Страница 31 из 36
На том и завязло.
Но сейчас мысль о том, чтобы уехать подальше из Тириона показалась ей весьма привлекательной, а других приемлемых вариантов, кроме как вынужденное учительство, ей не виделось. Поэтому запершись в студии и усевшись прямо на пол, она положила на колени альбом и принялась рассматривать свою будущую работу — эскиз, которому предстояло воплотиться в мраморе.
— Надо отправить письмо в Академию, узнать, есть ли у них вообще курсы по ваянию… — сказано-то было решительно, но совершенно наудачу. — И потом почитать валимарские газеты: наверняка где-то требуется учительница… — пробормотала она, поворачивая лист так и сяк.
Внизу тем временем на повышенных тонах разговаривали родители. Но она старалась не прислушиваться, пока на лестнице и затем в коридоре возле ее двери не раздались осторожные шаги.
Под дверь пролез забытый на кухне конверт, затем раздался робкий стук.
— Дружочек, не буду тебя отвлекать, но если ты так хочешь, то я готов показать тебе какие-то основы. Мне удалось убедить маму, что так у тебя быстрее пропадет этот твой запал. Это вовсе не значит, что я одобря…
Нэрданель поднялась, подошла к двери и, распахнув ее, звонко расцеловала отца в обе щеки. И, так ничего и не сказав, закрыла дверь.
Спустя несколько секунд в коридоре снова раздались шаги и ворчание — что-то там про бесконечные выходки, бессовестных учеников и его, Махтанову, бедную голову. Укола совести в ответ на это она не ощутила, была слишком поглощена рисунком.
Странное дело: все три эскиза дались ей с такой же легкостью, с какой писался помещенный за кушетку автопортрет. С ним она покончила на следующий день после того памятного визита принца, а потом долго рассматривала и размышляла. От мастера Ф. она, кстати, подробности тогда утаила: написала, что чудесный подарок вдохновил ее на картину, которая помогла себя осмыслить и вдохновила на продолжение работы; что она поняла, чего хочет — стать самостоятельным, цельным художником и, однажды, признанным мастером.
«И однажды открыть свой зальчик с позолоченной табличкой на входе».
Но в отличие от истории с автопортретом здесь к легкости и увлеченности прибавлялось что-то еще. Не расчет, не поиски правильного вопроса и ответа на него, место которым было подальше от чужих глаз. Нет, тут ее одолевал конкретный яркий образ, и он будто бы сам рвался был воплощенным.
Наверное, то, что первый осознанный шаг на пути к будущему успеху был сделан так уверенно, можно было принять за добрый знак. Она ни разу не останавливалась, не колебалась, не сомневалась в выборе. Твердо ложились штрихи, тени, проступало на бумаге выражение лица и будущая текстура мрамора. Результат ее удовлетворил даже тем, что вызывал неясное желание: то ли отпрянуть, то ли всматриваться дальше.
— То ли еще будет, — сказала альбому Нэрданель, отложила его и потянулась за письмом.
Мастер Ф. предсказуемо начал с извинений.
«Уважаемая ниссэ Нэрданель, мне очень жаль, что я не смог полноценно поговорить с Вами наедине. Вечер прошел таким образом, что это оказалось совершенно невозможно…»
— Ну конечно, — пробормотала Нэрданель. Она со странной отрешенностью заметила, что не очень-то и ждала теперь этого письма, а потому не очень-то переживает о его содержимом.
После извинений шли чопорные заверения в дружбе и всякая прочая признательность, которую можно было не читать, а потом обнаружилось странное:
«Также хочу сообщить Вам, что изменившиеся обстоятельства вынуждают меня оставить мою нынешнюю работу ради других дел. Но я очень благодарен Вам за наше общение и надеюсь, что Вам оно было хотя бы вполовину столь приятно, сколь было приятно мне…»
И так далее. В конце стояла все та же злополучная «Ф» с жирной точкой после нее. Нэрданель перевернула лист и увидела, что это даже не точка, а дырочка. Попрощавшись столь недвусмысленным образом, мастер от облегчения аж проткнул пером бумагу.
