Страница 99 из 149
Глава 28
Де ла Марк без спешки вошёл в комнату Джулиана и МакГрегора, как будто в одну из модных лож «Ла Скала».
- Добрый вечер, mon vieux… мой дорогой доктор. Как отрадно, что вы пригласили меня уютно поболтать, как про это писала мисс Остин[76] - он поднял свои чёрные брови и оглянулся. – Я не вижу ни карт, ни бутылки вина. Если кто-нибудь войдёт, нас примут за методистов.
- Я совершенно уверен, что вы быстро переубедите в этом кого угодно, - сказал Джулиан. – Не желаете ли присесть?
Де ла Марк рухнул в кресло напротив Джулиана и МакГрегора. Он бросил взгляд на Брокера, что снова занял пост у двери.
- Скажите мне, - непринуждённо поинтересовался он, - ваш человек следит, чтобы я не сбежал или чтобы Гримани не вошёл?
- Конечно, чтобы Гримани не вошёл, - ответил Джулиан. – Я никогда не считал, что вас следует запирать для того, чтобы разговорить.
- Touché[77], - де ла Марк откинулся на стуле и улыбнулся, - но зачем вы исключили нашего друга комиссарио из этого важного разговора?
- Потому что я дал слово лакеям, что ничего ему не скажу.
- Как удобно! – де ла Марк никогда не улыбался так широко.
- Что вы хотите сказать? – сердито спросил МакГрегор.
Де ла Марк пристально посмотрел на него секунду или две.
- Просто я заметил некоторые трения между мистером Кестрелем и нашим пылким комиссарио, - мягко сказал он.
- Конечно, - ответил Джулиан, - если вы настаиваете, я могу послать за Гримани…
- Вы блефуете, mon vieux, - рассмеялся де ла Марк. – Но так хорошо, что я готов поддаться. Вы хотите допросить меня. Спрашивайте.
Джулиан холодно встретил его взгляд.
- Как вы, вероятно, догадываетесь, лакеи рассказали, как побили вас, отняли ваш альбом и оставили на улице без чувств.
Де ла Марк больше не улыбался. Джулиан видел, как напряглось его лицо и руки. Порой он сомневался, действительно ли тот происходит из такой благородной семьи, как говорит – после Революции вся Европа кишела фальшивыми французскими аристократами. Но теперь его сомнения угасли. Невозможно было ошибиться в том, что за чувства вызывает в де ла Марке напоминание о той стычке – унижение, попранная честь, холодный патрицианский гнев.
Француз ответил, взвешивая каждое слово:
- Конечно, я знал, что лакеи заговорят. Похоже, они дали вам полный отчёт. Что вы хотите узнать от меня?
- Почему вы не сообщили об ограблении в полицию?
- А вы бы сообщили? – де ла Марк по-галльски пожал плечами. – У меня не было свидетелей, и я знал, что маркез Мальвецци защитит своих слуг. Ещё я знал, что он оставит у себя мой альбом настолько, насколько пожелает. Ему очень хотелось его увидеть. Я надеялся, что он вернёт его по своей воле.
- Он бы не смог вернуть её, - заметил Джулиан, - ведь вы вскоре уехали в Турин и оставались там ещё три месяца.
- Уехал, - чёрные глаза де ла Марка стали стальными. – Вряд ли вы можете ожидать, что я бы оставался в Милане, смиренно ожидая, когда он соизволит вернуть то, что принадлежит мне.
- Вы когда-нибудь говорили с ним об альбоме?
- Это бы только разъярило его. Я придерживал язык, рассчитывая, что он просто вернёт его, когда закончит.
- Иными словами, вы проглотили это оскорбление и ничего не сделали, - подвёл итог Джулиан.
- Я сделал это с большей готовностью, чем проглотил бы такое от вас, - мягко ответил де ла Марк, - если вы сейчас назвали меня трусом, mon vieux.
МакГрегор резко выпрямился, но Джулиан успокаивающе удержал его рукой, не отрывая глаз от де ла Марка.
- Это не входило в мои намерения, - спокойно сказал он. – Вы рассказывали кому-нибудь об ограблении?
