Страница 123 из 149
- Вы оскорбляете меня, - заметил де ла Марк.
- Вы можете потребовать удовлетворения, когда пожелаете.
- Нет, mon vieux, - де ла Марк рассмеялся, - я не хочу убивать вас… не сейчас, по крайней мере, - он вгляделся Кестрелю с лицо. – Я боюсь, это чувство невзаимное. Какая жалость! Но вам стоило быть благодарным мне.
- Стоило бы?
- Конечно! Во-первых, вы услышали из моих уст, что я никогда не был удостоен благосклонности этой дамы. Во-вторых, я не сказал ей ничего о личности Орфео, - де ла Марк улыбнулся. – Вы ведь не хотите, чтобы я сообщил маркезе то, что утаю от вас?
- Вы сказали, что не знаете, кто такой Орфео, - голос маркезы был приглушён; она всё ещё отворачивалась от света.
- Конечно, не знаю, - согласился де ла Марк, - но если бы знал – простите меня, моя дорогая маркеза, но я бы не предал его.
- Спасибо, месье, - сказала она очень тихо. – Мне больше ничего и не нужно.
- А теперь я принесу вам ещё один дар, - объявил де ла Марк. – Я отойду в сторону и позволю вам уладить ваши разногласия, как вам угодно – пощечинами или поцелуями, - он поклонился и пошёл к дверям. – Какая жалость, что между моей и вашей комнатами эта лестница! Иначе бы я непременно стал подслушивать у стены!
Он вышел. Повисшая после этого тишина была столь глубокой, что Джулиан почти слышал, как бьётся его сердце. Он огляделся вокруг и с неестественной отстранённостью подумал, как комната Беатриче похожа на её хозяйку. Её любимый белый цвет был здесь повсюду: изящные занавеси кровати, мраморные столешницы, лепнина на полотке в виде свитков и роз. Лишь стены и кресла были обиты небесно-голубым шёлком. Над каминной полкой висело большое зеркало в золотой оправе.
«Оно здесь очень уместно, - подумал Джулиан. – Какое произведение искусства сравнится с Беатриче?»
Вслух он сказал:
- Вы пригласили меня сюда, чтобы расследовать убийство вашего мужа. Теперь я достаточно ясно понял, что больше вам от меня ничего не нужно. Но продолжая расследование, я не могу не спросить, почему вы предлагали расплатиться собой с де ла Марком с обмен на тайну Орфео?
- Расплатиться собой! – она побледнела. – Как вы смеете?
- Я не смею говорить о том, что вы смели делать?
Она снова смотрела в сторону.
- Очень хорошо. Да. То, что говорите вы – правда.
- Я был с вами слишком терпелив. И вы прекрасно понимаете, почему. Но теперь мне нужен ответ. Почему вы были готовы найти так далеко, чтобы узнать личность Орфео?
- Я предложила Гастону наживку, на которую он клюнул бы.
- Это не ответ на мой вопрос. Почему вы так целеустремлённо пытаетесь найти Орфео, что готовы отдаться мужчине, которого не любите… мужчине, для которого вы станете не более чем призом?
Она подняла тонкие брови.
- Это не слишком личный вопрос для бесстрастного следователя?
Он резко подошёл к Беатриче и взглянул ей в лицо. Она не смогла выдержать этот взгляд. Кестрель сказал тихим, настойчивым голосом:
- Я думаю, вы задолжали мне объяснение. После всего, что было или почти было между нами, я должен знать, почему вы унижаете себя и мучаете меня, пытаясь узнать правду о певце, которого знаете так мало?
Она подняла лицо и встретила его взгляд, не дрогнув.
- Я хочу найти Орфео, потому что хочу уничтожить его.
- Уничтожить его?
- Да.
- Потому что… - он был поражён. – Потому что вы верите, что это он убил вашего мужа?
- Он убил его. Неважно, спустил ли он курок. Это из-за него Лодовико оказался на озере. Если бы он оставался в Милане, убийца не смог бы выследить его и убить.
- Но вы ведь должны понимать…
- Что? Что я веду себя как глупая, безрассудная женщина? Что я нечестна? – она покачала головой. – Вы не понимаете. Вы не можете знать, что я чувствую.
- Так помогите мне понять.
