Страница 3 из 5
11
С Тамарой мы познакомились в магазине Военторга на Невском проспекте.
Я покупал там подворотнички – тридцать штук, по одному на каждый день своей выморочной службы.
Она перебирала кофточки в отделе обычной одежды.
Военторг не мог существовать только за счет погон и блях; там имелись товары для нормальных людей – причем не появляющиеся в «гражданских» магазинах.
В белом длинном платье с мелкими цветочками женщина казалась красивой и даже молодой.
На самом деле – как понял бы я теперь – Тамаре перевалило за сорок, она была лишь чуть моложе моей матери.
Мы понравились друг другу, разговорились, из магазина вышли вместе.
Я был совершенно свободен; она, похоже, тоже.
Мы завернули на Владимирский, спустились в кофейно-закусочный подвальчик от ресторана «Москва».
Как и все подобные заведения Ленинграда, местечко имело неформальное название, в узких кругах именовалось «Сайгоном».
Кофе разочаровал.
Во всех отделах была только «Арабика», о чем оповещали таблички на мельницах.
Этот сорт имел недостаточно плотный, неглубокий вкус.
Я сказал, что у меня дома есть прекрасный «Робуста», который даже в джезве дает лучший вкус, чем «Арабика» из итальянской машины-эспрессо.
Тамара согласилась пройти квартал в обратную сторону, завернуть ко мне на Марата.
Я ни на что не рассчитывал, но чувствовал себя как-то странно.
Впервые в жизни я вел к себе женщину; само сознание факта кружило голову.
Пустая квартира незнакомо звенела, высокие двустворчатые двери обещали впустить в иную реальность.
Насчет качества кофе, который я сварил дрожащими руками, едва не ошпарившись у плиты, было трудно судить.
Выпив по чашке на кухне, мы как-то само собой переместились в комнату, сели около моего письменного стола.
Разговор толкался из стороны в сторону, потом Тамара вдруг прервалась на полуслове и сняла бусы из нескольких разноцветных гроздей – чтобы «они не мешали».
Я не отреагировал, не веря в перспективу.
Видя мое бездействие, она развязала пояс платья, повесила на стул.
Дальше все рванулось так, не мечталось еще полчаса назад.
Платье отправилось вслед за поясом, туда же полетел белый бюстгальтер, потом – красные трусики.
Обнаженная, Тамара красивой уже не казалось.
У нее была усталая желтоватая кожа, костистые колени.
Грудь – изначально небольшая – грустно обвисла.
Когда я припал к невеселому соску, Тамара пояснила, что так стало после кормления дочери, а раньше было лучше.
Но мелочи ничего не стоили.
Женское тело, впервые полученное в распоряжение, было лучшим на свете – не могло быть иным.
Уже опустившись на мою раскрытую кровать, Тамара добавила, что сегодня у нее «еще мажет», но это хорошо, поскольку можно «по-настоящему».
12
Мужчиной я стал четыре раза подряд на протяжении трех часов.
Первый заход занял всего несколько минут.
Поинтересуйся кто-нибудь моими ощущениями, я бы выпалил:
ВЕЧНЫЙ КАЙФ!!!
На самом деле я просто не осмелился бы проговорить впечатления.
Несмотря на домашние установки, я развивался нормально, вовремя научился получать самостоятельное удовольствие от своего тела.
Став виртуозом в занятии, которое веками считалось вредным, от реального контакта с женщиной я ожидал чего-то нереального.
Все оказалось иначе.
Внутри у Тамары было тепло, горячо, влажно и скользко, просторно и дружественно, в целом уютно – но сам с собой я умел добиваться куда более острых наслаждений.
Вероятно, виной служила моя априорная неумелость.
Следовало надеяться, что с опытом придет насыщенность, а сейчас я был разочарован.
Более того, я уже не знал, радоваться случившемуся или досадовать, невольно признавая мамину правоту.
Не давая себе слишком глубоко думать, я поднялся с Тамариного тела – прохладного, не успевшего нагреться – и побежал мыться.
На только что познанную женщину не хотелось смотреть, тянуло убежать подальше и больше никогда ее не видеть.
Санузлы были запрятаны в глухом тупике нашей квартиры.
Газовая колонка ревела уверенно, гоня горячую воду; мыло «Яблоневый цвет» исправно пенилось, смывая с моих чресл следы незадачливого соития.
Вернувшись в свою комнату, я нашел Тамару на постели – в той же позе, в какой оставил.
Не замечая моего состояния, она предложила «полежать еще».
Я согласился, почувствовав некоторую усталость.
13
Под окном у пивного ларька привычно орали алкоголики.
Мир снова стал правильным, прямым при ортонормированном базисе.
Но тело, лежащее рядом, было женским.
Рука, скользнувшая по моему животу и ниже, действовала правильно.
Мой организм через несколько минут отреагировал правильным образом.
Тамара сказала, что хочет «попрыгать на мне» – поднялась, привстала, направила в себя.
При виде ее густо заросшей промежности меня охватил ужас.
Казалось, надо мной раскрылась черная дыра.
Почудилось, что не только мой пенис, но я сам я погружусь туда с головой и никогда не вынырну обратно.
Неверно истолковав мое замешательство, Тамара успокоила, что «может кончить много раз подряд».
Она насадилась на меня быстро и глубоко.
Некрасивые колени смотрели мне в лицо, обмякшая грудь подпрыгивала, нарастающие стоны отражались от потолка и, вероятно, были слышны на лестнице.
Мамина концепция дала трещину – причем не только мамина.
14
В стране, где слово «секс» считалось неприличным, проблемы чувственности были отданы на откуп художественной литературе.
Та базировалась на химерах.
Здесь не мог возникнуть писатель уровня Мопассана.
Ремарка тут тоже не могло быть: он слишком не зависел от общества.
Книги внушали тезис о несимметричности межполовых отношений.
Утверждалось, что мужчина домогается, а женщина поддается.
Об Элен Курагину не вытирал ноги только ленивый.
Идеалами были героини Пушкинско-Тургеневского толка: девушки, каких не существует в природе.
Один Чехов пытался изобразить что-то правдивое – да и тот порицал проявление женского либидо.
Догматический соцреализм продолжил традицию бесполой русской классики.
Лушка Нагульнова позиционировалась почти проституткой.
Школьные учительницы – величественные кошелки, никогда не ведавшие страстей – проповедовали всю эту чушь.
До определенных пор им верили.
15
Один реальный эпизод все перевернул – точнее, поставил на места.
Земля вздрогнула, химеры свалились с карниза, раскололись и обратились в прах.
Женщина, оголтело прыгающая на мне, представляла жизнь, в которой мужчина являлся источником наслаждений.
После второго раза мы оба отправились в душ.
Тамара шлепала впереди, зажавшись рукой – но все равно из нее на пол упало несколько капель.
Являясь виртуозом порицаемого занятия, я знал, что сейчас они беловатые, но когда засохнут, намертво въедятся в пол и их надо будет замыть, пока не вернулись родители.
В узкой ванне мы стояли вместе.
Намылив мне интимные места, Тамара сама принялась их мыть.
Я чувствовал, что процесс доставляет ей большое удовольствие.
Отмывшись дочиста, мы опять пошли пить кофе.
16
Бело-цветастое платье осталось в комнате.
Кухня выходила не на Марата, а в узкий замкнутый двор.
Обнаженная женщина, появившаяся в нашем добропорядочном окне, могла обернуться для меня нехорошими последствиями.
Я дал Тамаре свою рубашку – белую, с «газетным» узором, невероятно модную в конце семидесятых, ныне переведенную в разряд домашних.