Тропой памяти

— Мне… меня нельзя…к Назгулам — заикаясь, проскулила Шара, сжимаясь в комочек и затравленно глядя в темноту, будто там ее уже ожидали девять безмолвных призраков. Под рубашкой вновь предательски зашуршал край злополучной книжки. — Я… я ничего не сделала, просто случайно услышала разговор, памятью предков клянусь! Мама… мамочка…

И она всхлипнула, точно в детстве обхватив колени.

— Ну-ка, ну-ка, какой это еще разговор? — картограф вылез из своего угла и пересел поближе. — Что ты там услышала?

— Слышала, как вы с Лугнаком говорили в коридоре… так близко, как будто нарочно напротив двери остановились и… Что-то про государственную измену…

— А-а… — неопределенно протянул картограф, напрочь утрачивая к разговору всякий интерес. Заметив, что ее единственный собеседник собирается обратно уползти в свой угол, лучница поймала его за рукав.

— Стой, не надо! Я боюсь…Рагдуф-сама, не уходи, а?

— Не бойся… — фыркнул тот — Далеко все равно не уйду.

Девушка истерически хихикнула. В самом деле: замкнутое помещение в шесть шагов по диагонали явно исключало такое понятие как «далеко». Оценив собственное чувство юмора, Рагдуф тоже хрюкнул за компанию, а вскоре уже оба дружно ржали в голос, глядя на противоположную стену карцера, на которой кто-то из предыдущих постояльцев выцарапал «Гуфхат-Будух — сука!».

— Да тут все стены исчерканы… — похоже, та’ай-хирг-кхану солидно полегчало после смеха. — Похоже, в этот карцер, в основном, буянов закрывали, вроде тех, что первогодков шпыняют…Из серьезных я тут первый! — с насмешливой гордостью раскланялся он. Шара улыбнулась, и, вскочив, принялась пальцами исследовать стены. Это занятие увлекло ее на четверть часа. Найдя очередной афоризм более или менее забавного содержания, она озвучивала его Рагдуфу и с удовольствием слушала его тихое фырканье. Очень многие высказывания посвящались господину коменданту. Пообщавшись в учебке Третьей Нурненской с Хаграром, девушка уже не краснела от сочных эпитетов, коими прежние постояльцы сего помещения награждали первое лицо Минас-Моргула.

— прочла вслух Шара строки неизвестного поэта. Сравнение с железным орехом, на ее взгляд, было весьма удачным. Автор же следующего послания потомкам оказался более лаконичен: «этой стены касался сам Ларнуг — Железная Свая». Сбоку помещались выкладки на тему происхождения видов: стрелки от нарисованных овцы и тролля (последний — явно мужеского полу) вели к изображенной внизу фигуре с непомерно большой головой, увенчанной витыми рогами. Для совсем уж непонятливых вверху было написано «я — дзаннарт-кхан Руфхак». Руки и ноги сотника оканчивались копытами, а на груди весьма похоже была выцарапана бляха с двумя столбиками[28]. Лучница перешла к изучению других шедевров настенной живописи, но ниже шла лишь грязная ругань. Обследовав стену до самого пола, Шара задрала голову вверх. На высоте четырех с небольшим локтей надписи обрывались: выше уже просто никто не доставал. Держа взгляд на этом уровне, оно обошла помещение по периметру, явно не ожидая ничего встретить, но неожиданно ей пришлось остановиться. На самой дальней стене, на пару ладоней выше надписи «Пришел разок — придешь другой» виднелась ровная горизонтальная черта, а еще на пол-локтя выше красовалась крупная надпись. Сделана она была явно ранее всех прочих, а высота нанесения поневоле заставляла всерьез задуматься о росте автора. Надпись состояла из двух слов…

«Выхода нет»

— Смотри-ка! — окликнула девушка собеседника. — Кажется, здесь держали не только буянов. Были узники и посерьезнее…

Зевая от холода, картограф приблизился.

— Чего там?

Шара указала ему на надпись. Тот сощурился, вглядываясь в полустертые буквы.

— Тыр… тарли… лии… ни… э… Что за чушь?! — потряс головой картограф и посмотрел на Шару.

— Сам ты «чушь»! — возмутилась та. — Похоже, написавший это был на грани отчаяния.

Теперь нахмурился картограф:

— Ты хочешь сказать, что можешь это прочесть? Но это же сплошная бессмыслица, набор букв!

