Нечто из Рютте

Он сидел во дворе замка на колоде, вокруг толпились люди, сам барон был тут, стоял неподалеку, даже баронесса спускалась, но барон ее проводил.

Лицо Волкова было белым как полотно, губы превратились в серую нить, он сжимал и разжимал кулаки.

На корточках перед ним сидели кузнец и монах Ипполит, руки их были по локоть в его крови. Кузнец вид имел растерянный, а вот молодой монах держался молодцом.

Он встал и спокойно сказал солдату:

– Болт уперся в кость, дальше не пойдет, не протолкнем.

– Может, попробуешь вытащить, в прошлый раз ведь вытащил, – сказал Волков кузнецу.

– Да как же, господин, в тот раз он на полпальца вошел, а тут… – ответил тот виновато.

Со стены за ними наблюдала госпожа Хедвига, но сейчас солдату было не до нее, ему начинало казаться, что нога немеет, словно он отлежал ее во сне.

– Тянуть нет смысла, господин, – твердо продолжал монах, – ногу придется резать.

– Резать?

– Да. Причем резать лоскутом.

– Лоскутом?

Монах нарисовал в воздухе угол:

– Углом, болт дошел до кости, он рядом с главной ножной веной, и если не знать, как его доставать, то можно ее порвать. И тогда…

– Кровь не остановить, – догадался солдат.

– Да, кровь не остановить, – подтвердил монах.

– Ёган, давай телегу, – согласился солдат. Монах был прав, нужно что-то делать, боль не прекращалась, она выматывала его.

– Уже готово, господин, – ответил слуга.

– Монах, а ты так резал уже кому-нибудь? – спросил Волков.

– Я нет, но я видел, как резал старший лекарь. Я буду ему помогать. Вы не волнуйтесь, господин, в монастыре есть маковые капли. Боль вас так терзать уже не будет.

Ёган подогнал телегу и помог господину улечься в нее. Волков попытался пошевелить пальцами на ноге – они и раньше-то шевелились неважно, а сейчас у него вообще не получилось.

Слуга накрыл его плащом и уселся на передок, рядом с ним сел монах, и телега выехала из замка. Барон так и не проронил ни одного слова. Глядел вслед. А еще со стены за телегой следила дочь барона и не уходила, несмотря на дождь.

Глава восемнадцатая

«Увечья и смерть к контракту прилагаются», – опять вспоминал он. И увечья прилагались, нога болела, и боль эта не стихала. Еще недавно он собирался жить тихо и мирно, прикупить землицы и разводить коней. На лошадях можно было неплохо зарабатывать. А может, и осесть в каком-нибудь тихом городке, открыть мастерскую и делать хорошие арбалеты недорого. Он почему-то считал, что преуспеет в любом из этих дел. Но после ухода со службы его жизнь почти не изменилась. Стычки, раны, напряжение, враги, недосыпания – все как обычно. Даже награда, как водится, призрачная.

Все как всегда. Ничего не изменилось.

И тут прямо в телеге под мокрым плащом ему в голову пришла простая мысль:

«Если монахи поставят меня на ноги… соберу вещи и уеду отсюда. Да, просто соберусь и уеду. Деньги у меня есть, коней больше, чем нужно, слугу вот завел, вроде ничего, расторопный, хотя и бестолковый. Сбегу. Сбегу, сколько раз бегал, а не бегал бы, уже давно сгнил бы в земле. А не сбегу, так отравят, или приедет еще один благородный в кирасе под камзолом. Да. Барону я ничем не обязан, это он мне обязан. Хоть немного навел порядок в его феоде. Разогнал воров, что тут промышляли во главе с Соллоном, переловил кучу дезертиров, начал и оплатил аудит, ну и чем я не молодец? Да, еще и упыря выследил. А что я получил взамен? Мне разломали плечо, да так, что умники монахи еле собрали, в грудь удар получил и кровью харкал два дня, да две лишние дыры в и без того больной ноге. Да, я, конечно, прихватил деньжат тут, да коней, да барахлишко, ну так в бою все брал, не барон дал. Нет, ему я ничем не обязан. А оскорбления! Я за всю свою жизнь столько не слышал, сколько от этой дряни белокурой. Нет, нужно отсюда бежать, пока меня тут не прикончили».

– Господин, вы там живы? – окликнул его Ёган.

– Жив, – ответил хрипло он.

– Терпите, господин, скоро приедем, монахи вас залечат. Они в этом проворные.

– Ёган.

