Княжна Мстиславская

Зайдя в горницу, царь уселся у окна на лавку и бросил взгляд в окошко. Москва ещё снежная, но тут и там, на солнечных местах видны вытаявшие прогалины. Весна идёт, скоро лето, но все ли доживут до тёплых дней?

Вошёл Щелкалов, поклонился в пояс, оглянулся, плотно прикрыл дверь за собой.

– Садись, – царь хлопнул по лавке. – Да ближе, не укушу.

И он выжидающе уставился на дьяка. Тот сел, засопел носом и посмотрев царю прямо в глаза, тихонько сказал: «Иезуиты согласны на все ваши условия. Только римский примат над церковью и всё. Больше им ничего не надо».

Иван Васильевич откинулся назад, опёрся рукой на подоконник и забрал в ладонь бороду.

– Это всё? – спросил он.

– Нет, – Щелкалов склонился ближе. – Лютый, тот шляхтич, что из Вильно приехал, колдуна нашёл под Москвой, просит на расправу его.

Царь прищурился.

– А ну-ка, давай подробней расскажи, что там иезуиты передают, и какой вдруг колдун на Москве объявился? – оскалился он. – Больно хорошо день начинается. Не подвели меня, чую, мученики севастийские, не зря с утра им молился.

Сидевший за стеной, у просверленной малой дырочки Гаврила от напряжения даже рот приоткрыл, вслушиваясь и боясь упустить хоть слово.

Поезд с казаками выехал на берег Москва-реки. Слева кремлёвские стены; Облезов снял шапку, молится на церковные кресты за каменными зубцами. Не помешает, если вдруг царь увидит. Поговаривают, он частенько смотрит за городом своим.

Справа дома, усадьбы, заборы. Арефий ткнул Егора в бок – чего, дескать, грустишь? Тот отмахнулся, что-то не по себе, мол.

– Царя опасаешься, – кивнул Арефий. – Я тоже подрагиваю, аж спина чешется.

– Батоги чует твоя спина! – захохотали казаки. Снова пошло веселье, да так громко, что Облезов повернулся и погрозил кулаком, дескать, вы не в Диком Поле и не за Камнем гуляете, спокойней надо быть.

Вот и родной дом. Ворота новые, у них таких не было, с резьбой поверху. Крышу перекрыли, и больше ничего не изменилось. Егор протяжно вздохнул, он поневоле поддёрнул на себя повод, конь пошёл тише. Сбоку сунулся Арефий.

– На красавицу московскую загляделся, Сломайнога? – шепнул он. – Хороша девица, да не для нас.

Егор как очнулся, и правда, у ворот стоят две боярыни. Одна постарше, лицо хмурое, видать, хозяйка. Вторая розовощёкая, глядит с любопытством на казаков, глаза широко распахнуты, в них ярко-синее мартовское небо сияет. За боярынями пара мужиков, ворота отворяют, видать, поедут сейчас куда-то.

Сам не понимая почему, сорвал Егор шапку и поклонился синеглазой. Та фыркнула котёнком и за хмурую боярыню спряталась.

– Испугалась красавица глаз твоих колдунских! – захохотал ехавший рядом Яшка Бусый. – Один карий, другой травяной! Как бы не сглазил боярыню.

Криво улыбнувшись, Егор оглянулся на дом, на сани, запряжённые парой гнедых лошадей, выезжающие из ворот.

Да, ворота новые, старых-то нет.

Пятнадцать лет назад, в тот злой Разгуляй, ночью ворвались во двор десятка два опричников. Тесовые ворота прорубили топорами вмиг, снесли засовы и принялись копья, да поленья с чурками в окна метать. Егор, тринадцатилетний паренек, вскочил с постели, и тут стёкла в двойной раме разлетелись, и в комнату влетело копьё с погнутым наконечником. Внизу загремели и заухали.

Сквозь разбитое окно потянуло морозом, но Егор подбежал к нему – глянуть, кто там, что там.

Посреди двора на вороном с серебристой гривой коне гарцевал главный московский чёрт – любимый царский опричник. Приехал мстить за брата, убитого нынче Степаном Парамоновичем на льду Москва-реки. Факела мотаются в руках государевых людей, те кричат, улюлюкают.

Не раздумывая, Егор бросился в двери, вниз, ко входу. Там уже стоял средний брат Калашников – Кирила, в руке сабля, рядом два приказчика с топорами.

– Егор! – обернулся Кирила. – Беги, спасай Алёну с дочкой! Уводи их из дома!

