Нечто из Рютте

Ни Ёган, ни монах даже не пошевелились. Дрыхли крепко под шум дождя.

– Эй, лентяи, – окликнул их солдат, на всякий случай подтягивая к себе меч поближе, – гляньте, кто там.

Монах поднялся, пошатываясь со сна, пошел и открыл дверь. На пороге стояла Агнес.

– Я к господину, – говорила она. И смотрела на монаха, чуть кося глазами.

Монах ее впустил. Не мог он не впустить, уж больно странным был взгляд девочки. Она словно ждала отказа, готовясь начать борьбу за проход в покои.

– Заголяться, что ли, опять пришла? – спросил Ёган спросонья, глядя на нее.

А она только зыркнула на него, да так, что тот аж сел на своем ложе.

– Ишь ты, – восхитился Ёган, – сама квелая да косая, а смотрит змеей.

Агнес не удостоила его ответа, подошла к кровати, к Волкову и, поклонившись, заговорила:

– Господин, вам постирать ничего не нужно? Могу полы мыть или заштопать чего. Я все могу по хозяйству, могу за огородом ходить, могу за скотом.

Солдат смотрел на нее с интересом.

– Да? И какую плату ты хочешь? – спросил он.

– Да вы небось знаете какую, – заявила девочка.

– Небось – знаю, небось – не знаю. Ты говори, чтобы я не гадал. Что в плату хочешь?

– Буду делать все, что по хозяйству нужно, а за это в шар буду смотреть, когда захочу.

Агнес явно волновалась, она мяла свои натруженные ручки.

Волков хотел было сесть на кровати, да сделал это так неудачно, что в ноге дернулась какая-то жила, словно иглой ткнули. Его лицо перекосилось от боли.

– Не дозволяйте ей, господин, в шар пялиться, – сказал Ёган.

– Почему? – пережидая приступ, спросил Волков.

– Она ж и без шара с придурью, а с ним и вообще умом тронется.

Девочка неожиданно повернулась к нему и сквозь зубы, с шипением и злобой тихо произнесла:

– Замолкни, холоп.

– Вот и я об этом, – подтвердил свои слова Ёган, жестом указывая на нее, – одно слово – припадочная. – И разъяснил: – Дура же!

– Это я дура? – взвизгнула Агнес. – Меня наш поп хвалит, я все псалмы наизусть помню. И до тысячи считать умею! И все жития первых святых помню со дня вечери.

– Неужели все псалмы помнишь? – не поверил монах Ипполит.

– Все сто пятьдесят, – гордо отвечала девочка.

– Монах, спроси у нее что-нибудь, – сказал солдат.

– Читай девяностый, – предложил монах.

– Живый в помощи Вышняго в крове Бога небесного водворится, – затараторила девочка, – речет Господи заступник мой, прибежище мое…

– Ладно, – прервал ее монах чуть растерянно, – читай двенадцатый.

Агнес чуть задумалась, подняла глаза к потолку, вспоминая, и заговорила:

– Доколе, Господи забудешь Ты мя до конца? Доколе отвращаешь лицо Свое от мене? Презри и услышь мя, Господи Боже мой, просвяти очи мои, да не когда усну в смерть, не когда речет враг мой, укрепихся на него…

Монах с изумлением смотрел на нее, Ёган с подозрением, солдат с непониманием, а она все читала, пока не дочитала почти до конца:

– Но я на милость Твою уповаю, да возрадуется сердце мое о спасении Твоем. Буду петь Господу…

– Хватит, – сказал Волков, – ясно, знаешь.

Агнес стояла гордая, с вызовом поглядывала на Ёгана.

– Ну, то самые известные псалмы, – нерешительно произнес Ипполит.

– Так другие спрашивай, какие хочешь, – твердо произнесла девочка.

– Ну, давай тридцать седьмой, – сказал монах.

– Не нужно, – прервал его солдат, все еще кривясь от боли, – Ёган прав: девочка, умом ты тронешься от этого шара. Ступай в свой трактир.

Но девочка не пошла в трактир, она подошла еще ближе к солдату, положила руку на перину и произнесла:

– Корчит вас от ноги, господин. Хотите боль отгоню?

Не дожидаясь разрешения, она откинула тяжелую перину одним движением маленькой руки и сразу нашла место в ноге, откуда расползалась боль. И положив на него свою мозолистую руку, заговорила торопливо, при этом смотря в стену:

– Мясо, что к кости прирастает, криво заросло после раны. Оттого жилу главную теребит. Оттого и боль идет. Так будет всегда. До смерти. Со временем легче будет, но до конца никогда не отпустит. Хромать будете, пока не помрете.

