Страница 35 из 59
— Стареем, — возразила Ольга. — Правда, не так, как люди обычные, да и помолодеть можем. Некоторые, желая избавиться от человеческих страстей, специально становятся древними старцами.
— Меня искренне радует, что ты не одна из них.
Ольга отмахнулась.
— Признаться, мне попросту все равно. Однако… моя кровь ала и горяча.
— По жилам первого чаровника тоже бежала отнюдь не непонятная жидкость сиреневого окраса, — рассмеялся Горан и тотчас посерьезнел: — Цвет, возможно, и отличен, но состав схож, да и у меня в человеческом обличии кровь красная. Просто вы жили на земле, а мы летали меж звезд. И Повелитель Кощей всегда пребывал вместе с нами, поскольку нет и не может быть темноты черней той, которая окружает тела небесные.
Ольга снова задумалась над его словами, и Горан воспользовался этим: сжал ее пальцы, притянул к губам и лизнул самые кончики. Она удивленно взглянула, но вырываться и не подумала.
Глава 12. Ольга
Праздник начала года (здесь он выпадал на последние дни весны) был в самом разгаре. Столы ломились от яств, большее число которых Ольга не могла распознать, а меньшее лучше бы так и осталось неузнанным. Особенно привлекала взгляд поджаренная нога какого-то сине-зеленного (то ли при жизни существо имело похожий окрас, то ли именно так повлиял на него огонь) чудо-юды, покрытая грубой белой щетиной. У навцев кушанье пользовалось всеобщим вниманием, но заставить себя отведать хотя бы кусочек чаровница не решилась. Запеченный полностью в каком-то серо-малиновом сиропе зверокузнечик тоже не вызывал доверия, а думать, что именно положили в многочисленные похлебки всех известных цветов, пироги и вареники, чьи глазки плавали в киселе, а лапка в отваре — тем более не хотелось. К счастью, местная рыба оказалась вполне обыкновенной, а фрукты, пусть и выглядели необычно, недурны. И, конечно же, хлеб. Ольга в жизни не ела вкуснее.
Горан сидел рядом и откровенно посмеивался. До сегодняшнего пира Ольге приносили блюда весьма заурядные, никаких лягушек и ящериц не предлагали и, похоже, кормили тем, что добывали по ту сторону врат, а может, выращивали для себя и таких же, как они, переселенцы из Яви.
Ольга и хотела, и опасалась видеться с такими. Хотя за стену, огораживающую дворец Горана и несколько богатых теремов по соседству, те заходили, по большей части обитали в различных селениях. Места в Нави всем хватало, насколько Ольга смогла убедиться, всякий сам выбирал где и как быть. Некоторые продолжали жить, как привыкли: держать дом, землю возделывать, скотину выращивать, в лес ходить по грибы-ягоды, а на реку — за рыбой. Кто-то охотой занялся или ремеслом. Были и те, кто уходил, куда глаза глядят, мир поглядеть да чему-нибудь научиться. Горан сказывал: это непростые люди уже, когда родиться в Яви пожелают, то и там стремиться к познанию продолжат, а коли повезет вырасти не в бедняцкой семье, то, должно быть, и изобретут чего да прославятся.
«А другим? — спрашивала Ольга. — Неужто не скучно сиднем на месте сидеть?»
Горан качал головой, говоря:
«Всякое случается. Люди разные, да и жизни у всех свои. В Навь они за осознанием себя приходят, так Род решил. Но и не только за этим, но и за отдыхом. Коли не видел при жизни кто радости в Яви, то он в Нави испытать ее должен, освободиться от воспоминаний тяжких, успокоиться, жить в свое удовольствие, пока не захочет вновь среди людей ходить, плыть по реке жизни, которая не всегда добра и часто переменчива. Или вот если был человек, не тужил, все-то у него ладилось, да пришел срок. Не хотел в Навь уходить, а пришлось. Мало, ему кажется, пожил, и перемен точно не надобно. Такие перехода часто и вовсе не замечают, продолжают жить, как жили и как хотят».
«А как же родные-близкие?» — удивилась Ольга.
«И этот вопрос задает мне мастерица мороки наводить?» — рассмеялся Горан.
Ольга нахмурилась.
«В Нави избранники всегда любят и никогда не предают, дети послушны ровно настолько, насколько этого хотят родители, не случается ни голода, ни бедствий, разве лишь брань ратная меж такими, как я, но и то их не коснется, — продолжал Горан. — Так что ж ты хмуришься, моя чаровница?»
