Страница 24 из 38
— Хорошо. Идем к вашему дьявольскому кустарнику. И если это самая заурядная колючая дрянь, вы сядете в нее задом — ладно, Сэм?
Трава выгорела, как только началась жара. Вблизи поверхность холма наводит на мысль о небритом подбородке и сизой щетине. Один холм похож на другой, как лондонские клерки; дорога достаточно длинна, чтобы почувствовать себя круглым ослом — кто ж иной согласился бы в такую жару совершить научную экспедицию вкупе с Сэмом Брэдли.
...За второй грядой холмов — оно.
Сначала стальные купола, торчащие из земли, точно закопанные по маковку лысые великаны. Дальше — трубы перископов. За ними — нечто, напоминающее модернистскую скульптуру индустриального толка; от путаницы проводов, труб и трубок, разноцветных панелей, трапов, помостов с перильцами — тебя поначалу мутит. Впрочем, и привыкнуть к этому трудновато.
Сейчас оно молчит.
Там внутри, под стальными черепами, замерли стрелки приборов — далеко от красной черты, погасли разноцветные лампочки, холодно поблескивают глазки кнопок. А завтра... «Уэстли-Пойнт — надежда свободного мира! Испытания нового вида оружия, превосходящего по разрушительной силе все мыслимое до сих пор, прошли успешно!» Посадить бы одного из этих молодчиков-писак вон на тот холм, когда оно заговорит...
— Кошачье пиво? Что за вздор, сержант?
— Молоко, сэр. Мы так называем молоко. Майор Римсби жить без него не может. Он приказал доставить сюда козу. Мои ребята животики надорвали, когда услышали: коза в Уэстли-Пойнте! А теперь у нее козленок, сэр. Кидди, ну и бедовый же малыш!
— Разумеется. Там, где дьявол, там и козел. Но где же ваш пресловутый кустарник, Сэм?
— Думаю, что за той скалистой грядой. Приметное место, иначе бы его и не найти.
...Ну да, это одно из таких мест, куда валились обломки. Земля, черная как уголь, кое-где оплавленная и отблескивающая темным стеклом, и на ней — скрюченное той невероятной силой железо. Однако откуда на черном — зеленая полоска? Даже не зеленая — она вроде того изумрудного пластика, которым по воле Джерриса изуродовали столбы на веранде.
— Это он и есть, сэр. Кустарник старого Дика, так мне его описывали.
Черт возьми, кажется, действительно что-то небывалое. Во всяком случае, достойное внимания. Если бы понимать в ботанике хоть каплю!
В классе Гордон Вестон по математике шел вторым, а по естественным наукам — пятнадцатым; все его сведения об экзотических растениях были почерпнуты в крохотной, словно аквариум, оранжерейке его матери. Там в горшочках разевали бархатные пасти две-три глоксинии; покачивались, подвешенные к потолку, фарфоровые подносики с орхидеями — каттлеями, кажется; цветы их были как сиреневые гофрированные бабочки, балансирующие на изящных стеблях. Вот и все диковины; в жизни не доводилось ему встречать зелень такой безумной яркости — каждый лист казался каплей изумрудного света и резко контрастировал с шоколадно-лиловым оттенком бесконечно ветвящихся стволиков.
Растение было красиво, никаких шипов Вестон не разглядел даже вблизи. Он протянул руку — сломить веточку, но Брэдли почтительно попридержал за рукав; лунообразная его физиономия не то чтобы побледнела, но стала менее розовой, чем обычно.
— Осторожно, сэр! Я ведь сказал вам, что с этим кустарником шутки плохи!
— Вздор, Сэм! Вы что, верите дурацким россказням о растении, пожирающем птичек?
— А вон, глядите — перья. Это все, что остается. Птица садится на ветку и — хап! Куст втыкает в нее свои шипы и высасывает быстрей, чем завсегдатай бара — бокал «Мартини». Ребята видели эту штуку своими глазами.
В сплетении причудливо ветвящихся стволов торчал пучок сереньких перьев. Вестон наклонился поглядеть: это была целая шкурка, и даже с лапками, — тонюсенькие коготки поджаты беспомощно.
— Это настоящий дьявольский кустарник, не какой-нибудь суррогат, — бубнил под ухом Сэм. — Он пожирает все, что не железо и не земля. Да вот, посмотрите...
Выйдя за черту выжженной земли, сержант разыскал в зарослях сохнущей сизой травы пучок посвежее, вырвал с корнем, размахнулся: «Ап!»
Трава упала в груду маслянисто просвечивающей зелени.
