Избранное

— Наблюдательный пункт, лучше и желать нельзя, — сказал Александр Михайлович.

Камо недоверчивым взглядом окинул валун.

— От взрыва сорвется камень, — заключил он.

— Полпуда динамита заложить, и то едва ли стронешь эту крепостную глыбу, — убеждал Александр Михайлович. Блуждая по лесу, он не раз отдыхал на этом камне.

Поднялись к соснам — оказалось, что глыба не застрявший валун, а выточенный непогодой уступ гранитной скалы.

С облюбованного наблюдательного пункта хорошо проглядывался овраг. Осыпавшиеся со скалы камни у стены слева образовали естественный окоп. На противоположной стороне возвышался земляной мысок с одинокой сосной, а по стене — низкорослые, густые елочки, прямо готовые цели для бомбометания.

— Громыхнуть бы на всю Ивановскую! — загорелся Камо. Он жалел, что не захватил с собой бомбы.

— Действуем, как условились, — сказал Александр Михайлович. — Сознательно не взял бомбы. Они самодельные, с ними и по паркету ходить опасно. Теперь, после разведки, доберемся до оврага без приключений. Испытаем, хоть инструкцию составим дружиннику-бомбометателю. Многим ли удастся проверить себя на полигоне.

— Мудро, — согласился Камо.

Рано утром они снова были в овраге. Быстрый, подвижный Камо обследовал мишени, каменную насыпь, внес поправку в намеченный накануне план. Не было нужды подыматься на скалу. Укрытие в овраге надежное, из естественного окопа удобно вести наблюдение, по соседству устроили площадку для бомбометателя.

Первым бросил бомбу Камо. Дым медленно расползался, в овраг слабо проникал ветерок.

На том месте, где росла сосна, зияла яма.

Бросил свою бомбу и Александр Михайлович. Взрыв был еще разрушительнее. Березин перестарался с дозами «начинки». Осколки зацокали по каменной стене укрытия. Случись это в бою, — погиб бы бомбометатель.

Гриша был моложе Камо и Александра Михайловича, а действовал осмотрительно, как бы примериваясь к петербургской улице. Он соорудил себе цель — в осыпавшиеся камни воткнул крестом обломки сосны, бомбу бросил с разбега и успел спрятаться за укрытие.

Осмотрев воронку, Камо сделал замечание:

— Скажи, Александр Михайлович, своим «химикам», напрасно они не жалеют «начинки». Не скалы взрывать собираемся. В будущих баррикадных боях так могут и свои пострадать.

Камо не знал, что Игнатьеву строго-настрого запрещено самому испытывать метательные снаряды. Рассказывая в штабе об удачном бомбометании в лесном овраге, он и не подозревал, что подвел гостеприимного хозяина…

До среды задержался в имении Александр Михайлович. В Перки-Ярви прибыл багаж на предъявителя. Микко нельзя посылать, на прошлой неделе он огрел кнутом чересчур любопытного сторожа на железнодорожном переезде. Пришлось ехать самому Александру Михайловичу. Вернулся он усталый, но с улыбкой: поехал получать литературу, а в багажном отделении ему выдали тяжелый тюк, обшитый парусиной. Упаковано искусно — не прощупать. Похоже, что прибыли долгожданные химикаты. Здорово Александр Михайлович намучился, пока дотащил тюк до телеги, помогал ему грузить кладовщик.

А Микко силач, один снял с телеги тюк, отнес в кладовую, затем распряг лошадь и увел на озеро. Александр Михайлович налил воды в глиняный рукомойник, снял рубашку, хотел помыться, как увидел, что к усадьбе мчится почтальон. Не слезая с велосипеда, передал телеграмму.

«У Володи скарлатина, в палату не пускают. Надежды на выздоровление нет, уповаем на чудо», — прочитал Александр Михайлович.

Подписи под телеграммой не было, но Игнатьев догадался: послал ее Белоцерковец.

В тот же день Александр Михайлович выехал в Петербург. На Забалканском уже знали, что Володя арестован за тягчайшее деяние — покушение на жизнь царя. Семью почтмейстера Наумова в двадцать четыре часа выселили из Царского Села.