– Да, господин.

– Ты готов отсюда уехать?

– Куда? Когда? Сейчас, что ли? А к монахам не едем, что ли?

– Господин, – подал голос брат Ипполит, – нельзя вам сейчас уезжать, пока ногу не залечим.

– После монахов собрать вещи и уехать готов? – продолжал Волков.

– Да куда?

– Да хоть куда.

– В ночь ехать? Зачем в ночь ехать? Давайте хоть утра дождемся.

– Дождемся, ладно.

– А куда вам ехать, зачем? Вас здесь почитают более барона, – сказал Ёган.

– Да, – подтвердил монах, – вы уже на все графство знамениты.

– Дураки вы оба, – ответил Волков, – не понимаете, убьют меня здесь. Ворье меня ненавидит местное, благородные меня ненавидят, дочь барона со служанкой меня ненавидят, а теперь еще миньоны герцога в «друзья» записались.

– Все ничто, – сказал Ёган, – а вот насчет дочери барона – тут, конечно, не поспоришь. Стерва еще та.

Тут телегу качнуло на кочке, что вызвало новый приступ боли в ноге.

– Не тряси так, Ёган, – сказал монах, – господину тяжко.

– Терпите, господин, – с пониманием говорил слуга, – вон уже замок госпожи Анны завиднелся. Скоро и монахи будут.

Все длилось долго, очень долго. Монахи разрезали ногу, вытянули древко и стали искать наконечник. И лезли все глубже и глубже. Ковырялись и ковырялись, потом переговаривались, и снова резали плоть, и снова ковырялись; капли почти не помогали. И терпеть это было все невыносимей с каждой минутой. Волков, стиснув зубы, молчал, обливаясь потом. Вцепившись в края стола, на котором он лежал, терпел. Молчал. Иногда только судорожно вздыхал и снова стискивал зубы. Он не мог по-другому, здесь были еще монахи, кроме лекарей, и Ёган. Поэтому ни выть, ни скулить, ни причитать он не мог. Мог только зажмуриваться да шумно дышать носом. И мечтать, мечтать о потере сознания.

Но силы кончаются у всех, даже у него они кончились, и когда он готов был уже зарычать, старый лекарь произнес:

– Вот он, я разведу мускулы, а ты бери щипцы и тяни, тяни прочь от жилы, чтобы, не дай Господь, не задеть ее. Понял?

– Да отец, – отвечал молодой лекарь.

– Ну, тяни.

– Тяну – не идет, за кость цепляется.

– Пробуй расшатать, иначе еще резать придется.

Волков думал, что до этого боль была невыносимой, но теперь он готов был орать или дать брату Ипполиту в ухо, лишь бы эта пытка прекратилась. И тут он услышал:

– Все. Пошел.

– Вытягивай, аккуратненько. Молодец. Все, вышел. – Отец Ливитус облегченно вздохнул. – Я доволен тобой, брат Ипполит.

Монахи, державшие лампы, дружно загалдели. Волков не знал, как он выдержал эту боль, а теперь она стала стихать.

– Все, зашиваем, – сказал старый лекарь, поглаживая руку солдата. – Терпите, друг мой, вы удивительный человек. Вы лежали так, как будто вас все это не касалось. Редкая стойкость.

А у Волкова не было сил даже ответить ему.

– Все, мы уже зашиваем, – продолжал монах. – А потом я дам вам сонных капель. Ночевать останетесь тут, а завтра посмотрим, что будет с раной.

Потом Волков что-то выпил, а монахи и Ёган перенесли его в холодную келью. Солдат все никак не мог заснуть, и рана по-прежнему болела.

– Холодно тут, – сказал он. – Ёган, попроси у монахов одеяла.

– Господин, вы укрыты одеялом и еще плащом сверху, – ответил слуга.

– Попроси еще, холодно мне.

Нового одеяла он не дождался, заснул. Вернее, не заснул, а забылся. Тут же не то просыпался, не то приходил в себя и от озноба снова засыпал. Ему почти все время было холодно. А когда на заре его пришел проведать отец Ливитус, солдат с трудом понимал, что происходит. Монах щупал пульс, трогал лоб, смотрел мрачно и наконец сказал:

– Ну, вот и началось.

– Что началось? – спросил Ёган.

Старый лекарь поглядел на него и ответил:

– Молись Господу нашему за господина.

И ушел, а Ёган начал цепляться к брату Ипполиту, но и тот ему ничего не ответил и тоже ушел.