Повертев письмо в руках, она через плечо бросила его на подставку мольберта и некоторое время сидела, размышляя. За словами «изменившиеся обстоятельства» ей послышалось нечто вроде звона свадебных колокольчиков и младенческого плача, и она не могла решить, стоит ли на них что-то отвечать. С другой стороны, это было глупо. Мастер был ее другом целый месяц, дал целую кучу дельных советов и рекомендаций, подвиг на посещение Университета и тем самым помог нащупать верный путь. Мало ли, что у него изменилось, может, ему, молодому преподавателю, предложили возглавить кафедру в Рыбтитуте… Это было более приятное объяснение, чем мысли о дурацком синем платье.
Нэрданель поднялась с пола, подошла к столу и вытащила из ящика лист и конверт. Успокоившись, приведя мысли в порядок и подбодрив себя тем, что ее загадочный друг мог добиться каких-то судьбоносных успехов, она написала короткое письмо. Искренне благодарю, желаю всего — и так далее в таком же духе. Уже почти решив запечатать конверт, она вдруг обернулась, посмотрела на альбом на полу и, словно по наитию, сделала приписку:
«Напоследок хочу поделиться тем, что меня посетило странное озарение, и я приняла решение (не удивляйтесь!) заняться скульптурой. Возможно, Вам будет интересно взглянуть на мой первый тройной эскиз. Надеюсь лишь, Вас не испугает выбранная модель.
С наилучшими пожеланиями,
Нэрданель И. Махтаниэн».
Вытащив из альбома лист, она скрутила его в трубочку и засунула в тубус. Само письмо отправила следом и стала озираться в поисках подходящей обертки. В этом тубусе она неоднократно высылала мастеру свои рисунки, когда их было жалко складывать, но недавно использовала остатки рулончика серой оберточной бумаги. Поискав по ящикам, она в итоге не нашла ничего лучше, чем радостно разноцветная упаковка от большой коробки красок, которую получила с полгода назад и которую пожалела выкидывать.
Следующий день она решила посвятить книжному магазину. У Махтано шли занятия, да и в мастерской совсем не было мрамора, поэтому обещанный первый урок был назначен через пять дней, а за это время следовало почитать что-нибудь о ваянии. Вооружившись рекомендациями мастера Лорвэ, Нэрданель вышла из дома и на извозчике доехала до «Книгочея».
Это был самый большой книжный магазин в городе, его ассортимент научной и учебной литературы курировали университетские преподаватели. Если вдруг чего-то найти не удавалось, можно было оставить заявку, и нужную книжку обещали доставить в кратчайший срок, а за небольшую доплату даже на дом.
Нэрданель уже сложила в корзинку пару учебников для студентов художественных специальностей и остановилась возле большого окна у самого выхода. За ним шумел Королевский спуск. В оживленном потоке преобладали спешащие или наоборот расслабленные студенты. Нэрданель особо не глядела на них: взяв с вертушки соблазнительно уцененных книг альбом «100 шедевров зодчества», она листала его в надежде найти что-то любопытное. Любопытного не было. Решив, что одними картинками такую покупку не оправдать, она поставила книгу на место и, не найдя ничего более интересного, взяла другую: очень неновый и потому изрядно потрепанный каталог Музеона за какой-то совершенно дремучий год. Информация в нем была устаревшая, Нэрданель заметила это по спискам скульптур, которые уже давно пополнились, по названиям полотен, которые сменили место — вернулись в дома портретируемых, отправились на затянувшуюся выставку в Валимар. Даже в гобеленах что-то не сходилось. Долистав до страницы с перечнем работ королевы Мириэль, она остановилась — взгляд упал на цифру «37». Еще пару дней назад она бы не обратила внимания, но после вчерашнего визита, когда сделала заметки к каждой работе, хорошо помнила, что остановилась на пункте «36». Заинтересовавшись, она пробежала пальцем по названиям, не очень-то надеясь так сходу понять, что в них изменилось, но к своему удивлению увидела быстро. «Феанаро». Что это значило, было неясно, но, скорее всего, чье-то имя. Портрет? Он вполне мог вернуться обратно к владельцу… С другой стороны вроде как вся эта коллекция в Музеон была передана лично королем…