Страница 31 из 35
Хотелось только одного — скорее увидеть Тамару, излить ей душу, объяснить свое состояние, доказать, что не сломался. Он устроится на работу, но не юристом, а на стройку монтажником. Физические нагрузки, свежий воздух сделают свое дело. А там видно будет, может, замахнется и на большее.
Оставаясь один, Джангир доставал из шкафа форменный китель с орденом Красной Звезды и тремя медалями. Конечно, наград было не так много, но они были дороги ему. Он вешал китель на спинку стула, и ему казалось, вот-вот прозвучит молчащий в последние полгода телефон и дежурный скажет: «Вас срочно вызывают в отдел, совершено преступление». И хотя телефон продолжал молчать, настроение постепенно улучшалось, появилась вера в реальность самых смелых планов. Стал восстанавливаться нормальный сон.
* * *
Он спал и ему снилось, как к кровати подходит Тамара, легонько проводит ладонью по волосам, будит его, но ему не хочется открывать глаза, чтобы хоть немного растянуть приятное ощущение спокойствия и тепла. От жизни не уйдешь, надо открывать глаза, а вернее, один глаз. Он ловит последнюю мысль и одергивает самого себя: что, опять запаниковал? Решительно сбрасывая оцепенение, приподнимается на локти, и вот оно чудо — видит сидящую рядом Тамару. Какое у нее красивое лицо, — подумал Джангир, вместо того чтобы поздороваться. Мысли роились в голове, он не мог сосредоточиться. Она, улыбаясь, смотрела на него.
И тут его прорвало, он стал торопливо рассказывать о своих планах, горячо убеждая ее в том, что еще не сломлен, что найдет в себе силы перебороть все невзгоды. Выговорившись, немного успокоился, а потом, набрав воздух, как перед прыжком в воду, выпалил самое заветное, дерзкое в его нынешнем положении:
— Попробую написать рапорт министру с просьбой вернуться на службу в порядке исключения. Такие случаи были. Я мог бы работать в инспекции по делам несовершеннолетних, возиться с трудными ребятами. Как ты считаешь?
Тамара смотрела на него и ничего не отвечала.
— Почему ты молчишь? — осекся он. — Думаешь, замахнулся на несбыточное? Поверь, у меня хватит сил, докажу это всем и прежде всего тебе.
Джангир обнял ее и поцеловал в мокрые от слез щеки.
— Не надо плакать, все будет именно так. Сегодня же отправлю рапорт.
Тамара, ни слова не говоря, вышла из комнаты. Она вела себя как-то странно. Он откинулся на подушку. «Неужели поздно? Из одной крайности я кинулся в другую, и это ей одинаково неприятно. Или она просто перестала меня уважать?».
Жена вернулась в комнату и протянула ему листок бумаги.
— Читай, Джангир!
Он нерешительно взял у нее листок.
— Что это?
— Ну прочти же! — не выдержав, наконец рассмеялась Тамара. — На свой страх и риск, не посоветовавшись с тобой, я написала от твоего имени рапорт с просьбой о восстановлении на службе в порядке исключения и вместе с медицинской карточкой отвезла в Москву. Ходила на прием к самому большому начальству. Мир не без добрых людей, поняли нас с тобой и пошли навстречу. Принято решение зачислить тебя в порядке исключения, учитывая многолетнюю добросовестную службу. Вот так-то, — закончила она, шутливо потрепав его по волосам.
Услышанное казалось несбыточным сном. Джангир растерялся от нахлынувшей радости, а Тамара деловито выговаривала ему:
— Доставай-ка быстро повседневную форму и приводи в порядок, а завтра, дружище, давай на работу, получи выписку из приказа. А сегодня я приглашаю тебя в театр, причем пойду с одним условием — ты будешь в парадной форме.
Капитан милиции в очках с затемненными стеклами, стройный, со спортивной фигурой, вошел в фойе театра под руку с большеглазой красивой женщиной. На них нельзя было не обратить внимания, прохаживаясь в ожидании третьего звонка они ловили на себе одобрительные взгляды. Женщина выглядела веселой и беззаботной, а капитан сдержанным и уверенным в себе.
