Звёздный сын Земли

Жадность его мозга была удивительна. А впрочем, почему удивительна? Не являлся ли он просто примером здоровой гармоничной натуры, которая не может богатства мира воспринимать лишь мимоходом?

Упорство, оптимизм и работоспособность — вот главные его черты.

Нина Васильевна Рузанова. Гагарина она запомнила в первый же день занятий. Щуплый подросток — ему уже было восемнадцать, но выглядел он скорее пятнадцатилетним — легко краснеющий, улыбчивый: ощущение постоянной улыбки создавалось приподнятыми вверх уголками губ.

Он отрапортовал, как положено, чётким голосом, что класс к занятиям готов и что докладывает об этом дежурный Гагарин. Так она узнала его фамилию.

Он не вернулся на место без разрешения. "Садитесь, Гагарин", — сказала она. (В техникуме студентов называли только на "вы". "Ты" появлялось лишь вне занятий, оно носило дружеский оттенок.)

За четыре года Нина Васильевна, как ей казалось, узнала Юрия очень хорошо. Ему нравились уроки литературы, он много читал по программе, но всегда забегая несколько вперёд, и частенько с обычным милым своим выражением скромной внимательности останавливал учительницу в коридоре или просовывал голову в приоткрытую дверь:

— Можно поговорить?

Вот он только что прочёл "Войну и мир" и не мог дождаться, когда роман будут разбирать на уроке. Ему очень понравился Болконский!

На одном из первых уроков зашёл разговор о счастье.

— Счастливым человек может быть только вместе со своей страной, — убеждённо сказал Гагарин.

Отличная память тотчас подсказала строки из поэмы Алигер: "Нам счастья надо очень много. Маленького счастья не возьмём". Подвиг Зои представлялся ему верхом человеческого благородства и уже тем самым мог почитаться счастьем.

— Если бы я попал в такое положение, я хотел бы вести себя так же.

— Струсил бы, — шутливо ввернул кто-то из однокурсников.

— Нет!

Разумеется, это был обычный разговор обычных советских учащихся на рядовом урюке литературы. Значительным он становится лишь теперь, когда каждая мелочь биографии Гагарина приобретает особый смысл.

Хотела бы я знать, кто не спорил, прочитав "Что делать?", о резкой, мрачноватой, волнующе-привлекательной фигуре Рахметова?

Юрий остановил Нину Васильевну в коридоре:

— Целую ночь проспорил в общежитии из-за Рахметова. Вот бестолочи! Говорят, что нечего ему было спать на гвоздях: героизм, мол, не в этом.

— А что отвечал ты?

— Дело не в гвоздях, а в испытании. Революционер должен знать, на что он способен, где граница его сил. Проверить это можно по-разному. В том числе и так, как Рахметов.

— Чем же кончился ваш спор?

— Я их убедил. Уже под утро.

Кроме литературы, Нина Васильевна вела уроки русского языка. У Юры Гагарина тетради были чистенькие, аккуратные, а почерк скорее девичий (с годами он менялся). Но был случай, когда домашнее задание оказалось выполненным неряшливо, с кляксами, ошибками.

— Ребята, разве это похоже на работу Юры Гагарина? — спросила она, показывая листок со злосчастными деепричастиями.

Гагарин молчал. Опустил глаза — и ни слова в оправдание.

На перемене ученики догнали Рузанову в коридоре.

— Вы знаете, почему так получилось у Гагарина? Он вчера поздно вернулся с тренировки, а во всём общежитии выключили свет, заниматься было нельзя. Юрка проснулся на рассвете и готовил уроки наспех.

К следующему уроку Юрий подал тетрадку с двумя упражнениями — тем, которое было задано на сегодня, и с прежним, на деепричастия, переписанным заново.

— Больше это не повторится, Нина Васильевна, — сказал он.

И действительно не повторилось.

— Был ли Юра фантазёром? — переспрашивает она меня. И некоторое время находится в затруднении. — То есть мечтателем? Конечно, у него была мечта стать лётчиком. "Я хочу летать", — говорил он мне не раз.

Позже я спрашивала лётчика Юрия Гундарева:

— А почему вы и ваш тёзка Юра Гагарин пошли в аэроклуб? Послужило ли что-нибудь толчком? Не может быть, чтобы вы ни разу не вспомнили потом об этом между собою.

