Страница 13 из 17
ОПОСЛЕ ДЕЛА СМУТЫ ПОСЛАША ЗМИИ РОМАНОВОХ ВОЛОДЕТЬ, ДАБЫ ПОРЯДОК ИСПРАВИТИ, ЗАПНУТЬ САМОЧИНИЕ, ПОВЫГНАТИ НАРОД ИЗ ЛЕСОВ И ПОКРЫВАШЕ ОБИЛЬНЫЯ ЗЕМЛИ РУССКИЯ ПУТЬ-ДОРОГАМИ, ВОЕЖЕ ОБДЕРЖАТЬ ХАОС ПРИРОДНОЙ, В КОЕМ И НЫНЕ ЕСТЬ МЕСТОВ СОКРЫТИСЯ ОТ ВРЕМЯНИ ЗЛЫЯ. ВПРЕДЬ СЛЕД ЗИЖДИТИ ПРОИЗВОДСТВА ФАБРИЧНУ, ПОСЛЕДИ́ ЗАТЕМ РЕВОЛЮЦУ ВОЕЖЕ ПОСПЕШНАГО ПРИРУЧЕНИЯ ДИКАГО ЛЮДА В СОЦУУМ, ЗАТЕМЖЕ СЛЕДОВАТИ ВО ЛЕТО ПОСТ-СВЕДЕНЬЯ И ПАКИ ВОРОЩЕНИЕ В ЯИЧНУ СКОРЛУПУ ОДНАКОЖ БЕЗ КУРИЦЫ. С ТОЮ Ж ЦЕЛИЮ ПРОБАВЛЯЕТСЯ И ЦЕРКОВНА РЕФОРМА К ПРИДЕВАТИЮ С РИМОМ – ЕЛИКО-ЕЛИКО СЕ БЯШЕ.
ВЕЩИ ПОСЛЕДОВАТИ ВО ПЛАНУ, ДА ПРЕБУДЕТ СИЕ. АМИНЬ.
ПОСПЕШНИК ТРЕТЯГО СПУДА
ВОЛЯ, РАВНЕНЬЕ, БРАТСТВО
ПАТРИАРХ НИКОН
1666 ГОД
Дочитав шершавые страницы, растоптанный каким-то непобедимым сапогом, Вовка мало что понимал, но чувствовал, несомненно, неоспоримо – его обманули. И эта жёлтая весна, и этот лопнувший закат, и этот пластиковый Кремль, и Великая отечественная, и Пётр I, и Кутузов, и всё-всё-всё, что было интересного и крутого в русской истории – такая же точно обманка. Да и сам Вовка, получается…
– Нет! Нет! Не хочу!! – закричал он во весь голос.
Обманутый со всех сторон, Вовка смахнул несправедливые слёзы и полез в ранец за резинкой. Он сидел и стирал минут тридцать, час: Кремль успели закрыть, всю округу пожрала тьма – пришлось доставать телефон и светить трясущимся фонариком. Когда он стёр резинку до последнего клочка, ночной ветер пустоты радостно подхватил его, – а Вовка взял ручку, высморкался хорошенько и стал выводить неторопливо:
В начале были скифы,
И скифы любили дунуть,
И дунули скифы крепко –
И придумали скифы Русь…
ПЁТР ГУЛЯЕТ
Петрополис, ночь – одическое зрелище: всё тихнет, лишь фонари одни сиянны. Абмаршем шествующая знать, бездомные, сбирающие вздор, – людские волны откатились в пригоро́ды, являя пусту твердь и зыбь проспекта: порфироносные фасады, всевожделенные витрины, зиянье мостовых, брега, дворцы, сады, каналы – лёд наг, а снег убийствен, но воззри – блаженныя памяти Петра, град сапогом стал варварской Неве на глотку, перечертя хао́с логарифмической линейкой, торжествуя: и оные дворцы, сады, каналы – воссияли, восплескали, сквозь тленно проминувши годы вознося триумф рассудка Императорска Величества Царя.
Кызылджон Нурсултанович взирал на ночной Питер с кайфом, – но, о, Аллах! Этот ветер под воротник! Этот снег, липнущий на перчатки!.. Ну зачем, зачем он бросил солнце Средней Азии и ринулся в этот снежный кошмар, к этим болезненно-симметричным пышным фасадам, оставшимся от какой-то туманной, древней, неведомой цивилизации?..
Кызылджон был узбекский вольный каменщик – или дворник – или доставщик еды: как придётся. Восхождение по табели о рангах он начал со стройки на Парнасе, но тут явилась проверка, регистрация оказалась липовая – и прощай сорок тысяч, посылаемые семье, прощай койка в узбекской гостишке, где так уютно можно посидеть на лестнице, выпить ширчаю с молоком и позвонить родным.
Одинок, неприкаян – пленник мигрантския неволи – Кызылджон ходил по этим перспективным, – но не для него – улицам и протягивал всем свои рабочие руки: только не было в них нужды. О, Аллах, почему он не родился кыргызом? Те-то сразу устроят – достаточно найти своих (да в этой их Москве и потеплее будет).
