Нечто из Рютте

– Никто не любит ждать, но если вы собираетесь стать добрым рыцарем, вам придется учиться.

– …и того коров во всех дворах, кроме подворья барона, сто восемьдесят девять, а в одиннадцати дворах коров нет вовсе. Те дворы живут впроголодь. А быков у мужиков четыре, а волов и вовсе нет. Замечу, что для такого стада коров быки уже стары, нужно завести молодых быков. Чтобы все стадо могли покрывать. Птица…

Солдат хотел уйти сесть в свое кресло, но мальчик его остановил:

– Вы куда?

– Пойду сяду.

– Останьтесь, – попросил мальчик.

– Успокойтесь, барон, – сказала мать, – господин коннетабль недавно был ранен на дуэли, он еще нездоров и не может все время стоять рядом с вами.

– У вас болит рана?

– Беспокоит.

– Ну тогда садитесь, а потом расскажете, как вы дрались на дуэли? – спросил мальчишка.

– Обязательно, – обещал Волков.

Он сел, с удовольствием вытянул ногу и подумал:

«Лишь бы барон не заснул».

А бухгалтер все вещал и вещал, и информация, которую он озвучивал, становилась все интереснее.

– …и староста Малой Рютте гонял мужиков на барщину четыре раза в месяц, а не три, как было уговорено с сеньором. Там было и в марте месяце, и в апреле месяце, и в мае. И в те лишние дни велел он мужикам рубить орешину и продавал ту орешину в монастырь по семь крейцеров за воз, и того продал девять возов, а сеньору о том не сказал. И в книгу то не записал, а деньги присвоил.

– Гнида! – крикнул кто-то из мужиков.

Бухгалтер перестал читать. Волков чуть склонился над столом, ища взглядом того, кто крикнул, погрозил мужикам пальцем и громко сказал:

– Выгоню! – И потом добавил: – Продолжайте, господин бухгалтер.

– А еще требовал с мужиков… – снова начал тот.

«Господи, невыносимо нудный человек, – думал солдат, – наверное, все бухгалтеры такие».

Прошло уже много времени и много листов, прежде чем с делами старосты было покончено, и бухгалтер наконец перешел к тому, что интересовало солдата, – к делам управляющего Соллона.

И тут все пошло по-другому. Эммануэль Соллон не собирался сидеть сложа руки, как староста, понурив голову. Он то и дело перебивал бухгалтера и вступал с ним в пререкания. Каждую новую фразу о себе он встречал репликой: «Врете! Не было такого! Выдумки! Вздор!» Сержант одергивал его, шептал ему что-то на ухо. Управляющий успокаивался, но ненадолго.

– А с крестьянина Ёгана Швайнефельда взял шестьдесят крейцеров, якобы пеню с долга в шесть с половиной крейцеров, что тот задолжал два года назад за пользование господской лошадью, что он брал для вспахивания трех десятин под озимые.

– Лай собаки! Вы, что, поверите этому пьянице?!

Бухгалтер посмотрел на Соллона и ответил:

– Сей крестьянин готов поклясться в том перед Господом и перед сеньором.

– Так пусть выйдет и поклянется! – настаивал Соллон.

– Пытаетесь затянуть слушание? – спросил магистр Кранц раздраженно. – Не выйдет. Потому что мы вас не судим – мы аудиторы. А в списке тех, кто на вас показал, шестьдесят три имени, и это только те, кто не испугался.

– Это все лживые свиньи! – крикнул бывший управляющий. – Они ненавидят меня за то, что я им не давал воровать и лениться!

– Господин барон, – произнес магистр, – прикажите привести тех мужиков, чтобы они свидетельствовали.

– Мужиков? А сколько их? – встрепенулся барон.

– Шестьдесят три.

– О! К дьяволу. Не думаю, что они все врут. – Конечно, барон не собирался сидеть тут целый день.

– Абсолютно справедливо, – согласился магистр. – Бухгалтер, продолжайте.

– Это не суд! – заорал Соллон и попытался вскочить.