Он добросовестно думает.

— Знаете, — говорит с облегчением, просияв улыбкой, — скорее всего, нам обоим понравился фильм "Истребители".

— А как вы думаете, если б Гагарин не поступил в лётную школу, как бы сложилась его судьба?

— Он бы учился в институте. Уж это я точно знаю.

ПЕРВЫЕ КРЫЛЬЯ

Юношеские увлечения очень важны. В юности определяется: далеко ли человек пойдёт и на чём остановится.

Юрий был небольшого роста, но он захотел стать баскетболистом.

— Если бы вы видели, — сказал бывший военный лётчик, наставник Юрия в аэроклубе Сергей Иванович Сафронов, — если бы вы видели, как он посылал мяч из середины круга прямо в корзинку!

Я пытаюсь представить это единоборство с мячом: ожидающие глаза, руки, готовые вскинуться в неотразимом броске.

Юрий увлекался спортом упоённо и в то же время методически. А вместе с тем легко, без болезненного самолюбия и стремления добиться первенства любой ценой.

Вот что рассказал Владимир Павлович Каштанов, методист-инструктор аэроклуба, загорелый, подвижной пятидесятилетний крепыш:

— Я Гагарина помню ещё до аэроклуба. Каждый вечер ходил в детский парк играть в волейбол. Я и сейчас люблю с молодёжью мяч покидать, а тогда дня не пропускал. Он тоже спортсмен заядлый; мы друг друга сразу приметили. Слышу, он спрашивает: откуда, мол, этот загорелый дядька? Я подхожу и отвечаю: "Из аэроклуба". Ребята меня окружили: "Где тут аэроклуб? Кого туда принимают?"

Техника всегда привлекала Гагарина. Его тянули к себе порядок, военная чёткость и возможность более убыстрённого движения по жизни. Всё это он надеялся найти в авиации — и не ошибся!

Более всех в аэроклубе Гагарин был привязан к своему инструктору Дмитрию Павловичу Мартьянову.

Юрий появился в группе уже четвёртого мартьяновского набора. Осенью, в дни начала занятий, Мартьянов, как это было положено в аэроклубе, обошёл дома своих курсантов. Юрия он застал в большой комнате общежития: сидел на кровати, читал. Курсант показался инструктору щуплым и малокровным. Впоследствии Мартьянов понял, что впечатление это обманчиво: Гагарин был очень выносливым юношей как в воздухе, так и на земле.

В классах Мартьянов отметил про себя особую сообразительность Юрия. Юрий был аккуратен, никогда не опаздывал, не пропускал ни одного занятия; в общем, инструктор решил, что это самый подходящий староста для группы.

Однако сам он бывал суров и даже резок с Юрием: "Ты не угадывай, чего я хочу, а сам соображай!"

Лётчик должен воспитывать в себе самостоятельность: наедине с небом ни авторитетов, ни шпаргалок не будет. Это Мартьянов знал твёрдо.

Понравился ему Гагарин по-настоящему весною, в апреле, когда у самого Дмитрия начались тренировки и — что скрывать! — лучшее для него время. В один из полётов он взял с собою старосту группы: пусть, мол, приглядится, покачается… Но гагаринская жадность к воздуху, к полётам не уступала мартьяневской. Никакие виражи не утомляли его. Напротив, Юрий как будто находил особое удовольствие в растущих перегрузках, ему было всё мало и мало…

Они сговорились о маленькой хитрости: зная, что Юрий опоздает к аэродромной практике, потому что в это время у него будет защита диплома, Дмитрий уже сейчас иногда передавал ему управление самолётом.

На рассвете воздух совершенно тих, это лучшее время для полётов. Чтобы попасть на аэродром вовремя, Юрий спал с вечера не более двух часов, а после полуночи уже дежурил на пустой улице возле ограды массивного особняка аэроклуба, чтоб не пропустить служебный автобус.

Немногословный Мартьянов замечал всё, хотя и не хвалил за рвение; ему казалось естественным, что для будущего лётчика нет ничего важнее неба…

Не верьте тому, что великие события происходят в обыденные дни! Счастливые дни бывают особенными от восхода и до заката.