Страница 17 из 71
Прижались к земле бойцы, притихли, чтобы неожиданно ударить по первым машинам. Уже отчетливо был слышен возбужденный говор солдат, и пограничникам казалось, что начальник заставы медлит зря, но все терпеливо ждали команды. Вот он, как и в лесу, привстал, швырнул под колеса первой машины связку гранат и упал, будто вдавился в землю. Взметнулся мощный взрыв, в него вплелись вопли, а вслед за этим взрывом прогрохотал второй — такой же мощный: следующая машина наехала на мину.
— Огонь! — крикнул Барканов и начал бить из трофейного автомата по вражеским машинам.
Немцы выпрыгивали из кузовов. Многие падали, не успев укрыться в траве, но с задних машин уже ударили автоматы и пулеметы, а высадившаяся пехота плотной цепью, растекаясь веером по лугу, бежала в атаку.
Все повторилось: гранаты, выстрелы в упор, рукопашная. Немцы отступили. В овраг полетели снаряды и мины.
«Где же батальон? — прижимаясь к земле, спрашивал у самого себя Андрей. — Еще две такие атаки — и от заставы ничего не останется?»
Лейтенант подумал, что фашисты сразу же повторят атаку, но уже приближалась ночь, а признаков того, что готовится атака, не было.
«В темноте хотят, — решил Андрей. — Что ж, встретим». Сам он останется с пулеметчиками, а заставу отведет на опушку старшина. Знал, что комендант обязательно упрекнет его потом: «Командовать заставой начальнику положено, а не лихачить. А ты что, Андрей Герасимович?!», но знал и другое: здесь будет очень трудно. А если кто дрогнет, поплатится вся комендатура.
В овраг скатился посыльный от капитана Хохлачева. Колени, грудь и локти его были густо перепачканы зеленью.
— Товарищ лейтенант, комендант приказал имитировать отход, — доложил посыльный. — Разрешите возвратиться?
— Да. Передайте коменданту: я остаюсь здесь.
Подождав, пока связной выберется из оврага и уползет в траву, лейтенант созвал командиров отделений и старшину.
— Главное, чтобы враг поверил, — пояснил Барканов, — что мы отступаем. Маскировать отход обязательно. Но с умом, чтобы фашисты увидели, а обмана не заподозрили. Начало отхода через пять минут.
Отход начался дружно. Пограничники быстро поднимались по склону оврага и скрывались в высокой траве; и лишь в нескольких местах мелькнули то ствол пулемета, то взваленный на спину станок «максима», то карабин, то зеленая фуражка. Немцы заметили и сразу же перенесли минометный огонь на луг за оврагом.
Перед самой опушкой пограничники вскакивали, бежали в лес, перепрыгивали через окопы. Все это тоже казалось естественным: люди спешили укрыться за деревьями от мин и снарядов, поэтому у немцев никаких подозрений не возникало.
— Пора, люди! — обратился лейтенант к оставшимся с ним бойцам. — Пошли.
Сам направился к пулемету, замаскированному рядом с дорогой. Он не сомневался, что немцы начнут наступление сразу, чтобы «на плечах» отступающих ворваться в Руцаву, но понимал и то, что на рожон больше не полезут, осторожно пойдут. Могут послать впереди разведку.
«Пропустим, — думал Барканов. — Не должны нас обнаружить. Не должны. Иначе все планы полетят».
Опасения лейтенанта оказались напрасными. Немцы начали наступление без разведки. Колонна машин рванула по дороге, спустилась в овраг и расползлась по нему вправо и влево. Грузовики глушили моторы, солдаты спрыгивали на землю и, подчиняясь негромким командам, строились.
«Сейчас, сейчас. Пусть от машин отойдут немного, — сдерживал себя Андрей. — Сейчас, сейчас!»
Когда немцы начали подниматься на склон оврага, Андрей нажал на гашетку и увидел, как сразу же упали несколько фашистов, а остальные остановились словно вкопанные.
«Что! Опешили!» — злорадно думал Андрей и неторопливо вел пулемет по фашистской цепи. Он не слышал, как начали стрелять другие пулеметы, а слева и справа в овраг стремительно ворвалось раскатистое «ура!»; Андрей стрелял и стрелял из «максима», а когда кончилась лента, крикнул второму номеру: «Давай!», передернул замок и снова нажал на гашетку. Остановился, когда вдруг увидел бегущих пограничников с карабинами наперевес: Хохлачев вел комендатуру в атаку. Точность Хохлачева была почти поговоркой в отряде. И на этот раз комендант не изменил себе.
