. 342-352.

388

Наст. изд., стр. 23.

389

Наст. изд., стр. 20.

390

Наст. изд., стр. 36.