Звёздный сын Земли

И такой день выпал Юрию Гагарину. Впервые оторвавшись от земли — уже в одиночку, а не с инструктором, — сменив свой извечный человеческий, горизонтальный путь на внезапный птичий, вертикальный, Гагарин ощутил захвативший его целиком восторг. Несмотря на всю свою собранность, он жил несколько секунд как во сне.

О, эти первые сотни метров, такие же удивительные, как впоследствии его рывок в космос! С лихвой окупились долгие зимние вечера в аэроклубе, когда он терпеливо повторял про себя правила самолётовождения, чертил схемы крыла, подходил к мотору (настоящему авиационному мотору, но только водружённому на стол в учебной комнате) или же в кабине тренажёра десятки раз переживал миг взлёта как бы вчерне, в воображении: ручку потянуть на себя, нос самолёта приподнимается, отрываясь от взлётной полосы…

Но на исходе этих фантастически прекрасных шести минут Юрия подстерегала столь крупная неудача, что она чуть было не изменила весь его дальнейший жизненный путь.

Сейчас придётся отступить несколько назад в Юриной биографии и забежать немного вперёд в моих собственных впечатлениях.

Я стою на балконе восьмого этажа гостиницы в Саратове и жду лётчика Гундарева. Сверху люди несколько коротковаты; они катятся, будто резиновые игрушки на роликах. Ловлю себя на том, что высматриваю курсанта аэроклуба (может быть, он вон в той полосатой майке), забыв, что время идёт так быстро и надо, вероятно, останавливать взгляд на макушках, тронутых плешинкой…

И всё-таки я ошиблась! Вошёл человек молодой, с гладкой осмугленной кожей, черноволосый, лёгкий на ногу, в голубой рубашке с накладными погончиками и с тёмнозелёными шальными смеющимися глазами.

Совсем немного нужно было, чтобы протянуть ниточку от него, сегодняшнего лётчика, налетавшего девять тысяч часов, до былого курсанта, впрочем и тогда отличавшегося от остальных своими знаниями: он уже отслужил в лётной части и, когда другие начинали с азов, вполне прилично держался в воздухе.

Он так же, как и Гагарин, опоздал к аэродромной практике: один защищал диплом в техникуме, другой кончал вечернюю школу и работал на заводе. Но путь Гундарева был выбран, завод лишь перевалочный пункт — он поедет в лётную школу! Что о том же мечтает тёзка Юра Гагарин, он, естественно, не знал. Он вообще тогда знал Юру только в лицо: теоретические занятия новичков Гундарев посещал редко, он налегал на десятилетку — без среднего образования в лётную школу не примут.

В Саратове его назначили старшиною отряда. Это был лихой и не всегда выдержанный старшина, сила и озорство кипели в нём вперемешку. Однако на Гагарина он "положил глаз" безошибочно. И, пользуясь своей властью — пользуясь ею опять же с обычным шутливым и откровенным удовольствием, — собрал парней на лужайке, а Гагарину сказал: "Ты будешь комсоргом".

Тот не стал спорить: да я, да у меня… Ответил: "Хорошо". — "А раз так, — сказал Гундарев, — то и веди собрание".

Собственно, и комсорг и собрание были "дикими": официально в райкоме такой организации совсем и не значилось. Курсанты состояли на учёте при своих заводах, в своих школах: там платили взносы, там получали поручения и нахлобучки. Но, коль скоро собралось шестьдесят парней, шестьдесят комсомольцев, нужно было ввести какой-то порядок. Так Юрий стал комсоргом.

Летать они начинали очень рано — в пять утра, а иногда и в четыре. Засыпали и просыпались все в разное время. В восемь вечера, когда летом, в июле, солнце ещё светит вовсю, часть палаток затихала: молодые не знают бессонницы, сон одолевает их одинаково и при лучине и при солнце.