«Страшно, — призналась она. — Не в силах объяснить почему. Искусственное счастье какое-то, ненастоящее».
«Это лишь потому, что ты сама в Навь вошла: живая, как есть, — Горан сердиться и не думал. — Не понять мертвому живого, как и живому мертвого. Но в том и замысел Рода, как я сам понимаю его: в Яви если и зависит что от людей, то мало, но они учатся, стремятся менять мир срединный по своему разумению, Навь же они изменить не в состоянии, зато способны меняться сами, творя для того такую реальность, какую желают сами и какая им же и нужна».
«То есть, если, скажем, сюда ярый богатырь попадет, найдется для него и битва по сердцу, и пир опосля»? — спросила Ольга.
«Так и есть, — подтвердил он. — Не для того Навь, чтобы души, в нее попадающие, жили по чужой указке. У тех, кто на Землю Русскую клыки скалят, умершие либо псалмы поют, словно проклятые, либо в кострах мучаются. Несвободны, что в жизни, что в смерти. А у нас иначе. У нас нет указчиков».
«А как же злодеи? — спросила Ольга. — Те, кто других неволят-мучают, и от того получают высшее наслаждение? С ними особый разговор?»
Горан покачал головой.
«Не случается душ совсем уж прогнивших, — проговорил он. — Коли искры Рода нет, то нет и души, а коли частица Рода имеется, то и душа не столь плоха, даже если при жизни был человек откровенной сволочью. Ну да ему и хуже: мало, что припомнит все свои предыдущие жизни, в которых мог быть и добряком, и героем, все злодейства свои сызнова переживать станет и, уж будь уверена, отнюдь им не радуясь. И не избавится он от воспоминаний до тех пор, пока полностью во всем не раскается, а затем всех, кому зло сделал, не найдет и прощения не вымолит».
«Бывала я в землях, где только и жаждят после смерти на пир попасть», — заметила Ольга.
«Случаются среди людей те, кто прозревать чрез границу миров могут, — кивнул Горан, — да только видя лишь то, к чему у них самих сердце лежит. Коли черно внутри и помыслах, разглядят разве лишь пламя на реке Смородине, потом еще и ужасы разносить станут о гиене огненной».
Возле дворца много деревенек понатыкано было. Только Ольга крепко решила в них не ходить, не бередить ни чужой памяти, ни своей собственной. Очень уж не желала она столкнуться случайно с матерью. Пусть и знала: нет ее ни в Яви, ни в Нави, а опасалась все равно. Дикие мороки, обитающие в тем местах, всякого пришедшего заморочить пытаться горазды.
Внезапно морозцем повеяло, прохладой снежной кожу на виске обдало, спугнув воспоминания. Ольга заморгала, как спросонья, а незнакомец протянул к ее кубку руку — очень бледную, будто бы даже сияющую мерным серебром — и коснулся округлого бока кончиком острого ногтя, словно бы морозным инеем схваченного.
— Совсем ты, братец, о гостье своей не печешься, — сказал незнакомец: высокий и статный, бледный и юный лицом, с очами синими, а власами, как лунь. Путались в них снежинки и сияли звездами. — Вино это всяко прекраснее, если остужено.
По поверхности зелена вина действительно льдинки плавать начали. Ольга хмыкнула, провела по витой ножке — хладом пальцы обожгло.
— Снеж… — тихо, но с затаенным рычанием в голосе (так глыбы в недрах земли ворочаются) произнес Горан.
— Снежен, — бесцеремонный гость сверкнул очами и отвесил ей легкий поклон. — Я подошел лишь познакомиться. Чаровники в наших краях на вес золото.
И исчез раньше, чем Ольга успела ответить. Уходить в глубину собственных мыслей на пиру все же не стоило.
Когда принесли очередную порцию блюд, она не растерялась, привередничать не стала и тем заслужила тихое одобрение не только Горана и его соратников, но и прочих гостей. Этот пир был первым и впервые же ворота отворились настежь, а всякий приближавшийся к ним не вызывал подозрений. Такие уж дни стояли: никто не смел биться всерьез, что шуточных поединков не отменяло. А уж надивиться чудесам, вокруг происходящим, вволю можно было. Кто только ни явился на празднества. Тем паче, стесняться не приходилось: гости и сами пялились на нее во все глаза (а у некоторых их имелось более чем пара). Потом поуспокоились, хотя чаровница рядом с хранителем врат, разумеется, интересовала всех.