Бесновато мечется снег: переулки, стелы, дворцы, усыпальницы – вынырнут – скроются. Красный лицом, Кызылджон иногда замечал на домах, на усадьбах, соборах (Казанский, Исакий?) – один и тот же знак: циркуль, линейка и какой-то слишком уж любопытный глаз…
Он как-то спросил таджика с коробкой доставки за спиной (брали шаверму у вокзала и разговорились: у обоих родня в Андижане) – знает ли он что-нибудь об этом глазе.
– Хо-о! Мны адын рассхазывал пра масоноф.
– И что масоны?
– Дома стройют, баллльщая стройкха у них: пхирамид прогрэссса стройют, разумны щтёбы всё.
– А много получают там?
– А ето ни зняю… Зняю, что тот, на кхого пхащут вси, – Великхи Прараб у них завёца… Лядно, брат, опхаздывай я. Салям алейкум!
– Алейкум ас-салам!
Уставясь в асфальт (метёт и метёт), Кызылджон шёл по снегопаду и думал про эту сияющую – в лучах – пирамиду: на такой стройке, поди, и на квартиру заработать можно…
Ночевать он отправился (который раз) в круглосуточный KFC у пышно-синего Измайловского собора (и купол в звёздах ночных). Только он собрался прикорнуть на газете, как вдруг увидел объявление:
Требуется ночной сторож в Репинскую академию художеств
Университетская набережная 17
Вознеся молитву Всевышнему, он тут же отправился через мозглые каналы, беззубый ноябрь и разведённые мосты прямо на Васильевский. Пришёл до рассвета – и ещё часа два ждал. К сфинксам сходил: лежат, упёрлись друг другу в глаза, а за ними – бесстрастный лёд Невы, фиолетовая ночь, гирлянда берега иного… Кызылджон заглянул в инопланетные их лица и тихонечко сел на мраморной скамье. Традиционная поза на корточках – в России обычно ставящая вровень с прохожими ботинками (где-то рядом с плевком на асфальте), – незапно восхитила его на ступень невесходну, с неохватными етими сфинксами великосердно – причаща Кызылджона воздреманною некою тайной, кою трое и в тишине наблюдали они…
А на работу его взяли в тот же день.
Исполнял обязанности Кызылджон честно, с усердием: совершал все обходы, следил за порядком, исправно всё записывал в формуляр; спал он там же, в каморке, полученные деньги слал домой, на досуге смотрел советские комедии и читал Коран. Но всего больше любил он после смены, морозным синим утром – до зари – выйти и отереть с морды сфинксов снежную маску, достать саквояж с кальянчиком (купил с первой зарплаты) и в белой тишине воскурить, слушая метлу дворника, сметающего время…
Раз в два или три дня, он встречал Первого студента – всегда в перегаре, шатающегося походкой, с бородкой и хвостиком – в кепке троцкиста: он приходил до открытия училища и курил, стоя возле сфинксов.
– Архитекторы – самая неблагодарная профессия на свете! – бросил этот студент Кызылджону, куря сигарету столбиком кверху.
– Наверное, – сказал Кызылджон и улыбнулся с азиатским смирением. – Все профессии…
– Ты вообще видел эти проспекты? – резко перебил студент. – Вот мы ходим по ним, – а они из головы взяты. Буквально – мы ходим по мозгам архитекторов!..
– Хм… А в Питере мы, получается, ходим по мозгам Петра I?
Студент даже улыбнулся:
– Именно! Питер – это его усыпальница!
С бессонно-красными глазами, он кивнул на сфинксов – столбик сигареты упал. Бросив бычок, он закурил нервную следующую, молча пожал руку и потопал восвояси. Кызылджон заметил, что, пожимая руку, студент как-то дважды нажал большим пальцем: он хотел было спросить, но… посмотрел на сфинксов, позевал, потоптался. Отправился спать.
Кроме предрассветных этих прогулок Кызылджону ничего и не было нужно (в такие моменты он чувствовал себя дома даже больше, чем в монотонных созвонах), но одной метелистой ночью – ему ударила вдруг идея: посмотреть на Питер с высоты.
Через чердак (оккупированный голубями) он выбрался на гремящую, прогибающуюся жесть: держась за поручень – чуть не улетая вместе с сугробом, – он съехал к кирпичной трубе (чем эти северные люди так провинились перед Аллахом?) – и засмотрел во все глаза: Петрополис раскинулся театральной декорацией на дальней стороне: с высокородными дворцами, с штангенциркулем всевластным – длина, ширина, высота; а крыши гильотиной срезаны – дабы не разнствовали – лишь шпили возвышаются да купола… Держась покрепче за кирпич, Кызылджон, сквозь буйный снег и ветр, смотрел на електрическую сказку: казалось, там даже и не люди, а призраки плывучие, с своим особенным, таинственным укладом… В восторге, потихоньку, вдыхал он носом трескучий этот воздух, как вдруг – ростом по крышу, в несметном КАМЗОЛЕ зелёного цвета, ТРЕУГОЛКЕ не менее чем яхта и УСАХ размером с человека – ПОКАЗАЛСЯ ПЁТР I.