Тропой памяти

Лучница хмуро молчала.

— И я даже скажу, почему тебе стоит бояться. Моргульский карцер вообще — самое подходящее место для подобных откровений, даже если у этих стен и растут уши, то терять уже все равно нечего, ха! Знаешь ли ты, что здесь, в Унсухуштане, его стране, было множество тех, кто был против войны с Западом. В основном, это были шаманы кланов, те, кто продолжал верить в возвращение Харт’ана Мелх-хара. Да-да, представь себе! Куда все они вдруг подевались, до сих пор неизвестно, но одно с тех пор твердо усвоили все: любое неосторожное слово в Его адрес ведет к гибели. Ни тени недовольства, ни косого взгляда — только обожание и восторг…

— Но… — Шара зябко передернула плечами, — На то он и повелитель! Какой владыка, сделавший для своего народа все возможное и невозможное добро, был бы рад услышать в ответ упреки и оскорбления? Да и потом: что он сделал не так? Война? Но если уж Харт’ан Гортхар решил, что она необходима…

— Но ведь лично ты не хочешь больше убивать? — ехидно поддел Рагдуф. Девушка молча опустила подбородок. Все, что с самого раннего детства казалось простым и ясным, сейчас рушилось в бездну тревожного непонимания. Бесхитростный проповедник умело подловил сокамерницу на внутренних противоречиях.

— Ты противоречишь сама себе, — заметил Рагдуф, — Продолжаешь защищать принятое Им решение, уже на собственном опыте зная, что война — суть зло, и никакие обещанные грядущие блага не смогут оправдать пролитой крови. Харт’ан Мелх-хар никогда не допустил бы этого, и именно поэтому теперешнего владыку, того, что сидит сейчас в черных башнях Луугбурза, так сильно коробит упоминание самого имени Крылатого. Он добился всего: его превозносят до небес и славят на каждом углу как всесильного заступника всего Ночного народа; по его слову, по единому взмаху руки вся страна поднимется как один, и под его черным знаменем пойдут на смерть стальные сотни. Он велик и могуч… но он — не Мелх-хар. До тех пор, пока жив хоть один верный, Харт’ан Гортхар будет оставаться всего лишь правителем Унсухуштана, государем, не более того. Что ему самому, разумеется, поперек глотки…

Удивительно и странно было слушать этого немолодого иртха: несмотря на упорные слухи об исчезновении шаманов и ужасах, творимых Зрачками Всевидящего Ока, Харт’ан Гортхар все равно оставался мудр и справедлив. Шара была совершенно уверена, что государя любят все иртха без исключения. И вот: надо же! Не один-единственный обиженный судьбою картограф, а целый народ.

— Я не хочу к Назгулам… — она яростно покачала растрепанной головой.

— Я, представь себе, тоже! — Рагдуф подсунул ладони под затылок и со вздохом откинулся к стене.

Глава 9

Ранним вечером, когда пунцово-алый диск солнца низко завис над перевалом, а в ущельях залегли длинные сизые тени, к воротам Минас-Моргула подошла группа из пяти иртха в сопровождении горного тролля с тяжкой ношей в заплечном мешке. Только что сдавший дневную смену страж ворот глянул на пришельцев, не поверил, протер глаза и посмотрел еще раз. Отвесив подзатыльник молодому олуху, что на эту ночь занял его место, старший товарищ отправил его открывать ворота.

Пока запыленные после дальней дороги путники неспешно входили во двор, пока приведенный ими тролль задумчиво косился на двух собратьев у барабана подъемного моста, сам страж ворот успел, прыгая через три ступени, выбежать навстречу пришельцам, стоящим в густой тени ворот.

— Ба! — заорал он еще издалека. — Я все-таки дожил! Шаграт!

Высокий орк в длинном плаще с подбоем обернулся на звук голоса, отбрасывая с головы капюшон. Широко расставленные глаза на бронзовом лице его на мгновение прищурились.

— Здорово, Таглук! — оскалился он, поднимая ладонь в жесте приветствия.

Хлопнула друг о друга толстая кожа перчаток.

— Ты смотри-ка, не забыл еще… — ухмыльнулся Таглук, оглядывая старинного знакомого. Совсем не изменился: все та же странно прямая для орка спина, неизменная латунная серьга в левом ухе, бритый череп с кисточкой шарух[31] на темени. Что же касается морщин, то им оказалось не под силу совладать с кожей, выдубленной морскими ветрами и сожженной безжалостным южным солнцем. Одно слово — Шаграт!