Еще несколько минут длился рукопашный бой — и овраг был очищен от немецких солдат.
— Немедленно вывезти грузовики в лес, — приказал Хохлачев. — Скорей! — И он, тяжело дыша, опустился на траву рядом с Андреем.
Но можно было и не спешить: немцы почему-то не стали обстреливать овраг артиллерией и минометами. Это удивило и обрадовало пограничников. Хохлачев приказал восстановить разрушенные огневые позиции, вырыть новые огневые точки для пулеметов.
Перед рассветом работу прекратили и, привалившись к стенкам окопов, расслабились, закурили. Подходила к концу первая военная ночь, минули первые военные сутки.
— Еще одну-две атаки отобьем, — говорил, затягиваясь папиросным дымом, Хохлачев, — а там и армейские части подойдут. Возвратимся на заставы. Мария твоя с детьми вернется…
— Верно. Только отчего-то не начинают гады?
— Чем начинать? Вон сколько их вокруг уложено. С духом собираются, не иначе, — уверенно ответил Хохлачев. Но Андрей возразил:
— А вдруг что другое? Если во фланг выйдут?
— Ты думаешь, где-нибудь легче фашистам? — ответил вопросом на вопрос Хохлачев и, помолчав немного, добавил: — Ты, Андрей, не паникуй.
Андрей и не паниковал. Он тоже был почти уверен, что части Красной Армии уже идут к границе, что немцы никак не смогут выдержать их стремительного контрудара и уберутся восвояси. Откуда он мог знать, что фронтовые сутки пойдут теперь бесконечной чередой и конца их он так и не увидит. А пока Андрей предполагал, что немцы, возможно, получили данные о подходе наших армейских полков и дивизий и готовятся к обороне, поэтому не обстреливают овраг и не атакуют.
На самом же деле фашисты ночью пробились через оборону соседней комендатуры и вырвались на лиепайскую дорогу. Хохлачев и Барканов узнают об этом только через полтора часа, когда прискачет на взмыленной лошади посыльный от начальника отряда.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Четвертый день Мария плелась в колонне таких же грязных, обессиленных от голода людей, ничего не воспринимая, ничего не чувствуя. Она так похудела, что платье болталось на ней, как мешок, надетый на доску. Со вчерашнего вечера во рту ее не было ни крошки. Но она не хотела ни есть, ни пить. Ей все слышался беззвучный крик дочери, обессилевшей от голода. Ей виделось дерево, возле которого двое мужчин разгребли руками прелую хвою и трухлявые сосновые шишки, положили в неглубокую ямку мертвую Галинку и, прикрыв лицо одеяльцем, торопливо засыпали ее хвоей. Мария хотела броситься на этот мягкий серый холмик, но мужчины удержали ее, а когда конвоиры, два откормленных эсэсовца и несколько айзсаргов, начали прикладами поднимать сидевших в изнеможении женщин и мужчин, кто-то помог подняться и Марии и втиснул ее в толпу. Она даже не заметила, кто это сделал, все время останавливалась, поворачивала голову назад, но мужчины крепко держали ее под руки и вели. Молчали. Боялись поплатиться за разговоры смертью. Да и не думали, что она может понять по-латышски.
Вечером толпу пленных втолкнули в открытый загон для овец. Овец уже давно не было, поэтому толстый слой навоза пересох и затвердел, как камень, но запах, едкий и дурманящий, сохранился.
— Вот и в скотину превратились, — отрешенно проговорила стоявшая возле Марии пожилая женщина с обветренным, в сетке морщин лицом и припухшими в суставах пальцами, какие бывают у рыбаков. — Говорила мужу, не бери землю кулаков. Не послушал. Теперь вот…
— Молчать! — заорал конвоир.
Женщина, тяжело вздохнув, опустилась на жесткий навоз и дернула за руку Марию, указав ей место рядом с собой.
Мария села, поджав ноги, уткнулась лицом в колени. Она не слышала, как конвоиры приказали троим пленным пойти в усадьбу, стоявшую недалеко, среди зеленых кукурузных и начавших цвести пшеничных полей, и попросить еду.