Огненный омут

Герцогиня провела епископа в длинный зал, где Франкон, к своему удивлению увидел несколько представителей высшей знати королевства. А в другом конце залы слуги на открытом очаге готовили кушанья, переговариваясь очень тихо, чтобы не мешать сановной беседе вельмож. Да, во всем этом обручении не было помпезности, какую так любит франкская знать, и лишь яркое пламя на стоявших вокруг стола высоких треногах придавало некую праздничность обстановке.

Франкон мельком бросил взгляд на игравшего у огня с собакой подростка, сына Роберта и Беатриссы, принца Гуго. Он был одет по-домашнему – в холщовую тунику и узкие штаны. Так же просто были одеты и сидевшие за столом, кроме, пожалуй, невесты. Но ее можно было понять. Ее яркое желтое платье и мерцавшее крупными каменьями золотое ожерелье вокруг тонкой шейки явно были надеты, чтобы понравиться жениху.

Церемония обетов и обмена кольцами, по-видимому, уже произошла, и юная Эмма Парижская с удовольствием разглядывала сверкающее на безымянном пальце кольцо. На Франкона глянула лишь мельком, что-то ласково говоря лениво улыбавшемуся Раулю. Он ей явно нравился, и лишь когда Франкон рассыпался в цветистых поздравлениях, соизволила улыбнуться и ему.

«Прелестная девочка, – подумал Франкон. – Выглядит моложе своих лет, почти как подросток, хотя ровесница Эммы, и ей, должно быть, уже лет двадцать».

Когда герцогиня Беатрисса велела ей и сыну Гуго идти почивать, на лице невесты появилось капризное выражение. Она глянула на отца, потом на жениха, но, поняв, что их сейчас интересует только этот тучный епископ, покорно покинула зал.

Франкон занял оставленное для него место за столом, обменялся несколькими любезными фразами с гостями Роберта. Помимо самого герцога, его шурина Герберта Вермандуа и жениха Рауля Бургундского, на обручении присутствовали ближайший советник Роберта воинственный аббат Далмаций, с аппетитом обгладывающий кость, и благочестивый епископ Шартрский Гвальтельм. Последний все еще нянчил свою прокушенную в драке руку, и явно чувствовал себя неважно. На Франкона он глянул угрюмо, хотя его широкий, собранный в хмурые складки лоб с глубокой бороздой, словно навсегда припечатал к лицу Гвальтельма выражение мрачной, почти злой, озабоченности.

Рядом с этим благочестивым епископом Франкон с невольным удивлением заметил Эбля Пуатье, человека из явно чуждого Роберту клана – красивого мужчину, непринужденно развалившегося в кресле и кормившего из рук рослую рыжую борзую. Эбль поймал пристальный взгляд епископа Руанского, улыбнулся, чуть скривив рот. Улыбка вышла едва ли не презрительной, нехорошей.

Франкон поспешил отвести взгляд. Наблюдал, как кухари поднесли вертеп куропаток прямо с огня, пряно пахнущий острыми приправами. Кравчий выстави новый кувшин вина. Девушка-рабыня спешно убрала со стола объедки. Эбль не преминул игриво шлепнуть ее пониже спины.

Герцогиня Беатрисса при этом чуть нахмурилась. Она всегда любила благочестивые манеры и сейчас была покороблена поведением Эбля. Но герцог Роберт успокаивающе улыбнулся жене и взял со стола чашу, звякнув перстнями о ее чеканный обод. Другие тоже выпили, однако Франкон отметил, что ни один из сидевших за столом не был во хмелю, наоборот, они напряженно следили за ним. Франкона разбирало любопытство, но он никак его не проявлял. Изящно ополоснув в поднесенном слугой тазу пальцы, стал разламывать куропатку.

– Отменно, отменно, – похвалил он стряпню. – Многовато перца, но вполне вкусно.

От епископа не ускользнуло, что присевший к столу Ги Анжуйский – единственный, кто проявляет нетерпение и напряженно глядит на греющего в ладонях чашу с вином герцога. Итак, сделал вывод Франкон, вызвали его в связи с каким-то решением именно герцога, а тот достаточно благороден, чтобы дать Руанскому прелату спокойно поужинать.

Однако первым заговорил Эбль из Пуатье.

– Вы всех нас удивили сегодняшней речью. Кто бы мог подумать, что вы желаете гибели своему благодетелю – язычнику Роллону?!