То, что произошло дальше, было похоже на четкую и безжалостную работу какого-нибудь автомата. Ветви неведомого кустарника зашевелились, как под ветром. Каждый из ярких листьев вмиг, словно флажок на древко, намотался на какую-то незаметную прежде ось и превратился в шоколадно-лиловый шип; все веточки и острия бурно подтягивались друг к другу, соединялись, переплетались и, наконец, сомкнулись, совершенно скрыв от глаз тонкие сизые стебли. Минута — и плотное это сплетение с легким щелчком рассыпалось, зелеными огоньками вспыхнули листья, исчезли шипы. Наземь упал комочек серой трухи.
Вестон нажал двумя пальцами на виски, помотал головой. Может, ничего не было? Он с надеждой взглянул на Сэма. Лицо сержанта светилось безмятежным довольством.
— Старина Дик перемолол траву, сэр, и выкинул остаток. Именно так и рассказывали ребята. Верные, настоящие парни, сэр, им легче выбросить доллар кошке под хвост, чем соврать. У меня они все такие.
...Помнится, на болотах попадается травка, липкая дрянь, — засасывает и переваривает мух. Как-то раз пресса подняла визг о дереве-людоеде с острова Мадагаскар. Трехдюймовые шапки, первые страницы. А на последних набрано петитом мало приятное для авторитета правительства сообщение...
Но ведь он видел. Это глупо, как факт. И, как факт, неодолимо.
Вестон поднялся на взлобье холма. Все как на ладони: шоколадно-зеленая мозаика почти прикрыла обломки «Наблюдателя-3», длинными мысиками заросли расползались в разные стороны. Как будто в исковерканной стали затаился осьминог и медленно протягивает зеленые щупальца, полные прозрачного яда.
Что-то необычайное, зловещее было в этой ослепляюще яркой зелени на глухой черноте.
Озноб свел спину. Вестон догадался — что именно.
Оно росло... на этой земле!
Сэм неторопливо вытер платком вспотевший лоб, указал толстым пальцем на обломки «Наблюдателя-3».
— Говорят, что эта штука сморкнулась оземь не просто так.
— Майор Римсби был в комиссии, сэр. В ней было немало высоких шляп — то есть начальства, простите. Они долго бурчали меж собой и решили, что железку прошиб какой-то небесный камень. Держу тысячу против одного, что вы знаете, как они называются, сэр. Такое длинное, заковыристое слово.
— Метеорит?
— Ударили в самую шляпку гвоздя, сэр!
Гордон Вестон листал журналы, подшивки газет — все, что нашлось в этой паршивой дыре, именуемой библиотекой.
Итак, 30 августа 1955 года в штате Висконсин брякнулся с неба трехкилограммовый обломок льда. Какой-то дотошный фермерский сынок растопил его и воду направил ученым. Вода оказалась щелочной, со следами присутствия хлора, циана, аммиака, — такого не бывает при таянии обычного града. Обломок был признан ледяным метеоритом, возможно, осколком кометы.
Метеориты изучали русские. Академик Полканов, профессор Герлинг нашли в них аргон и неон того же изотопного состава, что и на земле. Мельвин Кальвин, биохимик, штат Калифорния, отыскал в некоторых образчиках метеоритов следы сложных органических молекул гетероциклического типа. На земле подобные встречаются как вкрапления в ядрышках, входящих в состав химической структуры хромосом...
Снова и снова: един химический состав вещества Вселенной. Всюду — закваска жизни. Праоснова ее.
Больше того. Клаус из Нью-Йорка и Нейси из Фордгема нашли в метеоритах, состоящих из угольного хондрита, остатки микроорганизмов, принесенных из космоса. Не похожих ни на что земное.
И разве не мог один из метеоритов...
Вестон откинулся в кресле. Кровь ударила в лицо, запульсировала бешено в виске.
Пришелец из чуждого мира! И все объясняется.
Кусок железа, летящий из невообразимой дали Вселенной, несет на себе семена или споры или что иное, — дремлющий зародыш жизни. У него один шанс из миллиарда — и все же он сталкивается с «Наблюдателем». И вот мельчайшие частицы, стойко хранящие жизнь, упорную, непобедимую, — здесь, на земле. Лучи незнакомого светила, быть может, жарче, мощнее, чем прежнее, пробуждают спящее нечто. И оно развивается — бурно, неукротимо, жадно. Что ему сожженная, перемолотая взрывами почва, в которой не могло бы прорасти изнеженное семя земного растения. Ему все годится, оно готово из чего попало строить свои клетки, оно питает свой неутолимый голод за счет растений, животных чуждого мира, осваивает чужеродные белки и строит из них себя, утверждает себя, трепетно, хищно, победно...