Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 38 из 46

По ту сторону Кибаша наступила пора смены караула. Аскеры-сменщики гуськом подошли к аскерам-часовым, раздался нестройный горловой крик, который, как это ни странно, означал обычную воинскую формулу, что-то вроде нашего «Пост сдал, пост принял».

Мне захотелось в странном для нашего уха вскрике разобрать хоть какие-то членораздельные звуки. Но уставной вопль повторился и, честное слово, он, по-моему, мог означать что угодно, только не строгую формулу: «Сдал, принял!» Слушая чужую речь, стоя на последнем метре нашей земли, я вдруг вспомнила любимые стихи детства:

О, убийца героев, Яр-Султан-Озим-Джан!

Больше ты не вернешься в каменный наш Бадахшан.

Больше не переплывешь ты бурной речной воды,

Где, опершись на ружья, стояли я и ты.

Больше уже не прорвутся зарослями арчи,

Подпрыгивая на седлах, черные басмачи.

Не правда ли, настоящие пограничные стихи? Я услышала их впервые, когда не умела еще читать. И вот помню с тех пор, хотя так и не могла отыскать ни в одной хрестоматии. Где они были напечатаны? Кто их автор? Не знаю.

ПОД СЕВЕРНЫМИ НЕБЕСАМИ

НАЧАЛО СТРАНСТВИЯ

Рассвет недалеко от Мурманска начался с того, что в вагонном окне большой ломоть ущербного месяца, цепляясь за низкие горы, опускался к горизонту.

Вокруг все было неправдоподобно и прекрасно. В бледнеющей темноте явственно проступали снега; голубой свет наполнял воздух. Потом стало белеть (снега оставались голубыми), но ни одного розового пятна так и не появилось. Разве только на слюдяном припае Кольского залива, узкого и длинного, как река, заиграл робкий сиреневый отсвет; в припае, «береговом зубе» по-местному, блестели лунки, как разбросанные зеркала по снегу.

Над Мурманском носился ветер, и каждую четверть часа менялась погода. То начинала крутить свирепая вьюга с мелкими сухими снежинками, то небо прояснялось и светило солнце, долгожданное здесь и поэтому, казалось, особенно ослепительное!

Местные жители охотно вспоминают, как кто в этом году увидел его впервые. («Мы шли, и вдруг дочка как закричит: «Папа, солнце!» — «А я еще раньше увидел, в Заполярном. Поехал на день в командировку, а оно там и вынырни!» — «Природа, — сказал не по летам рассудительно мой попутчик, комсомольский работник областного масштаба, — привлекает внимание тогда, когда срывает какое-нибудь мероприятие, например на стадионе. А летом мы и в двенадцать ночи футбол назначаем!»)

Мурманск — большой город, в нем больше четверти миллиона населения, но если смотреть сбоку, кажется, что он состоит всего из нескольких улиц, остальные расположены по террасам, за горами. До войны, как рассказывал местный старожил и летописец Евгений Александрович Двинин, город был сплошь деревянным. Сейчас он каменный, многоэтажный и — что очень любопытно и приятно для глаза — дома разноцветные. Часто бывает даже так: фасад первого этажа, скажем, шоколадного цвета, а начиная со второго — светлее, кофе с молоком. Или одна стена розовая, другая зеленая. Улицы в Мурманске прямые, по-современному широкие. В порту на рейде множество кораблей, наших и иностранных. Трудовой дым топок висит над Кольским заливом. Особенно хорош город на закате. Цепляясь за снеговые сопки, плывут красные облака, а сам город погружен уже в легкие северные сумерки. Они не такие, как в средней полосе. Я еще не совсем улавливаю, в чем различие, но ощущаю его. Здесь сумерки, пожалуй, прозрачнее, невесомей, словно сквозь них проглядывает уже, как сквозь туманное стекло, светлая незакатная ночь полярного лета.

Но Мурманск — это только начало путешествия. В тот же вечер дорога увела меня в Никель — город полярных рудокопов. И глубокой ночью транзитом — на самую норвежскую границу.

