Энциклопедия русской пустоты

Кызылджон чуть не рухнул – ГЛАЗ застыл буквально перед ним, на расстоянии испуганной руки: но страшен был не сам по себе гигантский рост ПЕТРА, а этот его ласковый и властный ВЗГЛЯД (такой же Кызылджон видел на портретах Сталина в учебнике).

– ИДИ-КА СЮДА! – с грохотом УЛЫБНУЛСЯ исполин в УСЫ.

И ДЛАНЬ ПОТЯНУЛАСЬ (скрип кожаной перчатки на морозе) – Кызылджон попытался увернуться, но чуть не свалился с крыши – раз! – и его уже СЖАЛ этот огромный КУЛАК и РАССМАТРИВАЮТ эти стальные ГЛАЗА (и как бы шестерёнки носятся в зрачках). Кызылджон оглянулся: под козырьком Репинской академии красовался тот же самый – с циркулем и линейкой – масонский знак.

– ЭХ, ЕЖЛИ Б ВСЕ ТАКИМИ КАМЕНЩИКАМИ БЫЛИ! – Оглушило Кызылджона мощным баритоном. – ТЫ СВОЙ ОРДЕН ВЕРНО ЗАСЛУЖИЛ, КЫЗЫЛДЖОН!

Тут явился ОРДЕН с булавкой, походившей скорее на шпагу. Кызылджон глянул вниз: ЕЖОВАЯ РУКАВИЦА ДЕРЖАЛА его на уровне четвёртого этажа (или пятого?..) – неистово задышав, Кызылджон нагнал пару, ПЕРЧАТКА сделалась скользкой – и он вывалился из КУЛАКА в несметный сугроб (Кызылджон благословил дворника и его работу). Пока ПЁТР ПРЯТАЛ ОРДЕН со шпагой в КАРМАН – Кызылджон съехал по горке и побежал в сторону сфинксов: но те не играли уже в гляделки, ОНИ повернули свои каменные ГОЛОВЫ – и смотрели на Кызылджона с страшным безразличием.

– КУДА ЖЕ ТЫ??

ГОЛОС был настолько сердобольный, что душа в пятки забилась: поскальзываясь на ступеньках, Кызылджон бросился прямо на лёд Невы.

То ли на счастье, то ли на погибель – поднялась хлёсткая вьюга и буран: почти сразу же, Репинская академия исчезла за спиной, но и другой берег исчез тоже. Вжав подбородок в плечи, нащуря глаза, Кызылджон наугад шёл в эту снежную невидаль.

Вила́сь-кружилась вязью вьюга (и бездна зияет со всех сторон) – проваливаясь в снежные барханы по колено, Кызылджон шёл туда, где вроде бы, кажется, должны были быть огни центра. А снега́ летели – лепили прямо по лицу: сбивая дыхание, закручиваясь в белые смерчи.

Неизвестно, сколько он шёл по этой вымораживающей пальцы ног пустыне (белое ничто под ногами, чёрное ничто над головой). И хотя Кызылджон непрестанно благодарил Аллаха за то, что оторвался от ПЕТРА, – хотелось куда-нибудь уже прийти. Вдруг – в этой снежной черноте, где-то на периферии зрения – выросли две полуголые ФИГУРЫ с странно загнутыми ПОСОХАМИ: один – с зеленым ЛИЦОМ и модной дагестанской БОРОДОЙ, другой – с ГОЛОВОЙ чёрной собаки и оскаленными КРОКОДИЛАМИ подле ног. Издали, неподвижно, гигантские – ОНИ наблюдали и ждали равнодушно. Выпуча на НИХ глаза – Кызылджон побежал в противоположную сторону.

Споткнулся, рухнулся в сугроб – лицо обожгло, освежило, бр-р-р! – поднялся и увидел, что вьюга смилостивилась. Присыпанный рукавом метелей, мост прореза́лся синими огнями, и в резком фонаре – мраморный островок причала в этой снежной пустоте. Скользя по раскатанному детьми катку, Кызылджон, радостно добежал до лестницы и вышел на Дворцовую.

Бирюзовый Зимний, многооконное оцепление, сытые колонны, пышный обелиск – всё спало мёртвым и безлюдным сном; да Кызылджон и сам в такую холодрыгу никуда бы не попёрся! (Окостенелая зима, дурнотно-фиолетовое небо.) Не до конца понимая зачем он удаляется от своей каморки с Кораном и советскими комедиями, Кызылджон шёл к великаньей АРКЕ с квадригою, всё глубже погружаясь в пустой, заиндевело-безразличный Петропольский чертёж.

От самодержавного штыка адмиралтейства до привокзального обелиска – по Невскому без устали бежали фонари. Несмотря на всю эту стольну, великоможну красоту, Кызылджон всегда чувствовал себя как-то неуютно среди этих непомерно высоких окон, поднятых из зыби бирюзовых статуй, нечеловеческих колонн из титанической кости: парадно, триумфально, великолепно!.. – да только нет здесь задушевности кривых, горбатящихся улочек Хивы… Лишь тайная машина, коя заводит сей механизм часовный, пуская циркулировать всех алчущих устерсы бизнесменов, всех верноподданных студентов и бунтливых, доставщиков еды многоусердных, бродячих музыкантов со «Сплином» в кармане и матерей – отважных выгульщиц колясок. И даже пьяницы и городские сумасшедшие блюдут категорически прописанный свой график.