Франтоватый вид офицера, темные очки не понравились лишь пожилому мужчине, видимо, из отставников, неодобрительно покачавшему головой вслед. К выправке капитана не придерешься, это старому вояке нравилось, а вот темные очки казались непривычными, даже захотелось сделать замечание, но сдержался. Больно понравилась спутница капитана. «Настоящая красавица, ради такой любые очки наденешь, лишь бы произвести впечатление», примирительно заключил ветеран.
Жизнь не кончается
Веселый лучик солнца, проникший в комнату, разбудил его. Сабир зажмурился и повернулся на бок. За окнами, прыгая по карнизу, весело чирикали воробьи. Вот и начался последний день его пребывания в колонии. До подъема оставалось около получаса, и он, сдерживая нетерпение, старался думать о чем-то приятном, но не очень получалось.
Мысли перекинулись на первые дни колонистской жизни, давила обстановка, требовавшая постоянного напряжения. Будучи немногословным, даже нелюдимым, он испытывал острую потребность побыть одному. Но ни в жилой, ни в промзоне ему ни на минуту не удавалось остаться с самим собой.
Как и повелось, сразу несколько осужденных проявили к новичку повышенное внимание. В изоляторе Сабир уже получил кое-какое представление о нравах преступного мира, узнал, что есть здесь свои авторитеты, а равно и свои изгои. Ему было нелегко сориентироваться во всем калейдоскопе характеров, группировок, разобраться в жаргонных определениях, по-своему либо возносящих, либо низвергающих человека до низшей степени унижения. Он с внутренним ужасом смотрел на тех, кого зона сделала неприкасаемыми. Одни стали жертвой своего малодушия, трусости, порой подлости, даже были обречены на это своими статьями, других сломали за неподчинение, ошибки, истолкованные авторитетами как падло[1].
Основной контингент, так называемые мужики, вкалывали и жили одной мыслью — перетерпеть и выйти на волю. Они не подпускали к себе опущенных[2] и не связывались с блатными.
Сабир попал работать на лесоповал, чему очень обрадовался. Рослый, косая сажень в плечах, он играючи обращался с электропилой, правда, его не покидало чувство жалости к мощным красавцам с густыми кронами. В разговор не вступал, контактов избегал. Хлебников, как здесь назывались близкие друзья, не приобрел, хотя ребята из бригады относились к нему хорошо. Как-то, по неопытности, он отморозил уши и щеки, и один из парней, Виталий Силкин, сам сибиряк, первым заметив его беду, растер ему лицо снегом, отдал свой шарф, а вечером, когда вернулись в жилую зону, достал припасенную брагу и заставил выпить.
— Пей, земляк, лучшая профилактика, а иначе свалишься, вон глаза блестят от переохлаждения.
Не избалованный вниманием, Сабир растерялся, молча сделал несколько глотков густой жидкости, настоенной на карамели с дрожжами, и, даже не поблагодарив Виталия, улегся спать.
Но случай отблагодарить за добро представился быстро. В воскресенье, по установившейся привычке купив в ларьке несколько пачек печенья, сигареты, Сабир направился в библиотеку. Не жажда знаний или любовь к книгам тянули его, а простая возможность побыть одному. Обычно он располагался за один из столиков у теплой батареи парового отопления, клал для видимости перед собой какую-нибудь книгу и ел печенье, думая о своем. Небольшой читальный зал чаще всего пустовал, библиотекарь, из осужденных, очень худой, лысый, выглядевший значительно старше своего возраста, не отрывая головы, читал, делая заметки в толстой общей тетради.
Рассказывали, будто он кандидат наук и, будучи заведующим лабораторией, стал жертвой подлости своего заместителя, который, втянув его в аферу с платежными ведомостями на выполнение заказов, здорово нагрел себе руки, но остался в стороне, да еще, оказалось, был любовником жены начальника.
Сабира он очень уважал за его незаурядную физическую силу и спокойствие. А тот, в свою очередь, жалел библиотекаря, часто угощал его печеньем, чаем. У них уже установился своеобразный ритуал общения. Раздавленный горем, болезненный библиотекарь ударился в философию, отгородился от действительности проблемами мироздания, и среди осужденных пользовался репутацией тихого психа. Его не обижали, но и не воспринимали всерьез.