Страница 10 из 16
А в штабе аэроклуба мне показали ведомость оценки пилотов, окончивших 24 сентября 1955 года, где тридцать четвёртый в списке Гагарин аттестовался так:
Самолёт, Ян-18Т" — отл.
Мотор М-11 ФР — отл. Самолётовождение — отл.
Общая оценка выпускной комиссии — отл.
ОРЕНБУРГСКИЕ ЛАНДЫШИ
И вот настал тот день, когда им, выпускникам аэроклуба, вручили железнодорожные билеты до Оренбурга. Все они были тут и заняли чуть ли не целиком плацкартный вагон.
Поезд отошёл до наступления сумерек. Кончались последние дни сентября, обильного яблоками. Двадцать четвёртого им подписали дипломы.
Они понимали без слов: мечты начинают сбываться!
Но в Оренбурге, где их никто не встретил на шумном вокзале, они не то чтобы растерялись, но малость притихли. Надо было найти сначала дорогу к Чкаловскому военному авиационному училищу лётчиков. Название выучено давно.
Гурьбой, с чемоданчиками на весу, они переходили от улицы к улице, читали таблички незнакомых переулков, пока не очутились перед большим старинным домом из красного кирпича, расположенным буквой "П". Совсем рядом, через сквер, под обрывом текла речка Урал. Разве они не наслышаны о ней с детства?
Урал, Урал-река,
Шумлива и глубока!
На этой стороне — Европа, на другом берегу — Азия.
Но глазеть недосуг, они ещё насмотрятся. В своих штатских пиджаках и брюках навыпуск — хотя и налетавшие по двенадцать часов, сдавшие и мотор и аэродинамику, — они почувствовали себя неуютно в длинном коридоре, по которому деловито пробегали подтянутые юноши в зелёном. Пока сдавали экзамены, новички мужественно старались не замечать этого различия.
Но настал желанный, нетерпеливо ожидаемый час, когда их чубчики и шевелюры были срезаны ножницами цирюльников, когда после бани они шли преображёнными, в сапогах и гимнастёрках с латунными птичками на погонах. Им дали попервоначалу довольно много времени, чтобы намотать портянки, пришить воротничок, потому что военная служба начинается с опрятности. Первые месяцы проходили вдалеке от аэродрома: они прилежно зубрили устав, занимались тактическими учениями.
Ранняя осень сменилась поздней. Уже отпылали деревья, и всё чаще перепадали зябкие дожди. Мокрые листья прилипали к сапогам, когда учлёты шли строем по деревянному мосту через Урал. И хотя раздавалась предостерегающая команда: "Не в ногу!" — им трудно было сдержать ликующее чувство единства, когда подошвы так крепко отщёлкивают шаг, а руки ладно взлетают в такт движению.
Строй рассыпался лишь на том берегу. Тогда жидкий лесок зауральской рощи оглашался гомоном: кричали "ура!", бегали в атаку.
Несмотря на повторяемость, каждый из этих дней был по-своему дорог Юрию Гагарину. Он постоянно помнил, что живёт в осуществившемся желании. Засыпал и просыпался с отчётливым ощущением удовольствия: и от серебряно-туманных на рассвете высоких окон, и от первых белых мух над крышами.
Училище, куда попал Гагарин, встречало новичков прежде всего портретом великого лётчика нашего времени — Валерия Чкалова.
Первая оренбургская зима, на радость лыжникам, легла сразу глубоким снегом. Начались азартные кроссы. Уже замаячила невдалеке новогодняя ёлка с её праздничным увольнением, танцами в медицинском училище… Но прежде будущие лётчики принимали присягу: "Я, гражданин Советского Союза…" Теперь они уже точно знали, что невидимая "военная косточка" вкоренилась в их позвоночнике и будет только твердеть и твердеть.
1956 год прошёл в полётах. Сначала на том же "Як-18Т", а потом и на реактивных "МИГах".