- Если вы считаете, что должны, - она глубоко вдохнула. – Кое-что вы должны знать с самого начала. В своей жизни я любила лишь одного мужчину, и это был Лодовико Мальвецци. Любить своего мужа – не очень модно, скорее признак дурного вкуса. Но я любила его ещё до того, как вышла за него, и задолго до того, как вышла за Филиппа. Когда я была девочкой, он был для меня богом – самым прекрасным, самым сильным, самым мужественным мужчиной, которого я знала. Конечно, когда я стала старше, я увидела его слабости. Он был тщеславен, себялюбив, беспощаден к тем, кто переходил ему дорогу. Но моя любовь уже была так глубока, что её было не искоренить.
Я согласилась на брак с Филиппом. Лодовико был уже женат, а я для него была ребёнком. Но я никогда не забывала его. Даже уехав в Париж, я училась тому, что понравится ему. Я даже пыталась петь, но мне пришлось отказаться от этого. У меня не было таланта.
Я рассказывала вам, что вернулась в Милан после гибели Филиппа, и Лодовико, наконец, влюбился в меня, и мы поженились после смерти Изотты. Я никогда не была так счастлива. Но я не кричала о своих чувствах. Я держала их при себе и скрывала даже от Лодовико. Некоторые сердца открываются, как цветы, а другие – трескаются, как орехи. Моё никогда не было цветком, Джулиано.
Я не лгала, когда говорила, что не возражала против того, что у Лодовико были любовницы. Я знала, что они ничего для него не значат. Он всегда возвращался ко мне. Меня пожирали другие скорби, и с каждым годом всё сильнее.
Лодовико отчаянно хотел больше детей. Ринальдо был ошибкой, уродцем, жалким существом, навязанным ему вместо сына. Он с восторгом говорил о том, какие дети у нас будут – здоровые, красивые и храбрые. Я тоже была рада. Я никогда не беременела от Филиппа, но думала, что это от того, что он так часто уезжал на войну. Но потом я поняла, что не могу дать ребёнка и Лодовико. Каждый месяц я надеялась и молилась, и каждый месяц меня ждало разочарование. Я целые ночи стояла на коленях перед Мадонной. Она не отвечала. Она знала, кто я – гордая, светская женщина, что читала Вольтера и смеялась над Папой, а потом ударилась в религию, как в моду, чтобы вымолить дитя у Бога!
Если бы я родила Лодовико ребёнка, я стала бы для него особенной – не такой, как другие женщины. А пока я оставалась кем-то немногим выше любимой наложницы в гареме. Вся его преданность, все безумная любовь доставалась певцам, - её голос сорвался в рыдания. – По ночам он вылезал из моей постели и подходил к окну, чтобы послушать сладкоголосое цыганское пение на улице.
Но ни одного певца он не любил так, как Орфео. Знаете ли вы, почему он на самом деле прятал его здесь? Не только потому что хотел сделать из него тайну. Потому что, как певец, он был девственником. Во всём Милане – во всей Италии – только Лодовико слышал, как Орфео поёт. Он хотел обладать им сам до того, как отдать миру. Вы знаете, что такое droit de seigneur?
К этому мигу у Джулиана так пересохло во рту, что он едва смог ответить:
- Да.
- Право первой ночи, - кивнула она. – Вот чего хотел Лодовико. Я думаю, он был хотел этого, даже зная, что это будет стоить ему жизни. Можно ли удивляться… - она задохнулась и впилась в Джулиана своими огромными горящими глазами. – Можно ли удивляться, что я ненавижу Орфео? Я хочу вцепится ему в горло и душить, пока не лишу его голоса! Я верю, что смогу сделать это, если окажусь рядом с ним. Но Лодовико не делился им, даже со мной.
Я поехала в Турин, где не говорили о Лодовико и его теноре. Я слышала, что в Пьемонте назревают беспорядки, но чувствовала такое безрассудство, что пренебрегла этим. У меня даже была детская идея, что если со мной что-то случится, Лодовико пожалеет.
Шли недели. Лодовико писал мне радостные письма об успехах Орфео. Я лежала по ночам без сна, моя голова была в огне, я думала, что мой муж счастлив без меня – и ненавидела его, ненавидела Орфео. Потом в Турине началось восстание, и я, в своём отчаянии, сумела им воспользоваться. Вы догадываетесь, как?