— Ты все там же? — Таглук потихоньку отвел его в сторону и понизил голос, — Я слыхал, что ты ползаставы разогнал к Наркунгуровой матери…

— А где ж мне еще быть-то, — беззлобно проворчал Шаграт, наблюдая, как сопровождавшие его ребята облепили каменный парапет колодца. — Да кому я теперь вообще на хрен нужен! Только что Паучье Жало и осталось…

— А к нам каким ветром? — Таглук поспешил перевести разговор на другую, более приятную тему.

— Да… — Шаграт хрустнул позвонками, разминая затекшую шею. — Попался тут один… Тарк — не тарк, хрен да его разбери! Так в кулечке и сняли, как слегка очухался — допросили, конечно. Можно было бы сразу… того, но у Уллах-тхар’ай свои порядки… сам знаешь.

— Ух ты! Живой тарк? — сверкнул в недоверчивой усмешке страж ворот. — Штука в крепости редкая, хе-хе… Дай глянуть, а? — ни с того, ни с сего попросил Таглук.

— А нехрен там глядеть, — уклонился Шаргат, — Тот же умбарец, только без шерсти на морде… Да что там писарь твой, уснул, что ли?!

Последняя фраза была сказана уже в полный голос. Шаграт попытался просунуть голову в маленькое квадратное окошко, но помешала решетка. Ругнувшись, он несколько раз постучал по отполированному сотнями рукавов подоконнику, просто так, для привлечения внимания.

— Эй!

Не дождавшись ответа, он облокотился на стену, изображая философский отдых. Но не успел Таглук воспользоваться служебным положением и ускорить процесс заполнения подорожной посредством головомойки, как из глубины будки послышался юношеский голос:

— Все-все, уже готово!

Свинцовая печать с непременным Оком и скалящимся полумесяцем крепко прихлопнула низ исписанного пергамента.

— Виноват, это у меня тушь кончилась, — бодро сообщил все тот же голос. Из окошка высунулась тощая зеленоватая лапка в чернильных пятнах. В ней был зажат свиток.

— Подпись поставить не забудьте вот здесь… э-э-э… ну, внизу, короче.

Та же рука выставила на подоконник пузырек туши и замызганную кисточку, к концу которой была приклепана цепочка. Брезгливо повертев кисть в пальцах: «овцу, что ль, обстригли?», Шаргат, не снимая перчаток, поставил подпись. Возвращая письменные принадлежности законному владельцу, он ехидно заметил:

— Я следую не с пятью, а с четырьмя сопровождающими лицами… Считать научись.

— Как это с четырьмя? — возмутился мальчишка-писарь, — А тролль?!

От дальнейших препирательств их отвлек страж ворот.

— Надолго к нашим «щербатым»?

Убирая пропуск в рукав, его собеседник неопределенно пожал плечами: «как получится, мол».

— А то зашел бы в караулку, — заискивающе предложил Таглук, — С дороги, поди, не жравши…Оглоедов твоих тоже покормили, да и сам… Неужели от пиалушки чая откажешься, а? По трубочке забили бы…

Было заметно, что смертельно уставший от долгого молчания Таглук страстно мечтает потрещать о том, о сем со старым знакомым. Но Шаргат был настроен иначе.

— Ага, Таглук, мы, пожалуй, останемся. А ты вместо Гуфа до Назгульей башни быстренько сбегаешь с тарком на плечах, туда и обратно… Да я с удовольствием! — и он иронично вскинул брови.

Услышав свое имя, тролль с большим заплечным мешком отвлекся от игры в гляделки с братьями по разуму и потопал к оркам. «Гревший уши» мальчишка-писарь взвизгнул и с треском захлопнул свое окошко. Таглук тоже слегка напрягся при виде приближающейся громадины. Но тролль точно вкопанный остановился возле Шаргата, а тот, как ни в чем не бывало, похлопал гиганта по серой лапище, толстой как бревно.

— Гуф хороший, хороший… — весело приговаривал орк, постукивая рукой в перчатке по запястью «живой скалы». Тролль издал звук наподобие «ы-ыгым» и шумно втянул воздух двумя отверстиями, заменявшими ему нос.

31

Прядь волос на темени, особым образом перевязанная шнурком или тесьмой. По обычаю, после смерти шарух должен быть сострижен с головы покойного и сожжен в очаге рода, именно это позволяет душе обрести покой.