- А я похож на человека, что готов об этом рассказывать? Как вы любезно указали, это история не совсем делает мне честь.
- Она могла бы заинтересовать полицию, когда стало известно об убийстве маркеза, - указал Джулиан.
- Полиция придаёт ему слишком много значения. Могущественных патрициев не убивают за пару страниц с нотами.
- Даже если эти страницы были украдены слугами этого патриция, которые избили их владельца до потери чувств?
Де ла Марк поглубже устроился в кресле, задумчиво посмотрел в потолок и тронул усы.
- Мне грустно в этом признаваться, mon vieux, но сегодня вечером ваше общество меня не развлекает.
- Я в отчаянии, - глаза Джулиана распахнулись, исподволь пародируя насмешливые манеры де ла Марка.
- А мне кажется, - вмешался МакГрегор, - что человек мог бы прибегнуть к насилию, если бы у него украли записи, что он делал месяцами или годами для своей книги. Лакеи говорили, что вы часто бывали в опере и записывали за певцами фиор… фиор… ту музыку, что они сочиняют прямо на сцене. Вы не смогли бы восстановить всё по памяти. Ваши огромные усилия пропали бы впустую.
- Напротив, - возразил де ла Марк, - я в долгу перед теми лакеями. Они доказали мне, что моя хвалёная книга никогда не будет закончена. Делать заметки и позволять отнять их – это быть Пенелопой, что ткёт днём и распускает сотканное ночь. Мой замысел мог бы развлекать меня долгие годы.
- Чепуха! – сказал МакГрегор. – Рано или поздно вы бы захотели держать в руках готовую книгу и говорить себе: «Вот мой труд и завершён».
- Это звучит ужасно тоскливо, - ответил де ла Марк. – Это подобно смерти. Мне нравится действовать. Меня увлекает процесс, - он дружелюбно посмотрел на Джулиана. – К слову о процессе: что вы собираетесь делать сейчас?
- Я полагаю, вы отрицаете, что убивали Лодовико Мальвецци?
- Отрицаю.
- И вы не владеете никакими сведениями о том, кто мог его убить?
Де ла Марк задумчиво отвёл взгляд и положил подбородок на сплетённые кисти рук.
- Я не могу сказать, что не владею никакими сведениями. Не так давно мне пришла в голову одна идея, а сейчас отличный миг, чтобы поделиться ей.
- Прошу вас, - поощрил Джулиан.
Де ла Марк впился взглядом в глаза Джулиана и спросил с лёгкой улыбкой.
- Вы когда-нибудь слышали о графе д’Обре?
- Это был французский аристократ, - медленно ответил Джулиан, - либерал, слыл немного эксцентричным. Он умер несколько лет назад от изнурительной болезни.
- Всё это верно, - согласился де ла Марк. – Я немного его знал. Мы оба были émigrés[78] в Англии. Граф был на пятнадцать-двадцать лет старше меня, а его чудаковатость была больше, чем об этом говорили. Когда émigrés приехали во Францию после реставрации, многие с радостью вернулись к прошлой жизни и наслаждались своими привилегиями. Но не д’Обре. Он был философом – рассудительным, скептичным и – к ужасу вновь ставшей бурбоновской Франции – нерелигиозным. Он восхищался британскими порядками и даже мог сказать одно-два добрых слова о Бонапарте. Король не доверял ему, другие аристократы подозревали его, священники – проклинали, а собственные крестьяне – не понимали. Полиция была бы рада поймать его на участии в заговоре против правительства, но, насколько я знаю, он в них не участвовал. Он вообще не вмешивался в политику Он от неё очень устал. Если бы я давал ему окончательную оценку, то сказал бы, что никто не был столь циничным в общественных делах и столь добрым в частных.
- Из всего, что я знаю о нём, - сказал Джулиан, - вы описали его очень точно.
Де ла Марк широко улыбнулся.
- От вас это весомый комплимент – вы ведь так проницательны, когда речь идёт о людях.
- Какое отношение этот граф д’Обре имеет к убийству Лодовико Мальвецци? – хотел знать МакГрегор.