НОЧНЫЕ ИСТОРИИ

Пограничные рассказы отличаются от охотничьих тем, что, несмотря на свою необычайность, абсолютно правдивы.

Голоса за тонкой стеной, крякая и чертыхаясь от холода («…стены промерзли, матрац, как лед!»), обсуждали перед сном какие-то местные дела. Самый осуждающий и уничтожительный эпитет был «теплый», причем он употреблялся в прямом смысле. Некий Иванов (или Петров) ищет теплого места, то есть климата потеплее.

— А я в Заполярье десять лет, я тепла не ищу!

— Эх, а вот был я в отряде (называет номер), там печи топить умеют!

— Очковтиратели они: приехал Парфенов из Управления, так они ему печку докрасна накалили и шелковое одеяло откуда-то приволокли. Он теперь вернется в Москву и будет ахать: вот это отряд!

— Нет, полковник Парфенов — мужик умный, его одеялом не купишь.

За стеной раздался жалобный вопль: кто-то босой ногой коснулся пола.

— Здесь же на коньках кататься надо, а не ходить.

Для ободрения перешли к страшным воспоминаниям.

— Вот служил я на заставе: ледяное болото хлюпает круглый год. Идем в наряд — по колено в воде.

— А мы в выходной день, очень жаркий, отправились как-то на лодке ловить рыбу в Баренцевом море. Километров за пятьдесят от берега расположились на островке. Клев шел хорошо, решили заночевать, чтобы зорьку прихватить. А ночью ветер внезапно переменился, задул северян, и все обледенело: море покрылось льдинами. Лодку затерло — и в щепки. Да она и была бы нам уже бесполезна. Положение стало отчаянным. По льду пятьдесят километров не пройдешь, тем более он не крепок. Одежды теплой с собой нет. Наверняка погибли бы на этом чертовом острове, если б не разыскал нас вертолет.

— А я нес службу восемь лет на Черном море. Налетел на нас шторм — двенадцать баллов! Тросы полопались, как струны. Команда с нашего корабля сошла на берег и ухватилась за двенадцатидюймовые: они одни уцелели. И так трое суток держали свой корабль, чтобы не унесло.

— Сейчас хоть погода стоит тихая. А бывают действительно бураны, что на ногах не устоишь. Кому бы рассказать на вашем Черном море: полярная ночь и буран. Сочетание! Был такой случай: у одного парня жена родила сына. Ну, он на радостях раздавил один-одинешенек поллитровку и так воодушевился, что собрал передачку и пошел в родильный дом семейство проведать. А мела метель, да не простая, а полярная. Он шел, шел и вместо родильного дома попал на границу. Вот тебе и поздравил жену!

Потом они заговорили о том, что в сущности неосязаемая и невидимая линия границы, как ножом, разрезает иногда человеческие судьбы. Кто-то с чужих слов передал такой рассказ: бежал из заключения бандит. Десять дней шел к границе голодный, почти умирающий. Он знал: если хоть на шаг переступить пограничный столб — он уже вне досягаемости советских законов. И рвался к этому из последних сил. Наконец добрался до столба, рукой пощупал для верности и свалился обессиленный, впав не то в сон, не то в обморок. Тут его и взяли наши пограничники. Это была учебная пограничная полоса, метрах в двухстах от настоящей!

БИОГРАФИЯ ПОГРАНИЧНИКА

Утром мы сидели в штабе отряда и выбирали по карте мой маршрут. Названия были русские, норвежские и финские — вперемежку, например Трифонов ручей и рядом же Трифонон-Вара. Или Микулан-Вара, что явно указывало на некоего русского следопыта Николая. Уже с одиннадцатого века в договорах русских князей с норвежцами упоминаются эти земли. Мурманские поморы ходили на промысел к Груманту (Шпицбергену), зимовали там задолго до норвежцев. Это, как в документе, припечатано народной памятью в песне:

Ты, Грумант-батюшко, страшен,

Весь горами овышен,