Дьявол в музыке (ЛП)

- Но мы ещё ничего не решили, - предупредил Томмазо, бросив на Джулиана тяжёлый, оценивающий взгляд. – Милорд, если мы расскажем, что знаем, вы дадите слово, что не передадите это комиссарио Гримани?

- Я не могу обещать этого, - ответил Джулиан, - но клянусь честью, что не буду говорить Гримани, если этого не потребуется для расследования. И если всё же придётся сделать это, я сделаю всё, чтобы никто не узнал о моих осведомителях, - он улыбнулся. – Ну же, Томмазо, ты понимаешь, что Бруно сам расскажет мне, рано или поздно.

- Это так, - признал Томмазо. – Хорошо, милорд. Вот как это было. Ночью мы были с нашим старым господином в оперной ложе, наливали вино ему и его друзьям, когда он заметил этого француза, что сидел в ложе на четвёртом ярусе и что-то писал. Господин тогда засмеялся и сказал: «Он что, пришёл в оперу писать письма?» А один из его друзей ответил: «Нет, он записывает фиоритуры».

- То есть украшательства, - вставил Бруно. – Части песен, которые певцы вставляют сами, чтобы показать свой голос.

- Милорд это знает, - сказал Томмазо, - он не глупец. Так вот, когда господин услышал про фиоритуры, он распахнул глаза и спросил: «Что, прямо пока они поют?» Его друг сказал: «Да, именно так. Он может записывать музыку на слух, как слова». И господин сказал: «Я должен познакомиться с ним».

Бруно нетерпеливо подхватил повествование:

- Вот он и сказал мне: «Бруно, пойди и попроси его сюда». Я пошёл к французу в ложу. Тот всё ещё что-то писал, а как увидел меня, то перестал и захлопнул свой альбом.

- А этот альбом, – уточнил Джулиан, - как он выглядел?

Бруно наморщил нос, будто вспоминая.

- Довольно большой, - сказал он и показал руками прямоугольник примерно восемь на десять дюймов, - и в красно-коричневой коже[75].

У Джулиана быстрее заколотилось сердце. Кажется, он сейчас узнает что-то важное.

- Простите, что прервал вас. Продолжайте.

- Я сказал месье де ла Марку, что мой господин, его сиятельство маркез Мальвецци, приглашает его в свою ложу. Тот совсем не выказал никакого уважения к такой мести. Кажется, он спросил, чего хочет мой господин. «Хочет познакомиться с вами, - ответил я, - он ждёт вас до окончания оперы». Но про окончание оперы я сам придумал, - сознался Бруно, - хотел, чтобы он понял, что с хозяином шутки плохи.

- И что случилось потом? – спросил Джулиан.

- Он явился, - сказал Бруно. – Не осмелился не прийти. Он неспешно вошёл в ложу в антракте между концом оперы и балетом. Господин сразу пригласил его сесть и выпить вина, познакомил со всеми гостями. Он сказал – то есть, мой господин сказал – что никогда не встречал человека, что умеет узнавать фиоритуры на слух. Он ещё сказал: «Вы, должно быть, поймали в свой альбом самые лучшие выступления – такие, про которые не помнят даже сами певцы». Де ла Марк пожал плечами и покачал головой так скромно, будто он не француз. Тогда господин сказал: «Я буду очень благодарен, если вы одолжите мне ваш альбом на неделю или две, чтобы я мог иметь удовольствие изучить его». И что вы думаете, француз ответил? – Бруно аж зашипел.

- Он отказал, - продолжил Томмазо. – Оскорбил господина перед всеми его друзьями. О, он пытался сделать хорошую мину – говорил, что пишет книгу о пении и не хочет показывать заметки, пока не закончил, - Томмазо стиснул зубы. – С моим господином так не говорят. Это было оскорбительно. Маркез Лодовико это чувствовал. И мы это поняли – мы с Бруно.

Томмазо помолчал и переступил с ноги на ногу, явно подойдя к той части истории, что беспокоила его больше всего. Словоохотливый Бруно воспользовался этим и бросился вперёд сам:

- Маркез был в гневе, когда де ла Марк ушёл из его ложи, и велел нам с Томмазо убираться. Мы ушли. А потом поговорили. И сказали друг другу: «Мы что, спустим этому французу такое оскорбление? Мы ему зададим или никогда больше не наденем ливреи Мальвецци!»