– Весьма прискорбно, что вы превратно меня поняли, – прожевывая мясо, заметил Франкон. – Все, о чем я пекусь, так это о приобщении правителя Нормандии, а с ним и его поданных, к сонму христиан. Гибель же Ролло, – упаси Господи, – только повлечет за собой анархию в Нормандии, и тогда все эти языческие князьки вновь примутся совершать набеги на христиан.

– Послушать вас, так Ролло едва ли не защитник франков, – фыркнул Герберт Вермандуа.

– В какой-то мере это так, – похрустывая жареным крылышком, кивнул Франкон. – Возможно, звучит парадоксально, но именно он удерживает язычников, хотя только до того часа, пока сам же не прикажет им – ату! Однако у франков еще есть время для объединения. Прискорбно лишь, что они не желают воспользоваться подобным шансом.

– Насколько учит нас опыт, – медленно начал бургундец Рауль, – ни одно объединение франков против северян не имело успеха.

– То-то и оно, – кивнул епископ Руанский. – Каждый из франкских сеньоров печется лишь о своих владениях, но с удовольствием слушает рассказы, как норманны громили соседей.

Эбль Пуатье вдруг громко расхохотался.

– Интересно, как бы Роллон отнесся к вашим подстрекательствам? Вы только что хвалили его, но вы ведь желаете, чтобы мы разгромили и уничтожили его. И при этом утверждаете, что хотите лишь спасти его душу от геенны огненной.

Франкон был слишком занят едой, чтобы сразу ответить, и епископ Шартрский Гвальтельм имел время вставить:

– В Священном Писании сказано – побеждай зло добром. Вы же призываете нас к войне, и еще неизвестно не с подачи ли Роллона вы провоцируете новую резню, или же искренне радеете о поражении вождя норманнов.

Франкон перестал жевать и в упор поглядел на епископа.

– А кто вам сказал, что франкам под силу победить Ролло? Вот ослабить его, вынудить к принятию своих условий – тут стоит рискнуть. Пока он не объединил всех норманнов, ибо тогда будет уже поздно.

– Но вы-то у себя, в Нормандии, лишь богатеете из-за набегов, – заметил наконец прекративший обгладывать кость воин-аббат Далмаций.

«Они мелют чушь, – с досадой подумал Франкон, – однако, несомненно, хотят испытать меня».

– Вам нечего оскорблять меня недоверием, – глядя по очереди на каждого из присутствующих, заметил он. – Я франк, и мне горестно знать, что мои соотечественники терпят поражения в войнах с норманнами. Однако я продолжаю утверждать, что этих завоевателей лучше иметь в союзниках, ибо их власть укоренилась, но союз с ними возможен лишь на условиях, что вы начнете воспринимать их как равную силу, а не как неприятелей, с какими вас примиряет лишь бессилие.

На красивом лице Эбля появилось яростное выражение.

– Крест честной! Да этот поп просто издевается над нами!

Франкон предпочитал разделываться с куропаткой. Заел ее миндалем, следил, как кравчий наливает в кубок вина. Над его поверхностью появились мелкие брызги, аромат спелых сдобренных пряностями плодов приятно защекотал обоняние. Когда епископ пригубил бокал, то заметил краем глаза, как герцог Нейстрийский сделал рукой жест слугам удалиться.

«Вот оно, – понял Франкон, – теперь он заговорит по существу».

Видел, как Роберт переглянулся с остальными, а потом неторопливо начал:

– Надеюсь, вера в силу Ролло не помешает вам оставаться нашим добрым союзником? Ибо то, о чем мы намерены вам сообщить, требует полного доверия с обеих сторон и нашей полной убежденности, что все ваши призывы к объединению – не просто упражнения в красноречии.

Франкон в упор поглядел на Роберта.

– Разве у сиятельного герцога за все годы нашего общения не сложилось мнения, что в решительные минуты я всегда проявляю себя его сторонником?

Роберт изящно сжимал пальцами чашу с вином. Разглядывал ее так, словно ничто, кроме узора на ее стенках, его ничего не интересовало.

– Хотел бы я знать, как поживает наша родственница Эмма.

– Эмма из Байе, – осторожно начал Франкон, – по-прежнему пребывает в добром здравии. Смею заметить, милостивые господа, что она все так же владеет сердцем Роллона и остается совершенной красавицей.