Александр Михайлович тяжело переживал, что не сумел вырвать товарища из-под влияния анархистов. Мучительно это признать, но так произошло! Разрыв между ним и Наумовым начался еще в гимназии, а конец наступил, пожалуй, на той, последней встрече…

…Дня через два Александр Михайлович поехал к Ольге. Случайно на Кронверкском проспекте он встретил отца Наумова. Постаревший, плохо одетый, он грузно опирался на самодельную трость.

— Как мы живем? — заговорил он, хотя Александр Михайлович и не спрашивал. — Скверно живем! Продали шубы. Кольца и часы заложили в ломбард, нашли лучшего адвоката. Он ознакомился с делом, вернул аванс. Не надеется вытащить Володю из петли. Приговор царь уже сам вынес, суд — видимость соблюдения законности.

Не осмелился бы Александр Михайлович спросить, как все произошло, но старику самому нужно было высказать душевную боль. Его сын не отступился от давно задуманного и выношенного — убить царя. Он вошел в сговор с одним солдатом из личной охраны его величества, тот согласился, затем струсил и донес.

— Было задумано, но до покушения господь не допустил. Не с бомбой, с тетрадкой стихов взяли Володю, — оправдывал сына старик. — Как же можно за несовершенное, только за намерение казнить!

Посадив измученного, больного старика на извозчика, Александр Михайлович дошел до Съезжинской, но не посмел зайти к Ольге, по настроению догадалась бы, что у него беда, зачем ее расстраивать?

Еще не вынесли приговора Наумову, как новый удар — арестовали Белоцерковца. Причины для ареста словно не было. Он давно отошел от политики. Техника его увела. Все новинки — приборы, аппараты, конечно, в первую очередь поступали на Царскосельскую дорогу. Александр Михайлович не осуждал товарища. У Белоцерковца уж такая натура — все или ничего.

Взглядов Наумова Белоцерковец не разделял. Почему же и его арестовали?

У Софьи были хорошие отношения с известным присяжным поверенным. Через него она узнала, в чем обвиняли Белоцерковца. Он не был связан с Наумовым, но попал под влияние «летучего отряда» эсеров, которые готовили крушение царского поезда. Сведения о его следовании якобы дал Белоцерковец.

В канцелярии его величества не спешили передавать царю прошение бывшего дворцового почтмейстера о помиловании его сына.

Наумова казнили на рассвете.

Смертный приговор был вынесен и Белоцерковцу. Николай II казнь милостиво заменил вечной каторгой.

25

Открытку отец отдал ему вечером, извинился.

— Сослепу не разглядел, кому, сунул с письмами в карман, день присутственный, ну и протаскал.

Ничего секретного, открытка из университета. Но Александру Михайловичу неприятно, что она попала к отцу. Тот очень переживает, что старший сын «вечный студент».

Давно Александр Михайлович не был в университете, пожалуй, с тех пор, как сдал план и конспект задуманной научной работы о селекции растений в условиях севера. Лучше, конечно, пропустить вторник, пойти в деканат в четверг. Будет время подготовиться, хотя бы вчерне изложить, как он продвинулся в своих изысканиях, а на четверг Гусев назначил встречу в «Вилле Родэ».

Александр Михайлович высвободил вторник для университета. Из дома он выбрался рано, неприятный предстоит разговор, не скажешь декану: «Я не оболтус, не бездельник…» Переброска через границу нелегальной литературы, оружия, динамита, изготовление бомб занимали все время без остатка. Третий съезд партии призывает готовиться к свержению самодержавия. А в деканате считают, что он не студент, а только «числится»!

Времени нисколько не остается для себя. На прошлой неделе Александр Михайлович купил билеты в Александрийский театр, но проносил их в кармане: некогда было заехать на Съезжинскую, не приглашать же Ольгу на представление через посыльного.

Из канцелярии Александра Михайловича направили к профессору Смирнову, оказывается, это по его просьбе была послана открытка.

Виктор Иванович не носил усов, бороды, выглядел не старше своего студента, что смутило Александра Михайловича.

— Рад, что быстро откликнулись, — приветливо встретил Виктор Иванович, — ваш брат тяжел на подъем.