Но два Юрия — старшина и комсорг — позволяли себе задерживаться после отбоя: они забирались в беседку и говорили о будущем. Оба хотели стать лётчиками-испытателями. Путь лежал через Оренбургское лётное училище. Вот они раздумывали, как окончат аэроклуб здесь, как выдержат экзамены там…

Курсанты перебазировались на аэродром в двадцатых числах июня. Гагарин задержался в городе не по своей вине — его не отпускал техникум: там настаивали, чтоб он ехал на место своей будущей работы не мешкая. Удалось вырваться, когда его товарищи уже начали летать. Каждый день полётов стоил больше, чем месяц в учебной комнате. Поэтому, всё зная в теории, отставший Юрий никак поначалу не мог освоить посадку. Дело повернулось так скверно, что и командир звена Герой Советского Союза Сергей Иванович Сафронов и командир отряда Анатолий Васильевич Великанов, тоже бывший боевой лётчик, пришли к негласному мнению отчислить Гагарина. Времени для дополнительных занятий с ним просто не было. Правда, это решение ещё не скрепила рука начальника аэроклуба Денисенко, хотя шло к тому.

И тут как не вспомнить добрым словом начальника лётной части Константина Филимоновича Пучика!

— Анатолий Васильевич, — сказал Великанову Пучик, — сколько лет мы с тобой уже сажаем парнишек на самолёты! И разве был хоть один случай отчисления? Что же мы будем с этого-то начинать? Ведь, говоришь, он толковый. Ну так и полетай с ним сам. Мартьянов у нас лихач, не всем его тактика прививается. Попробуй иначе, а?

— Попробую, — ответил Великанов со вздохом.

И случилось небывалое: на следующий день с курсантом Гагариным в воздух поднялся не инструктор Мартьянов, даже не командир звена Сафронов, а сам командир отряда. Это не могло не вызвать тревогу, но внешне Юрий был, как всегда, собран и внимателен.

Теперь, в воздухе, ему слышался не командный, а по-домашнему успокаивающий тягучий голос Великанова:

— Начнём тренировку с определения высоты. Сейчас мы находимся на высоте двенадцати метров. Как считаешь: пора выравнивать?

Юрий рискнул возразить:

— Это высоко.

— Тогда подведи самолёт чуть ниже, на семь метров, и производи посадку.

Потом уже, узнав Великанова хорошо, я особенно оценила, как этот опытный, тонкий, проницательный человек не постыдился сознаться, что в случае с Гагариным его интуиция дала промашку.

Потом я спрашивала нетерпеливо и Анатолия Васильевича и Юрия Гундарева:

— Каким он был в эти дни? Неужели не нервничал? Не чертыхнулся хотя бы…

Гундарев отрицательно мотал головой. Среди курсантов не были в моде душевные излияния: они говорили только о необходимом или о второстепенном.

Великанов, обладающий большим психологическим опытом, надолго задумался.

— Вечерами… — неуверенно сказал он.

Вечерами, когда все шли спать, Юрий старался остаться один. Надо же было уяснить себе, почему не получается посадка! А понять можно только наедине. Опять — в который уже раз! — ставилось на карту его будущее.

Вечером, в прозрачной темноте, на пустом поле, где странными птицами виделись безмолвные самолёты, когда даже выжженный солнцем бугор стал прохладным и влажным от росы, Юрий тихо шёл без цели, упрямо сжимая зубы. Он обязан побороть в себе это проклятое напряжение, эту скованность мускулов, иначе рушилась мечта… Впрочем, нет, он не только мечтал, он также непоколебимо хотел стать лётчиком, как четыре года назад во что бы то ни стало хотел учиться в техникуме. Он сам решал свою судьбу.

Не размышлял ли он в ту светлую ночь на лётном поле возле неподвижных самолётов, что можно бы и ему остановиться, смириться с уже достигнутым — и пусть летают другие?

Да, компанейский парень Юрка Гагарин старался в те вечера остаться один…

Нет, он не был домом с распахнутыми дверями, куда можно было входить каждому. Рискую привести другое сравнение: он напоминал скорее маленькую крепость, ворота которой распахивались часто, но не всегда.

И чтоб уже перевернуть эту страницу, закончим ее воспоминанием инженера аэроклуба Егорова:

"Раннее утро. В самолёте № 06 сидит Гагарин. Он ждёт, когда А. В. Великанов, руководитель полётов, разрешит ему подняться в воздух. "Добро" получено. На сиденье кладут балласт — мешок с песком. Самолёт, управляемый Гагариным, выруливает на линию старта. Машина плавно отрывается от земли, поднимается всё выше и выше. Ещё один курсант пошёл в воздух, ещё одним лётчиком стало больше".