– Бредишь? – спросил солдат с раздражением. – Откуда знаешь?

– В шаре видела.

– Что ты там видела? – продолжал раздражаться солдат. – Рану мою? Мясо? Жилу?

– Нет, ни рану и ни жилу, а видела, как стою тут и говорю вам это.

– Значит, врала мне вчера, когда говорила, что обо мне в шаре ничего не видела, кроме ведьмы.

– Не врала, не помнила, а сейчас как встала возле вас, так и прошибло меня. Все, что вчера в шаре про это видела, то и сказала. И говорю я, а словно не я.

– Гоните ее, господин, горя мы с ней хлебнем. Дурная она, – сказал Ёган.

– Слышишь, что он говорит? – спросил солдат у девочки.

– Боится он, ему и положено, оттого он и холоп, а вы уже про страх и вспоминать не умеете. Оттого вы и людоедов ловите.

– Значит, говоришь, до старости хромать буду? – произнес Волков, откидываясь на подушки.

Она стояла, не убирая руку с его ноги, и молчала. И кивала.

– Значит, до старости я доживу?

– Мне то не ведомо, господин, – ответила девочка.

– Ты ж сама только что говорила, – напомнил монах.

– Да неведомо мне то, – повторила Агнес, – я сказала то, что в шаре видела, и все.

Пока она это все говорила, боль, на удивление, прошла, нога почти не болела.

– Иди в трактир, – сказал солдат, – я подумаю. Ёган, дай ей крейцер.

Ёган нехотя, но без обычных замечаний достал деньги и дал девочке, та низко поклонилась и даже попыталась поцеловать Волкову руку, он не дал. И она вышла. Только после этого Ёган произнес:

– Вот вы как хотите думайте, а я скажу вам, что она ведьма. И как по мне, она ведьма похлеще старухи будет. Просто она молодая еще.

Солдат посмотрел на монаха, ожидая от того суждения, и тот сказал:

– Страшная она. Псалмы читала, будто кого проклинала.

– Ясно, – кивнул Волков.

Может быть, оба они были правы, и Ёган, и монах, да вот только нога у него не болела совсем.

– Ладно, собирайтесь, нам сегодня людей вешать. Ёган, мыться, одежду, завтрак. Монах, пойдешь в трактир – забеги к попу, скажи, что скоро висельников на площадь привезут.

Ёган и монах ушли, а Волков остался лежать в кровати. За окном тихо шуршал дождь, а он думал: «А девчонка и вправду страшная, да и бог с ней, лишь бы помогла найти мертвеца».

Сколько солдат ни кутался в плащ, но под проливным дождем от воды он не спасал. Одежда быстро промокла, и сначала заныло плечо, а потом и нога. Надо было бы слезть с коня, чтоб ногу не ломило, да слезать некуда, все площадь превратилась в огромную лужу. Зеваки, собравшиеся поглазеть на повешение, терпеливо ждали, пока привели Соллона, потом притащили несчастного, истерзанного пытками калеку.

– Господь всемилостивый, когда же он закончится, – произнес барон, разглядывая тучи и протягивая Волкову флягу с вином.

Тот только вздохнул в ответ, глядя на попа, который уже бесконечно долго говорил с сыном ведьмы, невзирая на дождь. Волков взял у барона флягу. Сержант, Сыч и стражники терпеливо ждали, когда поп отпустит грехи одному и перейдет к другому. Наконец поп перешел к Соллону и, осенив его святым знамением, начал с ним говорить.

– Сержант! – крикнул барон.

Перепрыгивая лужи, сержант подбежал к барону.

– Скажи попу, чтоб поторопился, мы промокли до костей, а коннетабль еще не выздоровел.

Сержант кивнул и побежал к попу. Поп, послушав сержанта, тоже понимающе кивал, но это никак не повлияло на скорость процесса. Соллон явно не торопился умирать и что-то говорил и говорил священнику. Наконец барон не выдержал и заорал:

– Сержант, заканчивайте там уже!

Сержант вежливо отстранил попа, несмотря на его протесты, и они с Сычом быстро вздернули калеку. Поп еще что-то бормотал и осенял святым знамением Соллона, когда Сыч надел тому петлю на шею. Поп не успел даже договорить, как Сыч и сержант потянули веревку. Вскоре зеваки стали разбегаться, все было кончено.