Двери затрещали, в них снаружи били бревном. Егор переступил на месте, напряжённо глядя на брата, ему хотелось схватки.

– Беги! – крикнул Кирила. – Скорее!

Как стриж чёрной молнией носится над рекой, чертя неуловимые глазу зигзаги, так и Егор стремительно проскочил по тёмным переходам и лесенкам дома. В один миг он добежал к опочивальне Алёны Дмитриевны. Та распахнула двери, одетая в шубу соболиную, на голове пуховый платок.

– Накинь на себя одёжу! – быстро сказала овдовевшая сегодня купчиха. – Убежим задним ходом.

Егор вернулся к себе, натянул толстые штаны, чулки вязаные, валенки, шубейку свою, шапку новую из куницы. Замешкался, вспомнил, что Кирила вечером положил ему в сундук ключи от лавки. Откинул крышку сундука, взял их с собой. С гвоздика над сундуком снял гайтан с тяжёлым медным крестом, остался от старшего брата. Тускло-багровый щербатый камешек в ногах Иисуса на кресте вдруг блеснул тревожным отсветом от факелов за окном. Гайтан на шею, крест за пазуху.

Внизу уже слышен рёв – опричники выломали дверь, лязгают сабли, кто-то воет.

На столе в спальне свечка горит, Алёна Дмитриевна копается в своих шкатулках, что-то быстро кладёт в кошель, сверкнули синие и красные огоньки на серьгах, что старший брат прислал. На кровати свёрток с откинутым краешком, глянул Егор, племянница годовалая Мариночка, спит, посапывает.

– Бежим! – Алёна подбежала к кровати, хотела дочку схватить. Да вдруг крики, шум совсем рядом, кто-то упал, вопит. Свет факела заметался по коридорчику. Застыл Егор, только ключи тяжелущие, кованые, в руке сжимает.

Купчиха повернулась, к дверям открытым кинулась. И сразу же назад отлетела, на пол легла с разрубленным лицом.

В левой руке факел, в правой сабля. В спальню зашёл главный московский чёрт, царёв любимчик Бельский Богдан.

– Сдохла, ведьма! – заверещал он. – Брата моего погубила, так и сама сгинь!

Егор от него сбоку стоял; даже не думая ни о чём, размахнулся и со всей силы ключами по опричной морде заехал. Видно, крепко пришлось, силой бог не оделил братьев Калашниковых – рухнул Бельский, только сабля звякнула. Прямо на факел упал, и загасил его.

Алёна Дмитриевна не дышит уже. Схватил Егор племянницу, ключи за пазуху сунул, увидел на полу кошель купчихи, к ключам его отправил, и побежал к заднему входу, к дверям на огород.

Откуда-то выскочил Максим, Алёны Дмитриевны младший брат.

– Где сестра? – крикнул он.

– За мной беги, – негромко прохрипел Егор. – Опричники всех убивают.

Максимке семь лет, совсем маленький, испугался.

– За мной, – снова тихонько сказал Егор. Максимка и побежал, он уже одетый был, видать, сестра успела ему сказать.

По всему дому опричники бегают, нашли Бельского, завыли.

Егор хотел через баню уйти, но там уже кто-то копошился. Смогли они через окно во двор вылезти. Коновод держит вороного с серебряной гривой, сам на дом глядит. Егор племянницу Максимке сунул, сам, как рысь прыгнул, ключами по голове оглоушил опричника.

Вскоре вороной вынесся из разломанных ворот и рысью к лавкам купеческим понёсся. В седле Егор, в одной руке поводья, в другой Маринка, за спиной Максим, вцепился ему в шубу.

Пятнадцать лет прошло. Помотал головой Егор Сломайнога. Огляделся, выдохнул. Казаки, возы, атаман Кольцо впереди. Всё позади и слава богу. Но вспомнил он про Лютого и тяжко вздохнул – нет, ещё не кончились его мучения.

Вот и торговые ряды, каменные лабазы, возле распахнутых дверей прохаживаются приказчики. Смотрят, прищурясь, на богатый поезд.

Егор выглядывает свою лавку. Вот она. Дверь открыта. Кто там сейчас торгует? И снова вспомнил казак ту страшную ночь. Вороной аргамак вынес их к лавке, здесь на коня оскалился и заворчал сторожевой пёс Разгудай, но узнав Егора, успокоился. В лавке было ещё тепло, топленная утром печка не остыла.

Оставив здесь детей, Егор на коне метнулся по ночной Москве. Братнин друг, купец Сажин закусил губу, узнав, что опричники напали на дом Калашниковых. Но помочь не отказался.