Пограничные характеры

Я повздыхала: весной мне здесь не бывать. Скорее всего весной я буду у Белого моря, и там с берега станет тянуть свежеспиленным лесом, подтаявшим льдом.

— Чем же пахнет Батуми? — спросила я.

— Нефтью. Порт большой, облака низкие. А Новороссийск — цементом. Одесса — степными травами. Крымские порты — табаком, кипарисами, камнем.

Потом он нагнулся к переговорной трубке и сказал:

— Прибавить ход.

Нажал кнопку, прозвенел звоночек, вспыхнули два глазка на пульте: красный и зеленый. Катер загремел, зафыркал еще ретивее. С боков у него словно сухой снег рассыпается. Позади торная дорога, будто только что прошли и тракторы-пахари, и асфальтовый каток.

— Романтика! — бросил мне насмешливо матрос с бачками, в капюшоне-капоре защитного цвета.

А я смотрю, смотрю…

Вот птица нырок идет по воде, как посуху. Вот рыбацкий буй: ловят здесь метровых черноморских акул — промысел новый. Мясо их несъедобное, но зато шкура — отличный шлифовальный материал для оптических стекол. Раньше эту шкурку ввозили, теперь своя… Горная цепь, словно поезд в туннель, ныряет одним концом в туман.

— Вон те горы, побледнев, видите? Это уже Турция.

Смотрю. Значит, Турция. «Не нужен мне берег турецкий!..»

Опять звенит звоночек, мигают зеленый и красный сигналы — катер разворачивается. На границе спокойно. Мы идем обратным курсом на самой большой скорости.

…Все туманы сошлись над Батуми! Висят, не шелохнутся. На море штиль, и на небе штиль. Странно подумать, что Язон, который подплывал к этим берегам за три тысячи лет до меня, видел то же самое. А сошел на берег — пальмы, волосатые, как псы, глянцевитые листья магнолиевых деревьев, благородный лавр, сады с золотыми плодами. В общем, зима в пламенной Колхиде!

БЕССОННЫЕ ШАГИ

Пальмы в самом деле чем-то похожи на собак, и не породистых, а так — обволосатившихся дворняжек. Стоят на одной ноге, и очень хочется им обо что-нибудь почесаться!

Когда минуешь ворота с часовым, у дверей один такой пальменок притулился, как где-нибудь на севере березка. Макушка у него жесткая: подует ветер, лист о лист начинает тереться и погромыхивать, будто ошейником. А в остальном здесь, как везде. Стоит торжественный часовой у знамени. Ходят деловитые люди в зеленых фуражках. Начальник политического отдела вручает вызванным с застав солдатам кандидатские карточки.

— Как у вас на заставе, — спрашивает, — тепло?

— Топят.

— Какие нужды неотложные?

— Прожектора нет.

— Это я знаю… Правильно, коммунист должен начинать с общих нужд.

— Вышка еще: на одном тросе держится. Разбило дамбу бурей, ну и вышку подмыло.

— Кино смотрите?

— Два сеанса, в неделю. Я сам киномеханик.

— Ну, боритесь на этом фронте уже как коммунист. Сколько у вас коммунистов?

— Старшина, начальник и заместитель — трое.

— Мы вас пригласили, чтобы вручить кандидатскую карточку. Будем надеяться, что на будущий год об эту пору мы вручим вам и красную книжечку. Поздравляю с получением партдокумента. Хранить как, знаете? В левом кармане, у сердца. Положите при мне. Вот так. Надеюсь, оправдаете доверие…

Граница здесь боевая, служба недреманная. Показали мне сброс на одной из гор. Однажды ночью под луной нарушители с моря решили, что это дорога. Специально для них асфальт приготовили. Ринулись — а гора-то отвесная! Тут их и взяли.

…Жаль, что сейчас нет луны. Вчера еще мой московский поезд летел по лунным снежным равнинам, и реки лежали под зернистым льдом. А здесь реки мутные, зеленые, бегут по каменному руслу. Плантации чая. Кусты все круглые, подстриженные по ранжиру, голова к голове, — прямо версальский парк, а не сельское хозяйство!

Ночью все то же тяжелое облачное небо. Только портовые огни брезжат издали, как низкие звезды. Море тихо, хоть нагни ухо к самой воде.

Целую ночь я жду, когда КПП затихнет, и не могу дождаться. Стены гулкие: за одной стеной сонный мужской кашель, за другой детский плач — ах, эти кочевые офицерские дети! Живут сегодня здесь, завтра там, каждый учебный год начинают в новой школе. Я как-то подсчитала: у меня было шестнадцать школ.

