Дьявол в музыке (ЛП)

Де ла Марк кивнул.

- Мои коллеги сообщили в Турин о вашем успехе и том, на что вам пришлось пойти, чтобы добиться его. Потому что мы, - небрежно добавил он, - предполагали, что это вы убили Лодовико, чтобы вернуть альбом. Я испытывал колоссальное облегчение и лишь жалел, что не могу сам выразить вам восхищение и благодарность. Потом я узнал, что вы штурмом взяли лондонский высший свет и стали самым знаменитым денди со времён Браммела. Я могу лишь сожалеть, что вы тратите такой талант на то, чтобы водить кучку аристократов за нос. С вашей смелостью и умом из вас вышел бы прекрасный революционер!

- Вы очень добры.

- А что вы подумали обо мне, - с любопытством спросил де ла Марк, - когда я появился в вашем расследовании? Вы с самого начала знали, что автор альбома – я?

- Нет. Я подумал об этом, когда услышал, что у вас идеальный слух, и вы умеете записывать мелодию прямо во время её исполнения. Но вы должны понимать – Эней не рассказал мне ничего о том, кто составил альбом, или как он попал к Лодовико. Я мог лишь разыскивать карбонария среди знакомых маркеза. Конечно, когда вы поехали на озеро с нами и постоянно намекали, что знаете об Орфео больше, чем говорите, я вас заподозрил. Но у меня не было доказательств, пока лакеи не рассказали, как отняли альбом и передали своему господину.

- Вы не думали, что это я убил маркеза Лодовико?

- Меня развлекала такая возможность. Я видел, как уязвило вас поведение лакеев. И вы могли боятся, что он узнал о шифре и содержимом альбома слишком много, чтобы оставлять его в живых, даже если бы альбом вернулся к вам. Но когда убили Ринальдо, мои подозрения рассеялись. Я не мог придумать ни одной причины, по которой вы могли расправиться с ним.

- Если вас это утешит, mon vieux, вы озадачивали меня вдвое больше, чем я вас – и это при том, что я с самого начала знал, что вы и есть Орфео. Мы – «Ангелы» – были удивлены, когда вы появились в Милане после новостей об убийстве Лодовико. Почему бы, во имя дьявола и всех его приспешников, вам браться за такое расследование?

Мы не могли оставаться в неведении, ведь вы могли действовать против нас. Я взял на себя смелость приглядывать за вами – именно поэтому я наблюдал за вами и Ла Беатриче через то интересное устройство что вы заметили в опере. Через несколько дней я пришёл к ней в ложу и выспрашивал о вас, а она, к моему удивлению, пригласила поехать на виллу. Конечно, я понимал, что кража альбома может раскрыться. Но я должен был знать, что вы задумали. Кроме того, вы придали мне храбрости. Если вы готовы на такой риск, я тоже не мог отступить.

Конечно, когда я узнал вас получше, я понял, почему вы приехали: вы безумный английский дон Кихот, который не может позволить полиции всё провалить. Куда больше меня поразило то, что меня – меня, а не вас! – заподозрили в том, что я Орфео. Это был искусный фарс. Мольер не смог бы сочинить лучше.

Всё стало не таким забавным, когда появились эти лакеи. Тогда, mon vieux, я понял, что вы – не эксцентричный, а просто сумасшедший. Что заставило вас рассказать Гримани об альбоме и протеже графа д’Обре? Лакеи не хотели проблем с полицией. Они бы придержали языки, прикажи вы им.

- Вы не оставили мне выбора, - ответил Джулиан. – В своём рассказе о протеже графа д’Обре вы очень ясно дали понять, что знаете обо мне, как об Орфео, и можете выдать Гримани в любой миг. Вы прямо мне пригрозили: ни слова об альбоме или я вспомню имя протеже. Но это был обоюдоострый меч – если бы меня изобличили, мне было бы нечего терять, и я бы рассказал Гримани всё, что знаю об «Ангелах». Так что я обернул вашу угрозу против вас. Я рассказал комиссарио всё, что вы рассказали мне – в том числе и о графском протеже.

- Я должен признать, это выбило почву у меня из-под ног. Но для вас это была пиррова победа. Если бы убийство не было раскрыто, Гримани послал бы в Париж за сведениями о д’Обре и узнал бы о молодом англичанине-остряке с чудесным голосом и по имени Джулиан Кестрель. И где бы вы тогда были?