— Ничего не бессмыслица! — возразила Шара, — Здесь написано «Выхода нет», не знаю, что тут непонятного… А еще тот, кто это выбил на стене эти слова, был очень долговяз — смотри, буквы ровные, то есть ему даже тянуться не пришлось. Как если бы он писал чуть выше собственной головы… Кто бы это был? Ну, не тролль же…

— Сухну. Или йерри, — пожал плечами Рагдуф. — Скорее, сухну, они повыше. Хм…я немного знаю вестрон[29], но это не он, даже непохож.

Шара с сомнением посмотрела на надпись. Вестрон, надо же… щас!

— Кто ты? — тревожно блеснули в темноте алые искорки глаз собеседника.

Шара недоуменно дернула ухом.

— Я? — девушка даже растерялась, не ожидая такого поворота темы. — Я Шара из Клана Желтой Совы что близ Кундуза… стрелок, бляха номер 28/16-ка-арк. Что-нибудь не так? — осторожно поинтересовалась она.

— Думаю, что да, — хмыкнул Рагдуф. — Те, у кого «всё так», здесь… — он постучал костяшкой согнутого пальца по стене —…не оказываются. Что ж все-таки произошло?

— Ты уже спрашивал, — напомнила Шара.

— Но вразумительного ответа так и не получил, — заметил та’ай-хирг-кхан.

— А мне нечего больше добавить. Единственное что… — девушка в задумчивости потерла лоб. — Я почему-то совсем не помню, как мы возвращались обратно в крепость. Помню пожар… как Дагхура-сама убили, а дальше — никак…

Она села, обхватив голову руками.

— А это что? — картограф небрежно дернул торчащий из-за пазухи клочок пергамента. Лучница ахнула и мгновенно сгребла в кулак распахнувшийся ворот, крепко прижимая рубашку к груди. Воцарилась напряженная пауза, в течение которой собеседники буквально сверлили друг друга взглядами.

— Это… книжка, — наконец, выдохнула Шара. — Точнее, несколько страниц, я нашла ее там, в деревне… Не знаю, зачем взяла даже… но… Может, кто-то заметил?

— Так-так… — протянул Рагдуф. — Интересные дела творятся. Ну, конечно же, нашла, ну, конечно же, в деревне, ага! А кисть и чернильницу ты там не подбирала случайно? Дай-ка глянуть… — он протянул ладонь.

Показать? Шара напряженно боролась с искушением. С одной стороны, это было опасно — неизвестно, зачем тут оказался этот картограф, а с другой… девушка уже поняла, что та’ай-хирг-кхан доверяет своей сокамернице ничуть не больше, чем она — ему. Ладно. Раз уж мы в одной яме, кто-то должен сделать первый шаг. Она вытащила один листочек и молча подала его собеседнику.

Сощуренные глаза пробежали по затейливой чернильной вязи. Пыхтя и шевеля губами, Рагдуф водил когтем указательного пальца вдоль строк, силясь прочесть. Лучница терпеливо ждала окончания проверки. Ждать, впрочем, пришлось недолго: промучавшись минуты три, он возвратил листочек хозяйке.

— Опять каракули какие-то… — заключил Рагдуф. — Не бойся, даже если бы кто-то и видел эту хреновину, прочитать бы не смог все равно. Ты оказалась здесь не из-за книжки. Придумай что-нибудь другое, ладно?

Тут Шаре показалось, будто бы ее собеседник презрительно ухмыльнулся. Что? Он действительно считает, что ее подослали?

— Я не собираюсь ничего придумывать! — рявкнула она — И я действительно не знаю, за что меня засадили в подземелье, да еще и вместе с каким-то государственным изменником!

— Не ори — попросил Рагдуф. И хотя сказано было вполголоса, Шара немедленно заткнулась.

— Я не изменник, — тихо и ровно произнес картограф, — Я был и навсегда останусь верным сыном своего народа, где бы я ни жил и кому бы ни присягал. Я говорил это Зрачкам Всевидящего Ока и готов повторить всем тем, кто поет с их голоса… — в этом месте он неприязненно покосился на Шару —…ну, или служит ушами.

28

«Столбик», он же «горка» — знак различия, наносимый на личный нагрудный жетон. У десятника — одна вертикальная полоса, у сотника — две, у полутысячника — две и сверху одна горизонтальная (так называемые «ворота»), у тысячника — четыре, так называемая «башня» (к «воротам» добавляется еще одна горизонтальная полоска сверху).

29

Всеобщий язык Средиземья. В Унсухуштане распространен мало.