Многотерпеливы жены пограничников. Сколько надо любви, чтоб не только повсюду следовать за мужьями, но и поддерживать их своим мужеством! Мне хочется высказать старую истину: настоящая женщина очень много может сделать для того, чтобы и ее избранник стал настоящим человеком.

Пока я размышляла над этим, на КПП за стеной то и дело шагали сапоги — служба бессонна.

А с улицы тянуло запахом кипарисов — ладанный, сладкий южный запах! Повсюду безжалостно подстригают деревья: на тротуарах, во дворах груды зеленых веток. Деревья стоят ампутированные: сучья отрублены по локоть, по плечо…

Батуми, наверно, в глазах многих — идеальное место службы: курорт, море, купайся — не хочу!

На самом деле, конечно, это совсем не так. Командир сторожевого катера говорит, что по-настоящему города еще не видел, хотя уже десять лет ходит в этих водах, а в районе Батуми службу несет неделями.

— Так поедемте завтра на Зеленый мыс, — предложила я, — в Ботанический сад.

Он только развел руками: нельзя! В любой момент катер может получить приказ выйти в море. Ведь это граница. А граница одинаково бдительна и в полярных снегах, под норвежским городом Киркенесом, и возле Черного моря, в дождливом пальмовом Батуми.

И все-таки не каждому глазу это сразу заметно. В отряде мне рассказали: приехал как-то молодой человек, корреспондент комсомольской газеты, поглядел вокруг, покачал головой и со всей решительностью заявил:

— Нет уж, товарищи, вы меня отвезите на настоящую заставу. Самую настоящую! Чтоб трудности, горы, обвалы и так далее. Чтоб почувствовать, что такое пограничная служба без прикрас.

Пограничники — люди любезные, хотя и не без лукавства. Повезли искателя трудностей. Сначала-то везли, а потом никакой дороги уже нет: триста шестьдесят ступенек в скале, почти столько, сколько дней в году.

Поднялся он туда бодро.

— Если сердце здоровое, человек молодой — трудности особой это не представляет, — говорит майор Комаров. — Но вот уж обратно… сделал шаг и упал. Ноги подогнулись. Подняли его, поддержали под локти, повели. Опять падает. Ничего, конечно, особенного в этом нет: даже у нас, ежели с отвычки, мускулы устают. Но у него, бедняги, прямо психологический какой-то испуг начался. Вернулся в Батуми: надо на второй этаж подняться, а он на лестницу, со страхом взглядывает — вдруг опять ноги подломятся, оконфузят?

ЧЕЛОВЕК БОЛЬШОЙ СТРАНЫ

Оказывается, районы морей называются «театрами». Так же, как говорят: «Театр военных действий», так человека посылают служить на «черноморский театр» или «тихоокеанский театр».

Это мне сказал Донат Африканович Богомолов, капитан-лейтенант, когда мы стояли на пирсе, а команда сторожевого катера, только что вернувшегося из дозора, готовилась к субботнему банному дню: чистила пластиковые половики, тюками выносила постельное белье.

После дождливого утра внезапно выглянуло солнышко: море заголубело, а красавец теплоход «Латвия», снявшись с якоря, белой звездой пошел к горизонту.

— Вы не хотели бы служить на таком пароходе?

Капитан-лейтенант подумал.

— Не знаю. Может быть, да, а может быть, нет. Если что-то менять, так уж лучше жить и работать на твердой земле.

— На берегу? — переспросила я, припомнив, что именно так моряки называют сушу.

Но он понял буквально.

— Нет, почему же обязательно на берегу? Просто на земле. Правда, говорят, что моряка все равно потянет обратно на воду. Так считают.

— А вы думаете иначе?

— Пока ничего не думаю. Чтоб заскучать, надо сначала расстаться, а я десять лет в море.

— Десять лет!

— Даже немного больше. Десять только на этом катере: как раз летом можно будет справлять юбилей. Что, не верится? Кончил училище неплохо, было у меня право выбора. Я, правда, хотел на черноморский театр… Повезло. Назначили меня командиром на шхуну. Кроме мотора, были на ней еще и мачты, при нужде можно было паруса поднять. Командир нашего подразделения привез меня на шхуну, представил команде: «Вот, говорит, отныне ваш командир, ваш отец и ваш начальник. Счастливо плавать». А мне сказал: «Если что, помни: ты пограничник. Стой в проливе насмерть». И тоже пожелал: «С богом!»