Волков дал знак сержанту, и тот все понял. Без разговоров он врезал управляющему под ребра, тот скривился и сел. Этот удар вызвал бурю ликования среди стоящих у входа мужиков. Селянам нравилось, что кровопийцу управляющего бьют, как простого мужика, а бухгалтер тем временем продолжал читать:

– Аудиторы пересчитали свиней, коз, гусей, овец, кур и уток…

Казалось, всему этому не будет конца. Волков то и дело косился на барона, дабы убедиться, не заснул ли тот, но барон сидел, насупившись, не спал и слушал. А солдат сам начал тереть глаза, когда нудный бухгалтер дошел до мельниц, и он удивился, услышав:

– …подведя баланс всего вышеперечисленного, комиссия постановила, что в добрый год имения все хозяйство в совокупности может и должно давать доход от ста семидесяти до двухсот талеров, а в худой год от ста двадцати до ста шестидесяти. Комиссия считает, что управляющий Соллон Эммануэль и его дружки ежегодно уворовывали у своего сеньора от сорока до семидесяти талеров. На этом все.

Бухгалтер Виллим хотел сесть, но не успел.

– Ложь! – заорал Соллон, опять вскакивая. – Все ложь! Ложь! Ложь! Ложь!

– Зачем же ложь? Вот вам все цифры и все подписи. – Бухгалтер показал Соллону пачку бумаг. – А вот бухгалтерские подсчеты и обоснования. – Он показал другую пачку бумаг. – А вот показания мужиков. – Он потряс в воздухе третьей пачкой. – Никакой лжи тут нет, господин Соллон. Все комиссионеры считают, что вы вор.

– Лжецы! – заорал Соллон. – Все придумано! Все ваши расчеты ложны, а показания – подделка. Вы все куплены!

– И кем же мы куплены? – искренне удивился магистр Кранц.

– А вон им! – Бывший управляющий указал на коннетабля. – Им! Он уже и управляющего из вашей шайки назначил!

– Смиритесь, Соллон, вы пойманы и разоблачены. Ваш сеньор вам не доверяет, а мужики вас ненавидят. Вы вор, господин Соллон, и ваш сеньор сейчас вынесет вам приговор.

– Нет-нет! – снова заорал бывший управляющий. – Я требую настоящего суда, а не этого балагана!

– Что вы себе позволяете?! – вдруг крикнул барон и вскочил. – Мой суд вы считаете балаганом?! Вы мерзавец и вор!

– Я требую суда ландфогта! Пусть меня судит ландфогт!

– Это не обязательно, – спокойно заметил нотариус Деркшнайдер. – Согласно эдикту принца Карла, курфюрста славной земли Ребенрее, да продлит Господь его дни, добрый барон фон Рютте рукой своей давал хлеб вам, а значит, был вам сеньором, то есть и судить он вас может сам, не отдавая вас под суд доброго графа и ландфогта местного, Леопольда вон Шлоссера.

Сказано это было негромко и спокойно, но это тихое спокойствие убило Соллона, он устало опустился на лавку и, сгорбившись, уставился в пол под ноги. Он проиграл.

– Итак, господин барон, – продолжал магистр Кранц, – принимаете ли вы нашу работу и будете ли вы выносить вердикт по поводу своих людишек, что обворовывали вас? Если да, то ваше решение мы оформим юридически как решение судебное. Прямо сейчас.

Волков встал и зашел с правой стороны от кресла барона, стоял за его спиной, ждал.

– Ну? – спросил барон у него тихо. – Что с ним делать?

Волков произнес только одно слово:

– Виселица.

– Помилосердствуйте, я с ним за одним столом столько лет просидел.

– Вы сидели за одним столом с крысой. В одной из рот, в которой я служил, такую же крысу, которая обворовывала своих друзей, резали на куски, причем резали так, чтобы не сдох сразу.

– Может, обойдемся кнутом и клеймом?

– Ну, ежели желаете, чтобы следующий управляющий вас обворовывал точно так же, можете быть милосердным.

– И все-таки…

– Не забывайте: он еще хотел отравить меня, а отравил мальчишку.

– Я понял, понял. – Барон встал нехотя, глянул на Волкова, который неотрывно смотрел на него, и произнес: – Соллон, вы сидели за моим столом, и брали на руки моего сына, и называли меня другом, а сами воровали у меня.

Он замолчал, обернулся на солдата, надеясь, что тот смягчится, но солдат тихо прошептал:

– Виселица.

Барон повернулся к Соллону и произнес:

– Я приговариваю вас к повешению.

– Что?! – заорал Соллон. – Да как вы смеете?! Я для вас делал все что мог! Я делал для вас все!

А мужики в проходе одобрительно загалдели, а вот аудиторы были удивлены приговору.

– Вы уверены, барон? – спросил магистр, уставившись на барона.