Сказано – сделано, милорд! Мы не видели француза в ложах, так что решили, что он уже уехал из театра. Мы протолкались по лестнице вниз и увидели его на улице. Мы пошли за ним. Район там тихий в этот час. Улицы и кафе пусты, пока идёт балет.

Мы всё приближались к нему. Наконец, Томмазо сказал «Давай!», и мы схватили его, затащили в тёмный переулок у Корсиа-дель-Джиардино, - Бруно подался вперёд и схватил воображаемого де ла Марка. – Мы прижали его к стене, я с одной стороны, Томмазо с другой. Мы сказали: «У тебя есть то, что нужно нашему господину. Отдавай». А он сказал насмешливо так: «Знает ли он, что вы решили отнять у меня это?» Томмазо сказал: «Нет, но будет рад это получить. Будь хорошим мальчиком, тогда он может быть, вернёт альбом».

Француз открыл рот, и я понял, что он хочет позвать на помощь. Тогда я дал ему под дых. Это заставило его помолчать! Мы ударили его ещё пару раз. Нам пришлось, - обиженным тоном закончил Бруно. – Иначе он не сдавался.

А когда мы выбили из него дух, то нашли альбом в кармане плаща и забрали. Мы оставили его в переулке. Он дышал, так что скоро бы пришёл в себя. Мы вернулись в «Ла Скала», как раз вовремя, чтобы проводить господина домой.

- А кто-нибудь видел ваше встречу с месье де ла Марком? – спросил Джулиан.

- Если видел, - ответил Томмазо, - то держался подальше.

В это Джулиан мог поверить. Зеваки не стали бы вставать поперёк дорогу двум молодчикам в ливреях такого влиятельного человека.

- Что вы сделали с альбомом?

- Мы посмотрели его, - сказал Бруно. – Там были только ноты – целые страницы нот. Мы их не понимали. Когда мы вернулись домой, то пришли к маркезу Лодовико и сказали, что француз выронил свою книжку, а мы нашли.

Джулиан изогнул бровь.

- И он поверил вам?

- Я думаю, он понял, что было на самом деле, - признал Томмазо. – Француз же не хотел отдавать альбом, так что вряд ли мог просто выронить. Но мы больше ничего не сказали, а он не спросил. Только поблагодарил нас и сказал, что позаботится об альбоме и взял его.

- А что произошло потом? – спросил Джулиан.

Томмазо пожал плечами.

- Мы никогда больше не видели, ни альбом, ни француза – до сегодняшнего дня. Конечно, мы мало бывали в Милане. Мы поехали на озеро с маркезом Лодовико, когда он нашёл этого Орфео, а потом он погиб, и после этого мы всегда были в пути с маркезом Ринальдо.

- Значит, дело было незадолго до смерти маркеза Лодовико, - задумчиво сказал Джулиан

- Это было в конце осеннего сезона в «Ла Скала», - вспомнил Бруно.

«То есть за месяц до Карнавала, когда появился Орфео», - подумал Джулиан.

- Вы уже говорили об этом с месье де ла Марком?

- Мы бы с удовольствием, милорд! – отозвался Бруно. – Мы бы взяли его за глотку и спросили, как у него хватило дерзости приехать на маркезову виллу, когда маркеза не знает, какая вражда была между ним и её мужем. Но тут столько sbirri рядом, что мы бы не хотели создавать такие неприятности.

- Это очень мудро, - сказал Джулиан. – Не оставите ли пока месье де ла Марка мне?

Бруно и Томмазо переглянулись, и последний кивнул.

- Да, милорд. Мы не тронем француза… пока что.

- Сегодня вечером это будет нетрудно, - сказал Бруно. – Маркез Ринальдо дал нам свободный вечер – такое не часто бывает! – и мы собирались в деревню, - он подмигнул. – Мы оба хотим подступиться к этой Розе, и пусть победит сильнейший!

Брокер улыбнулся так, что Джулиан задумывался, не стал ли уже его камердинер этим «сильнейшим». Но быть может, он просто подумал о том, что мать Розы подумает о замысле лакеев.

Когда оба осведомителя нахлобучили свои треуголки с золотым шитьём, откланялись и ушли, МакГрегор спросил: