Дьявол в музыке (ЛП)

Это было единственное, что могло заставить его забыть, что он Мальвецци. Эти слова показались Джулиану зловещим указанием на какую-то, пока неведомую истину.

Он спросил Эрнесто о последних месяцах жизни Лодовико. Ссорился ли он с кем-нибудь, принимал ли подозрительных гостей, получал ли странные письма, увольнял ли слуг? Эрнесто покачал головой.

- Помню только, что в день смерти он отчитал синьора Орфео за ссору с Тонио – это был слуга маэстро Донати. Я не знаю, в чём было дело – меня там не было. Помню, что Тонио тогда указали на дверь. Но он не мог убить господина – полиция сказала, что в ту ночь он был в «Соловье» и напился мертвецки.

Эрнесто добавил, что маркез всегда был в хороших отношениях со слугами, арендаторами и соседями. Но не с невесткой – Франческе он как раз писал письмо за день или два до смерти. А в последнее утро его жизни произошло кое-что странное – у ворот Кастелло-Мальвецци оставили свёрток в коричневой бумаге, адресованный хозяину. Эрнесто не знал, что было внутри, а после смерти маркеза посылка куда-то пропала.

- Её прислали почтой? – уточнил Джулиан.

- Нет, синьор. На ней не было штампов, просто большими чёрными буквами написано, что это для маркеза Лодовико Мальвецци.

- Ты можешь предположить, когда её принесли?

- Вечером её не было. Кто-то должен был оставить её ночью.

- А кто принёс её маркезу?

- Я, синьор, но я не видел, как он её открывал, - лицо Эрнесто потемнело, - но я знаю, что там было что-то скверное, потому что настроение потом у господина было дурное.

- Что значит «дурное»?

- Он был очень вспыльчив и беспокоился, синьор. А до того был в прекрасном расположении духа! Он был очень счастлив, когда каждый день ездил на виллу послушать, как поёт синьор Орфео. – Эрнесто склонился к Джулиану и доверительно понизил голос. – Но кое-что ещё всегда поднимало ему дух, синьор. Я никому об этом не говорил, потому что господин явно хотел держать это в тайне.

- Что же?

- Он писал музыку, синьор. Иногда я замечал, как он сидит за грудой бумаг, кусает перо и ерошит волосы, будто настоящий композитор. Но когда я подходил, он тут же прятал то, что писал, будто не хотел, чтобы я видел.

- А откуда ты знаешь, что это была музыка?

- Потому что он не прятал заметки, синьор. У господина была привычка писать или рисовать на любом куске бумаги, что окажется под рукой. В нём было столько жизни, он никогда не мог усидеть на месте. Когда мы возвращались с озера, он сразу садился за музыку. Он черкал на всем – газетах, обёртках от покупок, счетах. Как будто это преследовало его. Так что я уверен, что он писал музыку – быть может для того, чтобы на неё пел синьор Орфео.

- У тебя не сохранилось этих заметок?

- Нет, синьор. Я подумал, что хранить их незачем. Господин всегда просто выбрасывал, а я, если находил, делал то же.

Джулиан ненадолго задумался.

- А что стало с его произведениями после смерти? Их не нашлось среди бумаг маркеза?

- Я не знаю, синьор. Бумаги – это было не моё дело.

- Кто их разбирал?

- Я думаю, это граф Карло, синьор. Он был душеприказчиком у моего господина.

Это показалось Джулиану любопытным.

- Я думал, маркез Лодовико и его брат не ладили.

- Они ссорились из-за политики, синьор. Но мой господин доверял графу Карло в денежных и семейных делах. И всегда говорил, что у графа Карло ясный ум, который он обращает к дурным делам.

- Стало быть, они ладили, несмотря на политические разногласия?

- Я бы не сказал «ладили», синьор. Но… вы понимаете, кровь не водица.

Джулиан подумал, что кровь Мальвецци, возможно, похожа на водицу больше чем у иных. Семейные узы не мешали Лодовико тиранить своего сына или отнять детей у Франчески. Если он доверил своему брату и давнему политическому противнику быть своим душеприказчиком, то лишь из упомянутой Эрнесто «гордости» – маркез не верил, что кто-то осмелится навредить ему. А человек, что считает себя неуязвимым, на самом деле очень уязвим.