- Там же, где бы я оказался в любом случае, не раскрой я убийство Лодовико вовремя. Гримани дал Лючии всего три дня передышки, прежде чем бы он запустил в неё свои когти. Я не мог этого допустить.

- То есть вы бы выдали себя? Даже рискуя тем, что вас повесят или бросят в Шпильберк?

Джулиан криво улыбнулся, вспомнив прогулку с МакГрегором на виллу Плиниана.

- Должен признать, я был немного не в себе.

- Неужели! – де ла Марк снисходительно покачала головой. – Я бы сказал – были совершенно безумны.

- Неужели в этом мире нет никого, ради кого вы готовы умереть?

- Лишь ради свободы, mon vieux.

Они замолчали. Джулиан опёрся на борт лодки, чувствуя, как мягко она поднимается и опускается, и слушая, как вода тихо толкает её в борта. Звёзды расплывались. Он закрыл глаза и позволил сознанию утихнуть…

Де ла Марк вернул его к бодрствованию.

- Есть ещё кое-что, что я хотел узнать. Почему вы взяли графа Раверси себе в союзники, когда раскрыли убийства?

- Мне нужно было кому-то довериться. Раверси был другом Лодовико и имеет влияние, а также обрадовался бы тому, что убийцей оказался не Орфео, которого упустили из-за секретности, которую напустил сам Раверси. Впрочем, - Джулиан улыбнулся, – это лишь одно объяснение.

- О чём вы?

- Вот второе, которое мне нравится больше. Граф Раверси – один из вас, не так ли? Он приехал к озеру, когда я и Лодовико были там – отчасти, чтобы присмотреть за мной, отчасти – чтобы оценить местные гарнизоны на случай восстания, а именно этим он и занимался, устраивая собрания местных землевладельцев с фон Крауссом. Узнав об убийстве, он помог мне так, как смог – задержал расследование, чтобы дать мне сбежать.

- Я потрясён, - в восхищении сказал де ла Марк, - совершенно потрясён, что вы смогли обвинить такой столп общества в принадлежности к карбонариям!

- Если у меня и были сомнения, - добавил Джулиан, - то вы устранили их, когда сказали, что думали, будто я убил Лодовико, когда возвращал ваш альбом. От кого вам было узнать об убийстве, как не от Раверси?

- Mon vieux, вы великолепны! Нет ли малейшего шанса привлечь вас к нашему делу?

- Мне следовало бы считать, что ваше дело сейчас испытывает большие трудности.

- В Италии – да. Здесь люди слишком много враждуют друг с другом, чтобы действовать сообща. Эта кастрюля закипает, но крышка пока держится надёжно. Революция будет во Франции. У нас есть опыт. Мы знаем, что делать.

- И что будем потом? Новое господство Террора? Новый Бонапарт?

- Меня это не беспокоит. Общество Европы нужно перетряхнуть. Пусть кто-то другой думает, что построить ему на смену. Если революционер будет слишком много думать о последствиях, он станет неспособен действовать. Как сказал ваш поэт, «Так трусами нас делает раздумье»[96].

- Вам не кажется это немного безответственным?

- В вас говорит ваша английская приверженность к порядку. Но порядок – это привилегия искусства. А жизнь должна быть борьбой.

- Я понимаю, - сказал Джулиан. – Это вопрос философский. Я рад, что вы объяснили его мне. Иначе я бы подумал, что вы стали карбонарием из чистой злобы.

Глаза де ла Марка смеялись.

- Но, mon vieux, разве человеку не может нравится его ремесло?

- В этом есть преимущество, - согласился Джулиан. – Но я сейчас усну.

- Спите. Я отвезу нас назад.

- Вы очень добры, - Джулиан закрыл глаза, но тут же их открыл. – Я должен вам три тысячи франков.

- Три тысячи франков..? О, конечно. Мы заключили пари, что вы будете сожалеть, если отыщете Орфео. Я прощаю этот долг. Более того, если это доставит вам удовольствие, я откажусь от ухаживаний за определённой дамой. Хотя это будет досадно – когда вы уедете, я останусь тем, кто ей нужен.