Гагарин и его друзья полностью узнали упоение полётом. Небо поворачивалось во всех ракурсах. Как далеко ушёл Юрий от наивной "коробочки" над учебным аэродромом в Саратове! Теперь он безбоязненно бросал машину в штопор, в вихревое крутящееся падение, когда скорость становится критически низкой, зыбкий воздух проваливается под тобой, словно летишь в открытый люк. А потом острое чувство освобождения и победы, чувство абсолютной устойчивости в упругом небе на крепких воздушных слоях, надёжных, как земная кора.
Но вот настал день, когда чудо гагаринской жизни пришло со стороны. Почти неведомо для себя им стала маленькая девушка в голубом платье.
"Всё мне понравилось в ней: и характер, и полные света карие глаза, и косы, чуть припудренный веснушками нос. Валя Горячева".
Познакомившись с Валей, тогда служащей телеграфа, а позже студенткой-медичкой, он очень естественно вошёл и в её семью. Дом на улице Чичерина стал любимым приютом на время увольнений не только для Юрия, но и для его товарищей. Уклад семьи Горячевых напоминал Юрию собственный дом. Он искренне восхищался хлебосольством Горячевых и кулинарным мастерством отца Валентины Ивана Степановича, повара по профессии.
Сватовство прошло со свойственной Гагарину обстоятельностью. На побывке в Гжатске Юрий обговорил всё с Анной Тимофеевной, получил её материнское одобрение и лишь затем вернулся в Оренбург, сделал предложение, а после шумно отгулял свадьбу, совпавшую и с празднованием сороковой годовщины Октября и с производством его в офицеры. Женился он именно в то время, когда становился полностью самостоятельным человеком. Аттестационные документы после выпускных экзаменов были подготовлены.
…И в то же самое время, будто дождавшись подросшего Гагарина, друг за другом стали взлетать на околоземную орбиту первые спутники. Скорость их — восемь километров в секунду — казалась пока недостижимой ни одному лётчику…
В ЗАПОЛЯРЬЕ
Перед тем периодом жизни Гагарина, который можно назвать "космонавтским", лежали два года службы в Заполярье. Он приехал туда по собственному выбору.
Поездом, а потом автобусом по заснеженной тундре поздно ночью добрались оренбургские выпускники до своего нового гарнизона. Стоял декабрь. Но это была не клушинская зима его детства, словно один длинный-предлинный день с румяными угольками на загнётке, с хлопьями снега, широкими, как ладонь. Зима опускалась в одночасье полушалком из козьей шерсти и укутывала деревню до подбородка, пушистая, солнечная.
Здесь зима была темна, будто закопчённое стекло. Ещё в поезде Гагарина поразило: часы показывали полдень, а тут морозный туман, голубоватые потёмки. За Полярным кругом мгла сгустилась ещё гуще. Снега призрачно вспыхивали в беглом свете прожекторов. Луч скатывался по твёрдому насту, шершавому, словно неглазурованный фаянс. Обледенелые камни звенели под ногами.
Молодых лейтенантов поселили в одном из бревенчатых бараков. И здесь впервые Гагарина увидел Семён Дмитриевич Казаков, один из близких друзей последних лет его жизни. Казаков в тот день дежурил по части, и вот как он вспоминает об этом событии:
"С жильём у нас было небогато, а тут приехало много семейных. Скажу прямо, при виде молоденьких лейтенантов и их промёрзших, пугливо оглядывающихся жён я порядочно растерялся. Кое-как распихал всех в учебных классах до утра. И всё же одному офицеру места не досталось. Стоим решаем, как быть…
В это время приоткрылась дверь в коридор: выглянул Гагарин.
— Давайте к нам третьего!
Казаков засомневался:
— Комната на двоих…
— Ничего, мы койки сдвинем.
Всунули третью кровать и спали так, поперёк, несколько месяцев.
С этого времени молодой лейтенант мне и запомнился".
Служба требовала приступать к полётам.
…Увы, в полярном небе особенно не разлетаешься. "Видимость миллион на миллион", как любят выражаться лётчики, внезапно, без всякой подготовки сменяется здесь критической видимостью: не более чем на двести — триста метров. Перемена происходит иногда почти мгновенно! Сплошная облачность, туманы, снежные заряды… Опытные командиры не спешили отправлять новичков в небо.