- Вы играете в таро? – спросил Карло, наливая Джулиану стакан вальтеллинского вина.

- Да. Благодарю вас. – Со стаканом в руках Джулиан подошёл к одному из высоких, узких окон, что пропускали скудные порции света в маленький кабинет со стенами, обшитыми деревянными панелями. Солнца сегодня не было, но даже скупое освещение создавало отблески в красной глубине вина.

Карло поднял свой стакан.

- За ваше здоровье, мистер Кестрель – боюсь, сейчас это не пустые слова. Вы не возражаете, если мы будем говорить по-английски? У меня мало возможностей практиковать его.

- Нисколько. Но не думаю, что вам требуется практика, синьор граф.

Карло поклонился. Он и правда говорил очень бегло, хотя не без акцента.

Джулиан попробовал вино.

- Очень хорошее.

- Рад, что вам нравится. Красное вальтеллинское – лучшее из местных вин. Прошу, садитесь. – Карло пригласил его к паре прямых деревянных стульев, чьи кожаные спинки были усеяны железными заклёпками. – Мой вопрос о таро не был праздным. Карта «Колесо Фортуны» сполна отражает мою жизнь… и, в немало степени, говорит о наших отношениях с Лодовико.

- Я хотел бы послушать об этом.

- Не секрет, что наши взгляды на политику расходились. Он с юности говорил, что я перешёл на сторону черни – потому что я верил в необходимость парламента и научного прогресса. Конечно, пока Миланом правили австрийцы, требовать этого было бесполезно. Но когда пришли французы… О, это были бурные дни, мистер Кестрель! Я понимаю, восхвалять Наполеона в присутствии англичанина – пустая трата времени. Но вы, англичане, уже столетиями избираете представителей в своё правительство и не можете представить, каково было нам вкусить подобное. У нас был сенат и совет, созванные из наших сограждан – чего нельзя сказать о нынешних законодателях – и государственные дела оказались в наших руках. У нас были писаные законы, люди имели права и понимали их. У нас появились школы, общественные сады, расцвели искусство и наука. Если бы не война, что вытягивала наши деньги и убивала молодёжь, мы бы решили, что наступил Золотой век.

- А потом Колесо Фортуны повернулось вниз?

- Именно так. Долгие годы мне казалось, что я выбрал не только правильную, но и победоносную сторону. Я занял высокий пост, женился, завёл семью. Лодовико никак мне не препятствовал. Должен признаться, что ожидал иного.

Джулиан чихнул в носовой платок.

- Чего же?

- Я приобрёл виллу… ту, где его потом убьют. Лодовико хотел заполучить её себе. Ей владела семья Дельборго – наши давние соперники. Лодовико всегда говорил, что та вилла по праву входит в древние феодальные владения Мальвецци, и долгие тяжбы смогли разорить Дельборго. Они обязались продать виллу, но я думаю, что Оттавио Дельборго скорее сжёг бы её, чем позволил попасть в руки Лодовико. Он продал её мне, просто назло моему брату.

Джулиан откинулся на спинку, вытянул ноги и положил лодыжки одну на другую. Увы, ни эта, ни какая-либо другая поза не могли сделать пребывание на таком стуле удобным – он словно был создан ненавистником долгих бесед.

- Мне интереснее не то, почему Дельборго продал виллу вам, а почему вы её купили. Вы не могли не понимать, что это приведёт вашего брата в ярость.

- Наши отношения вряд ли могли стать хуже. Но на деле я не заботился о том, что может чувствовать или желать Лодовико. Я родился на берегах этого озера и вырос здесь. Мои первые воспоминания – это солнце, встающее из-за этих холмов и мои попытки научиться ходить в лодке по его водам. Была ли за городом другая недвижимость, которую я хотел бы купить? Конечно. Но когда я узнал, что эту виллу выставили на продажу, моё сердце было отдано ей.