Но вместо шлындающих весёлых загуляк, автомашин, окатывающих привычной снежной кашей или пустынно-безмятежной перспективы (на худой конец) – наступая несметными НОГАМИ, по проспекту ХОДИЛИ ОНИ. Одни в МУНДИРАХ, другие в ДОСПЕХАХ, третьи СИНИЕ, ЖЁЛТЫЕ, КРАСНЫЕ, четвёртые – с голой ГРУДЬЮ ХОДИЛИ, нимало климатом НЕ СМУЩАЯСЬ (снежинки им – тьфу). Со всех сторон – НОГИ ВЗМЫВАЛИ вверх и вниз, резко и метко ОБРУШАЯСЬ на асфальт (но как-то ж не задевая фонарей). Держась подальше от иерархических сих НОГ, вжимаясь в стенку, Кызылджон вдруг разглядел: те великоэтажные фасады, театры и дворцы, его столь угнетавшие, – для НИХ были невысокие домишки.

– ЭТО КТО ТУТ У НАС ТАКОЙ ХОГ’ОШЕНЬКИЙ? – ОДИН из прогуливавшихся ЗАМЕТИЛ вдруг Кызылджона и НАКЛОНИЛСЯ. – УГНЕТЁННЫЙ Г’АБОЧИЙ? СЕЙЧАС ТЕБЯ МЫ НАГГ’АДИМ!

В приблизившейся ЛЫСОЙ ГОЛОВЕ с бородкой Кызылджон с ужасом узнал ЛЕНИНА и выбежал на проезжую часть – лавируя меж колоссальных САНДАЛИЙ каких-то ПТИЦЕГОЛОВЫХ, он бежал.

Хвала милостивому Аллаху! – так и не растоптанный, Кызылджон оказался на другой стороне, нырнул в Думскую и рухнул на колени, готовый выблевать лёгкие. Рядом – в таком же положении, но уже выблёвывающий, – скрючился какой-то парень.

– Нормальный человек!! – возопил Кызылджон и хотел было обнять его, но вовремя себя остановил (обычаи севера весьма угрюмы).

– Ну. Сейчас, скорее, свинья. – Парень сплюнул и умыл снегом лицо. Держась за ржавый козырёк, он кое-как поднялся. – Знал же, какой сегодня день – а всё равно нажрался…

Он разогнулся: в хвостике и кепке троцкиста Кызылджон узнал Первого студента, приходившего курить с ним возле сфинксов.

– А. Сторож. Помню-помню, – проговорил студент. – Тебя уже наградили?

– Наградили за что?

– Пошли, ещё успеваем. – Парень хлопнул его по плечу и подхватил початую бутыль вина. – По официалке я у них Мадай, а так меня Лёня зовут.

– Кызылджон. Очень приятно.

Думская ползла своими мёртвыми барами, вылинялыми стенами, грустными трещинами, граффити, заколоченными окнами (лишь снег на всё накинул хоть немного приличия). Эти постылые задворки были какой-то подсобкой для мигрантов, обслуживающих надутлый електричеством проспект.

Отпинывая прилипшую газету, они обогнули один жёлтый дом, другой жёлтый дом – и по отсыревшей набережной направились мимо университетской дуги: а там – вдалеке – ЛЕНИН ХОХОТАЛ на углу с каким-то ПТИЦЕГОЛОВЫМ

Кызылджон стал на месте:

– Я не пойду назад к этим большим.

Лёня удивлённо обернулся:

– Тебя, что ли, совсем не посвящали?

– Н-нет.

– Ох… Ты вообще в каком градусе? Короче – Пётр I, будучи в Англии, вступил в масонский орден: потом он вернулся и построил город согласно чертежу… Да пошли уже, опоздаем!

– Откуда ты знаешь про всё это? – Кызылджон ввязался за ним (неохотно).

– Я ж в Репинской академии учусь – у нас там все масоны. Сюда!

Сбоку, они подошли к, кажется, Казанскому собору (Кызылджона прожгло – на нём он точно видел этот глаз с лучами), но к колоннам не пошли – нет: в задней пристройке, на стене где висела икона с Богородицей (благочестивой Марйам) Лёня нащупал что-то – Богородица подмигнула и откинулась дверкой. Ловко ставя ноги в какие-то невидимые выемки, Лёня залез, – а Кызылджон следом (не забыв прикрыть дверку за собой).

Чернота. Совершенная. Как с повязкой на глазах, Кызылджон взывал к Аллаху, вопрошая: ну где же? где он повернул не туда? Жаркий, коптящий – перед лицом взмахнул факел: в облизнувшемся свете Кызылджон рассмотрел лицо Лёни и шкаф, уставленный обувью (кроссовки, берцы, тапочки) – и чёрное лоно лестницы, уползающей в бездну. Переобувшись в сланцы, Лёня кивнул Кызылджону – тот поступил так же (тапки оказались лучше, чем убитые стройкой кроссовки) и последовал за огнём.